Убийца Войн - Сандерсон Брэндон. Страница 3

– Моя жизнь – к твоей, – скомандовал Вахр с ноткой отчаяния. – Мой дох – стань твоим.

Дох перетек в Вашера, и все вокруг ожило. Бурый цвет плаща насытился, сделался гуще. Кровь на полу предстала ослепительно-красной, как пламень. Даже кожа Вахра выглядела шедевром живописи: густо-черные волосы, ультрамариновые синяки и ярко-алые порезы. Вашер уже много лет не ощущал такой… жизни.

Его захлестнуло, и он задохнулся, валясь на колени; ему пришлось выставить руку и упереться в каменный пол, чтобы не опрокинуться. «Как же я жил без этого?»

Он понимал, что на самом деле его чувства несовершенны, но стал таким зорким! Более восприимчивым к красоте ощущения. Камень восхитил его своей грубостью. А шум ветра за узким тюремным оконцем? Неужто он всегда был таким мелодичным? Как он не замечал?

– Покончи со своей частью сделки, – потребовал Вахр.

Вашер оценил тональность его голоса, красоту каждой нотки, их близость к гармонии. Вашер обрел идеальный слух. Дар каждому, кто достиг второго повышения. Недурно обзавестись этим заново.

Конечно, Вашер мог при желании в любую минуту достичь пятого повышения. Пришлось бы принести определенные жертвы, а этого он не хотел. И потому он заставлял себя действовать по старинке, собирая дохи людей вроде Вахра.

Вашер выпрямился, извлек использованный ранее бесцветный платок. Набросил его на плечо Вахру, затем дохнул.

Он не потрудился придать платку человеческие очертания и не настроил фокус ни волоском, ни кожей, – правда, ему пришлось извлечь из сорочки цвет.

Вашер посмотрел в безнадежные глаза Вахра.

– Души вещи, – скомандовал Вашер, коснувшись пальцами трепещущего платка.

Тот немедленно дернулся, высосав большое – ныне, впрочем, несообразное – количество доха. Платок проворно обвился вокруг шеи Вахра и начал затягиваться, удушая его. Вахр не сопротивлялся и не пытался вздохнуть, только с ненавистью смотрел на Вашера, пока не выпучил глаза и не умер.

Ненависть. В свое время Вашер наелся ею досыта. Он быстро вернул из платка дох и оставил Вахра качаться под потолком. Вашер тихо прошел по тюрьме, дивясь цветам дерева и камня. Пройдя немного, он заметил в коридоре новый цвет. Красный.

Он обогнул лужу крови, которая натекла сквозь наклонный пол, и вошел в караульное помещение. Трое стражников были мертвы. Один сидел на стуле. Ночной Хищник, большей частью остававшийся в ножнах, пронзил ему грудь. За серебряными ножнами примерно на дюйм виднелся черный клинок.

Вашер аккуратно дослал оружие в ножны. Застегнул застежку.

«Я сегодня молодец», – произнес в голове голос.

Вашер не ответил мечу.

«Я всех убил, – продолжил Ночной Хищник. – Ты мной гордишься?»

Вашер поднял оружие, привык к его необычному весу и оставил в одной руке. Забрал и повесил на плечо свою суму.

«Я знал, что ты впечатлишься», – удовлетворенно сказал Ночной Хищник.

1

Быть незначительной крайне выгодно.

Вообще говоря, по меркам многих, Сири сложно назвать незначительной. Все-таки королевская дочь. К счастью, детей у отца было четверо, а семнадцатилетняя Сири – младшая. Фафен, третья по старшинству, исполнила семейный долг и стала монахиней. Выше Фафен стоял Риджер, старший сын и наследник престола.

И оставалась Вивенна. Спускаясь по дорожке обратно к городу, Сири вздохнула. Вивенна, первеница, была… Вивенной. Тут и добавить нечего. Царственная красавица, совершенство во всех отношениях. Обрученная с богом… Так или иначе, а Сири, как четвертый ребенок, оказалась не у дел. Вивенне и Риджеру пришлось сосредоточиться на учебе, Фафен занималась своей работой на пажитях и в домах, но Сири, будучи малозначимой, могла от всего отвертеться и часами пропадать невесть где.

Конечно, это замечали, и да, она попадала в переделки. Но даже отцу приходилось признать, что ее исчезновения не причиняли больших неудобств. Город прекрасно обходился без Сири, – сказать по совести, без нее было даже чуть лучше.

Маловажность. Для кого-то она огорчительна, но для Сири стала благословением.

Она улыбалась, вступая собственно в город, и неизбежно притягивала взгляды. Хотя Бевалис официально являлся столицей Идриса, он не был настолько велик, чтобы все его жители не знали Сири в лицо. Судя по речам прохожих шатунов, ее город недотягивал и до села по сравнению с огромными метрополисами других государств.

А ей он нравился даже с грязными улицами, соломенными хижинами и унылыми, но прочными каменными стенами. Женщины, бегающие за гусями, мужчины, погоняющие ослов с весенней рассадой, и дети, ведущие овец на пастбище. В больших городах – Ксаке, Гудресе, а то и в ужасном Халландрене – встречались экзотические пейзажи, зато их наполняли безликие, горластые, напористые толпы и спесивая знать. Сири такое было не по душе, ей даже Бевалис казался слишком шумным.

«И все-таки, – подумала она, взглянув на свое простецкое серое платье, – цветов там больше, в тех городах. Бьюсь об заклад. Вот бы их увидеть».

Шевелюрой ей больше не выделиться. В полях, где Сири неизменно охватывала радость, длинные локоны, как всегда, посветлели и превратили ее в блондинку. Она сосредоточилась, пытаясь их укротить, но сумела довести цвет лишь до тускло-каштанового. Стоило ей отвлечься – и вот они уже прежние, какими были всегда. У нее плохо получалось управлять ими. То ли дело Вивенна.

В городе за ней увязалась орава малышей. Сири улыбалась, притворяясь, будто не обращает внимания на детей, пока один не осмелел достаточно, чтобы забежать вперед и дернуть ее за платье. Тогда она с улыбкой повернулась. Они ответили суровыми взглядами. Идрийских детей с малых лет приучали не позориться бурными эмоциями. Острийские догмы не усматривали в чувствах ничего дурного, однако привлекать к себе ими внимание не полагалось.

Сири не отличалась особенным благочестием. Она рассуждала, что не ее вина, если Остр создал ее непокорной. Дети терпеливо дождались, когда Сири вынет из фартука несколько цветков, и широко распахнули глаза, таращась на буйные краски. Три цветка были синими, один – желтым.

Цветы ярко выделялись на фоне подчеркнуто серых городских улиц. Ни капли краски – разве что на коже или в глазах. Камни отмыли добела, одежду обесцветили до серой и бурой. Делалось все, чтобы не допустить красок.

Ибо без цвета не будет и пробуждающих.

Девчушка, которая тянула Сири за подол, в конце концов зажала в ручонке цветы и бросилась прочь, а вся ватага устремилась за ней. Сири перехватила неодобрительные взгляды прохожих. Правда, никто не сказал ей ни слова. Есть свои плюсы в том, чтобы быть принцессой, хоть и маловажной.

Она продолжила путь к дворцу – невысокому одноэтажному зданию с просторным, плотно утрамбованным земляным двором. Избегая собравшихся во дворе крикливых толп, Сири обогнула дом и вошла через кухню. Как только дверь отворилась, Мэб, главная стряпуха, перестала петь и смерила взглядом Сири.

– Отец тебя ищет, дитя, – сообщила Мэб, отвернулась и, мыча под нос что-то невнятное, набросилась на груду луковиц.

– Подозреваю, что да. – Сири подошла к котлу, понюхала. Запах был мирный и пресный, картофельный.

– Снова бродила на холмах? Готова поспорить, что прогуляла уроки.

Сири с улыбкой извлекла еще один ярко-желтый цветок и повертела его в пальцах.

Мэб закатила глаза:

– И снова, наверное, портила городскую молодежь. Честное слово, девочка, в твоем возрасте уже поздно забавляться такими вещами. Отец тебе скажет пару ласковых слов за то, что отлыниваешь от обязанностей.

– Люблю слова, – сказала Сири. – А когда отец злится, всегда узнаю новые. Я ведь не должна пренебрегать образованием?

Мэб фыркнула, нарезая соленые огурцы.

– Серьезно, Мэб, – продолжила Сири, вертя цветок и чувствуя, как ее волосы чуть рыжеют. – Я не понимаю, в чем незадача. Остр сотворил цветы, так? Он их раскрасил, значит они не могут быть злом. Во имя всего святого, ведь мы зовем его богом красок.