Трудно быть замполитом (СИ) - "Бебель". Страница 9

— Пегги? Пф! — зашлась смехом аптекарь, услышав имя брюнетки. — Так и знала, что деревенская простушка. Полагаю, от козопаса уродилась? Или его козы?

— Кузнеца.

— Ты верно хотела сказать, нищего гвоздодела, которому ничего сложнее подковы не доверяли?

Терпение брюнетки лопнуло. Следуя во главе колонны, она резко развернулась, явно собираясь познакомить нахальный нос со своей накачанной задницей.

Черт, ну что за люди⁈ На минуту оставить нельзя. Нет, я понимаю, что мы тут все ведьмы, замполиты и уголовницы, но все-таки, могли бы разборки устраивать пореже.

Надо их отвлечь, что ли.

— Ну, раз у нас тут перепись идиотов начинается, то и меня запишите. Меня Замполит зовут.

Девицы притихли.

— Чем-чем полит? — бледную аптекаршу так и распирало от ехидства.

— Это сокращение. Полностью звучит как: заместитель командира роты по воспитательной работе.

Называть нормальное имя решительно не хотелось. Оно осталось где-то там, в пробитом горле Коллет. Отчего-то во снах мне кажется, что последними словами она пыталась произнести именно его.

Глупости, наверное. Последствия грибочков.

— Не обманываешь? — спортсменка тщетно пыталась не смеятся. — Уж больно чудно звучит…

— Ой, брось! Напротив, ему подходит. Самое то для персоны, что не наблюдает разницы меж Солнцем и белкой. Довелось слышать, как он про ядра говорил?

Половину утра аптекарь пытала меня дурацкими вопросами, пытаясь скинуть с пьедестала «самого умного». Видать, ее сильно задело, что брюнетка так высоко ценит мое мнение.

— Ты спросила, почему Солнце светит, и я объяснил про термоядерный синтез. Какие, блин, белки?

— Вот-вот, Самполит отличное имя для того, чья пища для ума является кашей в голове. Ядро внутри солнца… Оно что, орех?

— «Зам», а не «Сам»…

Слыша, как аптекарь издевается над несчастным мной, на лице брюнетки проскочила тень улыбки. Как и ожидалось, чужое унижение помогло ей забыть собственное. И хорошо, а то точно бы дамочку о дерево размазала.

Какое-то время шли молча, покуда впереди колонны не раздался голос Пегги:

— Замналит!

— Не налит, а полит! Нарочно, что ли?

Брюнетка ничего не ответила, а только присела на корточки у векового дуба, разглядывая что-то на земле. Еще на подходе я ощутил запах крови.

— Мужчина. — констатировала аптекарь, оглядывая мешанину тряпья, заляпанную кровью. — Совсем свежий.

Труп настолько обглодали, что оставалось только гадать, как ей удалось определить половую принадлежность.

Пегги взяла в руки погрызенную кость и осмотрела ее с таким обыденным видом, будто это палка:

— Откуда он здесь? Один, посреди леса…

Я пожал плечами. Все было слишком очевидно.

— Оттуда же, откуда и мы.

— Из женского лона? — предположение Пегги повергло всех в шок. — Эй, пошто таращитесь⁈ Все люди оттуда!

— С крепости он, извращенка! То есть, кхм. Ты может не видела, но во время бунта одному бандиту удалось сбежать. Как мы теперь может видеть, не особо далеко.

Из-за стюарда путь на дорогу ему оказался заказан и он, как и я, решил скрыться в лесу. У дураков мысли сходятся.

Оружия не видно, кострища тоже… Похоже, оттого волки нас и не тронули — нашли «перекус» попроще.

— Что же… — аптекарь закончила рыться в тряпье и воровато сунула в рукав медную монету. — Раз мы выяснили, что простушке ведомо, откуда берутся дети, мы можем…

— Отдай плащ.

— А? Стой, всерьез? О, нет-нет-нет, быть сентиментальным за мой счет не выйдет!

— Отставить! Мы оба знаем, что плащ не твой. И копать могилу слишком долго. Короче, раздевайся!

Аптекарь с надеждой взглянула на Пегги, но та и ухом не повела. Сетуя на качественную выделку, дамочка сняла и протянула плащ:

— Беспечные сантименты. Все равно кости растащат, хоть в дюжину плащей оберни!

— Похороны не для мертвых, похороны для живых.

— О-о-о, еще один философ на мою несчастную голову…

Накрыв изорванный манекен, что еще вчера был человеком, я молча застыл над телом.

Да, он был бандитом и, наверное, тем еще говнюком, но все же. В конце-концов, в чем разница между нами? Я думал о высоком, но из-за меня погибли Коллет и тот тощий работяга в крепости. Он думал только о себе, но благодаря нему мы живы. Наверное в этом есть какой-то символизм, один убийца накрывает другого плащом их общей жертвы… Хотя не, это меня с грибов кроет.

— Как бы… — Пегги чувствовала себя не в своей тарелке. — Хочешь что-то сказать, да? В память о покойнике?

— А че тут скажешь. Даже имени не знаем… — на ум пришли слова, сказанные одним сослуживцем. — Мертвые остаются мертвыми, думать надо о живых.

Так себе речь, но хоть что-то. Коллет не досталось даже этого.

— Добавь еще, что очень благородно заставлять живых мерзнуть для согрева мертвых…

— Ты тоже нас спасла. Ты и твое огниво. Чтобы ты там не творила в крепости, я все равно тебе обязан.

Сам не знаю, говорил ли я искренне, или чисто чтобы забраться под кожу столь необходимому мне аптекарю, заставив ее испытать чувство вины вперемешку с благодарностью. Наверное, что-то среднее. За столько лет вранья и притворств я уже подзабыл, что значит испытывать настоящую злость или благодарность.

Не ожидая от меня такого поворота, дамочка притихла.

Спортсменка избегала смотреть на мое изуродованное лицо, но все же не удержалась и одобрительно потрепала за плечо:

— Идем, нечего стоять, корни пускать. Надо воды сыскать. Пить охота да и твоя рана снова гноится. К тому же, кажется я видела кроличий помет, где-то неподалеку должна быть норка…

Пегги заняла место впереди колонны, а скисшая дамочка устроилась позади, ворча про щедрых дураков. По прошествии часа, уже на привале у найденного родника, она вдруг заявила:

— Серина. Меня нарекли Сериной. И, если ваше скудоумие утомит меня до смерти, то вы оба, будьте любезны, подготовьте речь покраше. А теперь, сядь прямо и не трепыхайся! Швы неровные, надо сызнова и при свете дня…

Уже зная, к чему все идет, спортсменка встала позади, крепко удерживая на месте.

Твою-ж мать-то, чтоб я еще хоть раз кому-то «спасибо» сказал…

День следовал за днем, а лес все не кончался. То редел, то сгущался, и тянулся будто бесконечно. С каждым утром аптекарь все больше походила на нас с Пегги, — цветастое платье стало серым от грязи, сапоги истрепались, в железных волосах виднелись грязные пятна.

Скудные припасы, что она притащила с башни, окончательно иссякли, а брюнетка физически не могла прокормить сразу троих, сколько бы птичьих гнезд не разорила.

— Три дня! — цедила сквозь зубы аптекарь, прихрамывая на стоптанный сапог. — Три дня тому назад мы должны были выйти на Жемчужный тракт! К сему моменту я должна была быть уже в Хребте, а не в… Проклятье, я даже не знаю, где мы!

— Как бы… Мы чуть сбились и…

— Мы не сбились, мы заблудились! И ты, да-да, именно ты тому виной! Ты всегда первой ступаешь, ты маршрут указываешь!

Пегги захлопала ртом, подбирая оправдания, но, случайно скользнув взглядом по моему лицу, стыдливо отвернулась, продолжая топать впереди.

Блин, ну не может быть все настолько плохо! Зеркало, срочно зеркало надо…

Изможденная походом, Серина продолжала выплескивать раздражение на всех и вся. За ее нытьем и виноватыми взглядами брюнетки, я не сразу заметил пень. Сначала один, потом еще, и еще. Какие-то свежие, какие-то старые… Вырубка! Значит совсем недалеко есть поселение! Ох, ну наконе…

— Слышь, голосистая… — хриплый мужской голос заставил сердце пропустить удар. — Всю дичь распугала, так хоть нас пожалей! За поллиги твой вой слышно!

Пегги хватилась за кинжал, аптекарь забилась за ее спину — из-за стволов и листвы, один за другим выходили рослые мужчины. Различив на их одежде цвета благородного дома, я едва не обосрался, ожидая встречу со стюардом, но вместо перекрещенной десницы, на дублете гвардейца красовалась незнакомая рыбья голова.