Трудно быть замполитом (СИ) - "Бебель". Страница 36

Едва я готовился раскрутить дядьку и вытащить из него все, как из дома показалось бледное лицо Серины:

— О, какая милота, пиво, рыба… Загляденье. Ну вы сидите-сидите, я попрошу младенца повременить с рождением, негоже такую идиллию прерывать.

— Рожает⁈ — староста аж вскочил. — Уже⁈

Вовремя, блин, ничего не скажешь.

Мужчина побежал тормошить дочерей, оставляя меня наедине с пивом и хреновым предчувствием, которое с каждой минутой становилось только дерьмовее.

К вечеру, когда вопли девушки и плач новорожденного затихли, в доме старосты наступила тишина. Коллин досасывал последние капли зеленого пива, Пегги вместе с дочерьми старосты умилялась младенцу, а Серина устало зевала, разваливаясь на жесткой лавке и требуя наминать ее натруженные плечи.

Только староста не радовался долгожданной тишине, не находя себе места.

Наконец, наткнувшись на мой взгляд, он сокрушенно вздохнул и попросил нас собраться во дворе. Когда костер задымил в темнеющее небо, а по глиняным чашкам разлилось запасенное на особый случай вино, однорукий начал подбирать слова:

— Ваш приятель… — он кивнул на меня. — Корил меня в зломыслии, мол, я не запросто так вас на постой пустил, а расчет имею. То верно он укорил, но не заради себя, а заради приплода правду утаивал…

— Дозволь-ка мне угадать… — прервал Коллин.

Хрустнув бычьей шеей и взглянув на меня, с чем-то похожим на мстительность, он продолжил:

— От меня не укрылось отсутствия мужа у твоей дочери, равно как, что прочие селяне обходят твой двор стороною. Скажи же, твой новорожденный внук плод насилия, не так ли? От вшивого бастарда или межевой рванины? Али вовсе с разбойника перекатного? А нынче, коли выродок уродился, «отец» затребует наследника себе? Оттого ты и торопился оказать мне услугу, дабы я отблагодарил тебя в ответ, да отвадил нечестивца?

Староста тупо хлопал глазами, тихо охреневая. Судя по его лицу, догадки рыцаря прошли мимо.

— А! Я поняла, ты Замполиту подражаешь! — дорвавшись до вина, Серая уже нахреначилась.

Ее реплика заставила рыцаря чуть покраснеть и бросить вороватый взгляд на Пегги. Осушив горшок, аптекарь, как заправский алкоголик, утерлась рукавом:

— Я тогда тоже поиграю… М-м-м… У девки мужа нет, соседи косятся, сам не женат, правой руки нет… Знаю! Ох негодник, собственную дочурку потоптал! Рукоблудить не может и оттого собственных дочерей имеет! Кровосмесительством балуется.

Бедный староста не знал, чего и ответить. Первым в себя пришел рыцарь:

— Прошу простить, леди, но в вашей тезе есть пробел. Она не объясняет, отчего хозяин нас не выдал.

— Пф, смирись, я выиграла! Кровосмешение куда интересней каких-то насильников.

Не, это какой-то дурдом…

Прежде чем Пегги раскрыла рот, дабы внести свою лепту в инфаркт старосты, я вмешался:

— Слышь, мужик, на твоем месте я бы уже все сам рассказал, а то они тут тебе навыдумывают.

Дядька приложился к глиняному кувшину и кивнул:

— Уж не знаю, смеяться, али гневаться… Есть муж у дочери. Зять в городе, в гвардию подался, монетами разживиться хочет. «Рыба» нынче дюже доброе жалование ставит да принимает любого, лишь бы не косой, не хромой. Но не в том дело.

Староста, у которого не было ни одного седого волоса, начал издалека, с потери руки, увольнения из наемного отряда и макового молока, к которому пристрастился из-за болей. Настоящих обезболивающих в здешнем мире не водится и любое серьезное «лекарство» подпадает под категорию тяжелых наркотиков. Итог закономерен — все нажитое на эту дрянь спустил и кончил в канаве. Где его и подобрала молодая симпатичная вдова. К большому счастью дядьки, крестьянка являлась не только матерью трех девочек, но и деревенской знахаркой.

Выходив бывшего наемника и излечив от зависимости, она быстренько его охомутала. Сельская лав-стори оказалось хорром, едва многодетной матери стоило вновь забеременеть.

— Тяжко ей давалось. То ли семя мое гнилое, то ли еще какая хворь, но пузо росло, а сама хирела. Знахарей приводил, да все бестолку, день за днем все бледнее и слабее… Уж вся окраина знала о напасти нашей, аптекарь с города сам до нас захаживал. Меня-то уж к тому дню старостой избрали. Из-за знакомств с торгашами, чьи караваны сторожил. Но не помогали ни монеты, ни положение… Аптекарь руками разводил, знахарки с иных деревень околесицу несли. И вот, уже когда совсем занедужила, к порогу явилась «Она»…

Мой сфинктер уменьшился до размера игольного ушка. Я был готов к любой жопе, но только не к этой. Вот ведь гнида…

— Пф, ведьма⁈ — Серина закатила глаза. — Ох болван… Надула она тебя, а ты и уши развесил! Я и сама дважды себя ведьмой нарекала, дабы с деревенских недоумков побольше стряс… То есть… Кхм. Не дольете леди еще вина?

Красивая женщина, объявившая себя ведьмой, предложила стандартный тариф: жизнь абонента в обмен на жизнь оператора. То есть, мамашу она спасет, но новорожденное дите себе заберет. Мать на такое не согласилась и тогда колдунья скорректировала условия.

— То есть… — Серая продолжала буянить. — Ты позволил какой-то перекатной нищенке вскрыть собственную жену и вытащить недоношенного младенца? О-ох, слабоумие неизлечимо… Эй, простушка, а ты не с этой ли деревни? По тугоумию тебе здесь самое место.

— Смейся, хохочи… — староста все сильнее теребил пустой рукав, глядя в костер пустыми глазами. — Да только слово она сдержала. Дочь и шести месяцев в утробе не провела, а уродилась здоровее прочих. Тут бы и радоваться, но… Уговор есть уговор. Цена будет уплачена, так карга заявила.

Коллин вздернул руку, будто ученик с правильным ответом:

— Все-все, не продолжай, я осознал. Оттого ты нас укрыл, что ведьмы страшишься. Что сызнова объявится, да приплод твоей дочери заберет. Ты понадеялся, что супротив рыцаря тварь не сдюжит, верно говорю?

Мужик с готовностью закивал, заставляя Коллина горделиво выпятить грудь. Но прежде чем староста успел набрехать, я сказал правду:

— Херня, как консервы он нас заготовил. Как пироги из глины. И хрена бы лысого он чего рассказал, если бы я его яйца сегодня не пощекотал…

Серина едва не грохнулась:

— Чего-чего ты пощекотал⁈

— Не буквально! Короче, сдать он решил, просто не Дюфору, а этой, так называемой, «ведьме». Причем причем от испуга, нежели, а деньги.

Я старательно изображал брезгливость при упоминании колдуньи, дабы остальные не почуяли дрожь в моей груди.

Староста набрал воздуха и я уже знал, какие оправдания он начнет сыпать, но пронзительный женский визг лишил смысла любые слова. Из дома во двор выскочила полуголая девица, бешено вращая глазами:

— Нету! Нигде нету! Пропал!

Спрашивать «кто?» было слишком банально. Поэтому Коллин спросил «что?».

— На руках была, глаз сомкнула, а руки пустые! Нету, слышишь, нету!!! — тряся голой грудью, девица со слезами и яростью кидалась на побледневшего отца, пока ее сестры метались по дому, заглядывая под каждую лавку.

Пронзительным воплям вторил беспокойный клекот из курятника. Животные всегда чуют такое говно, это я еще при «знакомстве» понял.

Я человек современный, рациональный и отвергающий антинаучную муть. Мне буквально сценарием предписано смеяться над суевериями, выдавая одно рациональное объяснение за другим. Но я помню тот лед в груди, при виде костяной «башни» и помню, как год назад с караваном заехал на ярмарку в захолустный городок. А там пацан молодой, подросток совсем, на площади выступал. Воронами ручными удивлял.

И так они прыгнут и этак полетают, и прокаркают, будто людскую речь понимают. И до того слаженно… Куклачев со своими кошками в сторонке курит.

Все бы хорошо, только один мой караванщик, из тех, что давно сдохшего императора за святого почитают, возьми, да швырни в парня яблоком, с криком «колдун». Прямиком в лицо угодил. Тот покачнись, зажмурься, а в следующий миг вороны будто взбесились. В жизни такого карканья не слышал. Как шрапнелью разлетались, вопя в ужасе и стремясь оказаться как можно дальше от своего улыбчивого «дрессировщика». Та единственная, что на шнурке привязанная — клювом лапу себе отсекла, пролетела десяток метров, оставляя кровавый шлейф, да рухнула аккурат у моего ботинка.