Вавилонские младенцы - Дантек Морис. Страница 88

Голод.

Жажда.

И наконец, появилась связная система координат — еще до того, как он сумел уловить несколько едва различимых форм за пеленой, натянутой между ним и этими объектами.

Еще до того, как смог увидеть самого себя. Еще до того, как увидел ее,он понял: с ней, с его рукой, что-то случилось.

Самое странное заключалось вот в чем: он знал, что именно с ней произошло, еще не имея доступа к информации, поступающей из внешнего мира и достойной именоваться информацией.

Система координат, заданная осями «сознание — ощущение», была предельно категоричной.

Его рука стала машиной.

Тогда он начал превращаться в нечто большее, чем просто пассивный объект, пусть даже живой. Он принялся двигаться. Сначала шевельнулись конечности. Правая рука еле заметно скользнула по мягкой, прохладной поверхности. Левая рука сделала то же самое, и то, что до сих пор было интуицией, догадкой о существовании его тела, превратилось в реальность, подтвержденную фактами.

Там, где он находился — вероятно, в больнице и наверняка под строгой охраной, — с ним сделали то, что должны и еще были способны сделать.

Ему ампутировали правую руку, по крайней мере частично. И заменили недостающую часть чем-то вроде биомеханического трансплантата.

Ощущения пространства и времени в конце концов оформились в связную и стабильную реальность. Теперь он мог отчетливо видеть и слышать.

Его рука и голова плотно забинтованы. Он подключен к какому-то прибору — к черному ящику, стоящему возле его кровати, в ногах. На верхней панели — ряд светодиодов. Изо рта торчит шланг, такой же шланг подходит к сгибу локтя — две вены с полупрозрачной жидкостью, перекачиваемой продолговатым устройством, которое урчит прямо над ним.

Когда он пришел в себя утром, то смог четко зафиксировать окружающую обстановку. Он находился в комнате с гладкими стенами и несколькими предметами мебели. Однако все указывало на то, что это не больница. Судя по тому, что ему удалось разглядеть сквозь наполовину опущенные оконные шторы, он где-то высоко. Его новое убежище было выше улиц Монреаля примерно на десять этажей. Глядя на предметы в комнате, на мебель, на маленький книжный шкаф, набитый сочинениями, названия которых он не различал, на небольшую стопку виниловых грампластинок XX века, на всякий механический хлам, скопившийся на письменном столе, на компьютер, гордо красующийся посреди этой кучи старья и подсоединенный к целой батарее различных устройств, на все это чрезмерное количество деталей, которые его разум наконец смог зафиксировать и различить, Тороп понял, что он не в больничной палате, а в помещении, принадлежащем какому-то частному лицу, живущему на последнем этаже возвышающегося над городом здания.

«Я не в больнице, — подумал он. — Но, вероятно, нахожусь под строгой охраной».

После этой мысли Тороп осознал, что окончательно вернулся.

* * *

Теперь Джо-Джейн знала, что вскоре возникнет качественно иной план бытия. На свет появится живая информационная сеть, связав события в сияющую ткань с четким геометрическим узором. Между пространством и временем, между определенными количествами квантов энергии и информации, между каждой частотой, каждым атомом, каждым нуклеотидом этого мира установятся новые взаимосвязи.

Джо-Джейн знала, что это означает. Жуткую термодинамику голодного знания, кидающуюся в толпу подобно хищному зверю. Торпеду биодинамики, отправляющую на дно груз человеческих иллюзий и испытывающую при этом не больше жалости, чем ветер чувствует к руинам, которые продолжает разрушать. Бога не только мертвого, но и испепеленного, разорванного на части и снова изобретенного, готовящегося вскоре залопотать, как младенец, скулящий в самой гуще обломков. Бога, одним ударом обращающего в прах весь тысячелетний труд людей, которые упорно старались не допустить подобного. Внезапный и полный распад древних структур. Избавление от человечества, как от старой змеиной кожи во время давно ожидаемой линьки — процесса, на который давно надеялись и который все никак не начинался. Неподготовленную метаморфозу, предпринятую природой, решившей перевернуть страницу, закончить одну главу и начать другую. Взрывное переустройство космоса, полностью обновляющегося изнутри, начиная с недр его черных дыр, невыразимых как самые тайные, сакральные языки. Большой взрыв в ритме рок-н-ролл. ^[126]

Джо-Джейн знала, что ей становится все сложнее сообщать о своих ощущениях, идеях и желаниях самым близким людям. Теперь она ограничивалась тем, что распоряжалась связанными с ними повседневными делами. Выявить неполадки в работе старой системы «умного дома». Удостовериться в нормальном функционировании лифтов. Надзирать оком внимательного, но незаинтересованного наблюдателя за ходом различных операций. Разговаривать с Робичеком.

— Ваши создатели будут здесь меньше чем через пять дней. Вы достали меня, Джо-Джейн. Я достаточно ясно выразился на этот раз?

Жужжание машины напоминало звук, с которым гремучая змея бросается на врага.

— Вы ничего не понимаете, Вакс, или делаете вид, что в данном случае одно и то же. Если мы в ближайшие дни не отыщем Мари Зорн, то будем виновны в преждевременном уничтожении всего будущего человечества! Так что сейчас именно вы достали меня!

Робичек застыл, как громом пораженный, а затем с важным видом выпрямился в кресле.

Никогда прежде машина не выходила из себя до такой степени. Никогда прежде она не оскорбляла его.

— Не говорите о том, чего у вас нет, — парировал Вакс, перейдя в оборону.

Машина развеселилась:

— Как вы высокомерны! Я обладаю вашими жалкими человеческими половыми признаками, а вот вы даже представить себе не можете миллион других решений этой проблемы, доступных нам, нейроматрицам ДНК.

Робичек сдался:

— О'кей. Что вы хотите мне сказать, Джо-Джейн?

— То, что я хочу сказать, укладывается в несколько фраз. Нам давно известно, что Мари находится в Квебеке. Но мы ждали так долго, что теперь уже стало слишком поздно. Вот что я хотела бы сказать моим разработчикам. Это неотложное дело. Вот-вот разразится катаклизм, а мы продолжаем действовать как ни в чем не бывало, надеясь, что все это не слишком нарушит планы на субботний вечер.

— Мы сделали, что смогли, уверяю вас.

Машина презрительно зажужжала.

Позже, когда наступило утро, Робичек связался с «Cygnus Dei». Судно собиралось прибыть в Галифакс в конце недели, как и было условлено. Робичек предупредил пассажиров о небольшом изменении в программе встречи: за ними приедет только Сторм, потому что Шелл-Си и Альтаира должны в экстренном порядке разработать новые биоцифровые программы вместе с бандой своих дружков с седьмого этажа.

Робичек направился к выходу из мастерской. Он обосновался здесь после того, как разместил Торопа в собственной комнате. Мастерская была чем-то вроде чулана, свалки, где скопились пятнадцать поколений различных деталей для электронных устройств и микрокомпьютеров. Ложе Робичека находилось в глубине, у стены. Он спал на хлопчатобумажном матрасе. А Джо-Джейн установили на металлическом шкафу, в ногах Вакса.

Он уже перешагнул порог, когда машина окликнула его:

— Наш раненый друг только что пришел в сознание. Вам стоит пойти к нему.

Робичек посмотрел на черный шар с серебристо-голубыми прожилками, которые светились в полутьме чулана. Это была исключительная машина, настоящее живое существо. Робичек чувствовал: еще несколько дней назад она ушла в себя, обращаясь к нему лишь для того, чтобы указать на совпадение тех или иных фактов и довести до его сведения два-три стратегически важных сообщения. Робичек сознавал, что причиной тому отчасти стало и его собственное поведение. Но мужчина также улавливал некие глубинные основания, скрытые за подобной цифровой меланхолией. Этой замечательной совокупностью мыслящих биотоков мало-помалу овладевало что-то вроде хронической депрессии плюс кое-что еще.