Детская книга - Акунин Борис. Страница 60

Ластик залился краской, вырвался.

— Дурак ты! Какую недельку? Того и гляди, на Москве в набат ударят — поляков резать.

Но уже подъезжала на чистокровном арабском жеребце царица. И была она, раскрасневшаяся от ветра и скачки, так хороша, что у Юрки взгляд затуманился, выражение лица стало идиотское — и беседе конец.

Во второй раз, когда дело приняло совсем паршивый оборот (потасовки вспыхивали чуть не ежечасно, причем в разных концах города), Ластик уселся Наверху, возле дверей женской половины дворца и твердо решил дожидаться хоть до самой ночи, но обязательно выловить Юрку для серьезного разговора.

Час сидел, два, и высидел-таки.

Из Марининых покоев вышел Дмитрий, довольный, улыбчивый. Увидел друга — обрадовался. Начал рассказывать, какая Маринка чудесная, но Ластик про эту чепуху и слушать не стал.

— Юрка, приди ты в себя! Сегодня в Китай-городе шляхтич купца зарубил. Убийцу не нашли, так вместо него трех других поляков на куски разорвали. Бояре меж собой тебя в открытую ругают вором и самозванцем. Мой дворецкий слышал от дворецкого князя Ваньки Голицына, будто его хозяин со товарищи убить тебя хотят. Такой уж народ бояре, не могут без острастки. Если бы кому-нибудь как следует шею намылить, остальные враз поутихнут. Голову рубить, конечно, не надо, но, может, хоть в ссылку отправить человек несколько? — И Ластик перечислил самых зловредных шептунов — братьев Голицыных, Михаилу Татищева, Салтыкова. — Действуй, Юрка! Пока ты любовь крутишь, эти гады дворец подожгут, да и зарежут тебя вместе с Мариной!

Государь снисходительно улыбнулся.

— Во-первых, не подожгут. Тут брус с огнеупорной спецпропиткой, моё изобретение. Во-вторых, бояре только шептаться здоровы, а поднять руку на помазанника Божия им слабo. Рабская психология. Уж на что папка мой липовый Иван Васильевич был паук кровавый, никто против него пикнуть не посмел. А коли все-таки сунутся какие-нибудь уроды, у меня, сам видишь, охрана крепкая. Снаружи стрельцы, триста человек. Внутри — рота храбрых немцев. Отборные ребята, один к одному, боевые товарищи. Со мной от самой границы шли. Таких не подкупишь.

Он кивнул на алебардщиков в золоченых кирасах. Командир караула, увидев, что царь на него смотрит, лихо отсалютовал шпагой.

— А где капитан Маржерет? — спросил Ластик, увидев, что офицер незнакомый.

— Заболел. Это его помощник, лейтенант Бона, тоже славный рубака. Ты не думай, Эраська, я же не лопух какой. — Юрка шутливо щелкнул Ластика по носу. — Опять же про решетки защитные не забывай. Чик-чик, и никто не сунется.

Он подошел к стене, из которой торчал рычаг. Повернул — в коридоре лязгнуло: это опустилась и отсекла лестницу прочная стальная решетка. Такое же устройство имелось и с противоположной, женской стороны.

— Чудо техники семнадцатого века, запатентовано Ю. Отрепьевым, — гордо сказал царь и вернул рычаг в прежнее положение.

— А если на тебя нападут не во дворце? — не дал себя успокоить Ластик. — На охоте, на улице или…

Но в этот момент с царицыной половины выплыла дебелая фрейлина в широченной юбке. Присела в реверансе, лукаво улыбнулась и пропела:

— Великий круль, пани крулева просит тебя вернуться до опочивальни. У нее до тебя очень, очень срочное дело.

Только он Юрку и видел.

К себе на Солянку Ластик возвращался мрачный. На улицах было уже темно, по обе стороны кареты бежали скороходы с факелами, возница щелкал длинным бичом и орал: «Пади! Пади!»

Всё вроде было как обычно, но сердце сжималось от тревожного предчувствия. Завтра пойду к нему снова, прямо с утра, и так легко не отпущу, пообещал себе Ластик. А может, лучше отправиться к Марине, вдруг пришло ему в голову. Она умная и поосторожней Юрки, она поймет.

Давно надо было с ней потолковать. Как только раньше не сообразил!

У ворот подворья, как всегда, толпились нищие, знали, что князь-ангел, возвращаясь из поездки, обязательно подаст несчастным. Увидели карету — подбежали, встали в очередь. Давки и сутолоки почти не случилось, люди были привычные, не сомневались — милостыни хватит на всех.

Ластик взял с сиденья кошель, стал раздавать по серебряной копейке — деньги немалые, десяток пирогов купить можно.

Последней в окно сунулась девчонка-оборвашка. Из одежды на ней был лишь рогожный мешок: по талии перехвачен грубой веревкой, голова продета в дырку, но волосы нищенка покрыла платком, честь по чести.

Руку с монетой бродяжка оттолкнула, залезла в карету по самые плечи.

Сердито сказала ужасно знакомым голосом:

— Жду его жду, а он невесть где прохлаждается!

— Соломка, ты?!

Княжна всхлипнула:

— Беда, Ерастушка! Пропали! Все пропали!

Заговор!

Он втащил Соломку в карету.

— Кто пропал? Почему? Что это ты чучелом вырядилась?

— Я тайком… Я из дому… Ворота-то заперты… Я через дыру. Чтоб лихие людишки за узорчато платье да сафьяновы сапожки не зарезали, разулась-разделась, мешковиной прикрылась… И ничего, добежала как-нито, Бог миловал. Что страху-то натерпелась! Ох, ноженьки, мои ноженьки, исколола все.

— Ты толком говори! — тряхнул Ластик всхлипывающую подружку.

Карета уже въехала во двор, Ластик схватил княжну за руку и быстро повел в терем. Из коридора, истерически полоща крыльями, вылетел попугай Штирлиц, заверещал:

— Добррррый вечеррр, доррррогие рррадиослушатели!

Выпив воды, Соломка заговорила более связно.

— Беда. Сидят у батюшки в горнице бояре. Сговариваются нынче ночью царя кончать. А убьют Дмитрия, тебе тож головы не сносить.

Штирлиц подхватил:

— Рррадиостанция «Эхо столицы»! Только хор-ррошие новости!

— Езжай, Ерастушка, к государю, предвари! Пускай в трубы трубит, в барабаны бьет. Только умоли, чтоб батюшку смертью не казнил. В монахи его, дурня старого, постричь, и довольно бы.

— Не послушает Дмитрий, — вздохнул Ластик. — Только что говорил с ним, предупреждал. Отмахивается. Мол, бояре лишь шушукаться горазды, на настоящее дело у них кишка тонка. Может, и правда поболтают да по домам разойдутся, а?

— Я что тебе, дура заполошная, почем зря в одном мешке бегать? — оскорбилась Соломка. — А не веришь, пойдем со мной. Сам проверь.

— Как это?

— Увидишь.

Чтобы не привлекать внимания, выехали в простом дорожном возке и без свиты. До Ваганьковского холма домчали в четверть часа. Возница остался с лошадьми, а Ластика княжна повела вдоль высокого тына, окружавшего подворье Шуйских. За углом, в укромном месте, навалилась на одно из бревен, оно чуть-чуть отъехало, и образовалась щель, вполне достаточная, чтоб пролезть двум титулованным особам небольшого возраста.

Снаружи, на московских улицах, было темным-темно, а во дворе ярко пылали факелы, бродили вооруженные слуги, звенела сталь, ржали лошади.

— Идем прямо, не робей, — дернула спутника за рукав Соломка. — Вишь, тут содом какой.

На них, действительно, никто не обращал внимания. Какие-то люди в железных шлемах, должно быть, начальники, покрикивали на воинов, деля их на отряды. Возле одного сарая раздавали пищали, сабли и бердыши.

— Что они задумали? — шепотом спросил Ластик. — На Кремль напасть? Но там же охрана. Стрельцы не пустят, палить начнут.

— Сказано тебе: сам послушай.

— Да как я услышу-то? Не к заговорщикам же мне идти?

Соломка взбежала на крыльцо, приоткрыла дверь, заглянула внутрь.

— Давай сюда, можно… Из потайного оконца посмотришь.

Они прошмыгнули через темные сени, свернули в узкий переход, оттуда попали в чуланчик, из чуланчика в тесную кладовку, а там Соломка открыла какую-то неприметную дверку, зажгла свечу, и Ластик увидел в щель лестницу, что вела вверх.

— Батюшка сюда больше не пролазит, очень уж раздобрел, — объяснила княжна. — Вишь, сколь паутины-то? Лестница в верхнее жилье ведет, по-над думну камору. Оттуда я ныне всё и подслушала. Только тише ступай, скрипит.