Отморозки: Другим путем - Земляной Андрей Борисович. Страница 6
Тремя неделями позже произошло событие, которое окончательно расставило все по своим местам. Господа офицеры 66-го Бутырского пехотного полка, отведенного с передовой на отдых в маленький местечковый Новый Двор, встретились с офицерами 4-го Сибирского казачьего полка, оказавшимися там же и по тому же поводу. И встреча эта оказалась, можно сказать, исторической.
В низком сыром зале «лучшего ресторана» городка, где, казалось, в стены навечно въелись запахи плесени и бедности, разместилось практически все офицерство обоих полков. Встреча эта – не первая, поэтому уже никого не волнуют причины драки солдат пулеметной команды и казаков из второй сотни, никому не интересны подробности удивительного пари между подъесаулом Краповым и капитаном Ентальцевым, равно как и результаты этого дикого спора. Никто не собирается играть в «тигр идет», да и метать банк тоже как-то никому неохота. Тянется ленивая бесконечная беседа «ни о чем», ну да еще поругивают германцев, правда – с осторожностью. Ни у кого нет желания просто так злить капитана Вельцбаха и подпоручика Айзенштайна. В конце концов, они совершенно не виноваты в том, что их родственники сейчас воюют на противоположной стороне. Судьба…
– …Самое главное сейчас – это сохранить рыцарское, честное отношение к противнику, – произнес прапорщик Соболевский из второго батальона. – Нельзя давать себе ожесточиться, потому что война закончится, а потом будет просто стыдно смотреть в глаза своим соседям.
От столика, стоявшего в дальнем углу, донеслось ироничное хмыканье. Все повернулись туда. Ну, разумеется! Господин штабс-капитан Львов, как обычно, имеет свое «особливое» мнение. То-то с ним за стол никто и не сел.
Штабс-капитан Львов в полку – белая ворона. Нет, никто не посмеет назвать его трусом – ордена не позволят! За два сбитых германских аэроплана его даже к «Георгию» представили, и можно не сомневаться – очень скоро грудь штабс-капитана украсит белый крестик. Вот только воюет он… Так не сражаются благородные люди, так дерутся одни дикари с Андаманских островов или еще там откуда. Видно, набрался штабс-капитан Львов от своих братушек-сербов во время войны на Балканах всякого, вот и пытается теперь здесь в ход пустить. Поэтому-то господа офицерское собрание Бутырского полка его – нет, не то что к себе не допускают, но держат от себя на расстоянии. Впрочем, он и сам ни с кем не сближается, так что все идет ровно, к обоюдному удовольствию обеих сторон.
Все это негромкими голосами поведали офицеры-пехотинцы офицерам-казакам, ожидая одобрения своего поведения. Казаки осмыслили услышанное, поспрашивали своих товарищей из пехоты о методах войны, внедряемых удивительным штабс-капитаном, и, к удивлению и огорчению бутырцев, признали действия Львова совершенно правильными и верными.
– Ваш штабс-капитан натурально – пластун, – подытожил рассуждения войсковой старшина Инютин [12]. – Германцев в ежовых рукавицах держит, ну так на то и война. А дикарского в том, чтобы ночью во вражий стан сходить, ничего нет. И зазорного ничего. Генералиссимус Суворов нижних чинов и офицеров тому же учил. Нет, господа, – усмехнулся казак. – Коли уж вам охота на истинного башибузука посмотреть, так вот он, – Инютин мотнул головой в сторону другого столика, где в компании бутылки очищенной и немудреной закуски покуривал папироску одинокий есаул. – Прошу вас: есаул Анненков собственно персоной.
– А позвольте узнать, чем же славен сей есаул, что вы его в башибузуки записываете? – слегка театрально поинтересовался командир первого батальона подполковник Борисов. – Очень даже приличный офицер, не лишенный приятности в лице и разумности во взгляде.
Есаул действительно выглядел так, словно вот-вот должен был отправляться на Высочайший смотр. Подтянутый, в сияющих сапогах и в мундире, что называется, с иголочки.
– Прямо картинка, а не есаул, – заметил кто-то из бутырцев.
– Что есть, то есть, – войсковой старшина дернул себя за ус. – И сам – словно на парад, и сотню свою так же содержит. Оторвись у кого пуговица, да заметь это Борис Владимирович – тут уж у казака только два пути и есть: один – в холодную под арест, да на хлеб и на воду суток на десять, второй… – Инютин, явно пародируя есаула Анненкова, придал голосу хрипотцы и гордо закинул назад голову: – А принеси-ка мне, молодец, винтовку немецкую. Или немца приведи, чтобы пуговку тебе на место пришил…
– И что?
– Обычно приносят… или приводят, – казак рассмеялся густым хорошим смехом. – Что-то я не припомню, чтобы он в последние месяца два кого-то под арест сдавал…
– Вот из-за таких героев, – тихо прошипел штабс-капитан Вильнек-Вильмовский, – нас потом всю ночь артиллерией и поджаривают.
Говорил он тихо, но из угла, где сидел «пластун», негромко, но четко донеслось:
– Лучше, конечно, день святого труса праздновать да на своих солдатах геройство показывать.
Вильнек-Вильмовский, известный в полку своей любовью к рукоприкладству, побагровел, но промолчал. Подполковник Борисов, как старший по званию, вместо ответа снова театрально развел руками: видите, мол, каков?
Казаки же не отреагировали никак. С одной стороны, «пластун» прав, с другой – стоит ли его правота ссоры с соседями? И потом, они сейчас такое могут рассказать…
– Это все незначительно, – веско сказал Инютин. – Подумаешь, воевать ночами или что-то там. А вот помните, господа, недели с три тому в вашей дивизии лазарет под артиллерийский налет попал? Так вот, той же ночью ушел наш Анненков на германскую сторону. Один. А под утро возвратился с таким трофеем!.. Мы, право, уж и не знали, что делать.
Войсковой старшина выдержал паузу, во время которой офицеры-пехотинцы чуть не лопнули от любопытства, и бухнул:
– Принес он отрезанную голову того самого пруссака, что этим гаубичным дивизионом командовал!
Бутырцы с минуту молчали, точно пораженные громом, а потом заговорили все разом:
– Как?! Как отрезанную?! Почему?! Для чего?! Да как же это?!
– Да, господа, – наслаждаясь произведенным эффектом, проговорил Инютин. – Именно отрезанную голову. И пояснил, что сделал это для того, чтобы прочим немцам в другой раз неповадно было по «Красному Кресту» палить.
На сей раз пауза затянулась намного дольше. Несколько офицеров шестьдесят шестого хватили едва не по стакану коньяку, несколько – по стакану водки…
– Вы, верно, не слышали, что командир германской дивизии, стоящей против нас, прислал на следующий день нашему командиру генералу Стремоухову письмо с извинениями за сей прискорбный случай. Дескать, подобное иногда бывает: артиллеристы неверно поняли данные, принятые с аэростата наблюдения и… – подполковник Борисов пожал плечами и повторил: – Случайности неизбежны, особенно на войне, но вот это… Отрезать голову офицеру, это, знаете ли… Просто невероятно!
Вельцбах, Айзенштайн и еще несколько офицеров поднялись:
– Просим нас извинить, господа, но мы вынуждены откланяться. Пребывать в одном месте с этим палачом, этим дикарем для нас невозможно.
И тут снова подал голос штабс-капитан Львов:
– Сдаваться пошли или поминки по невинно убиенному пруссаку устраивать? – спросил он. – Ну-с, в добрый путь-с, не смеем задерживать-с…
Вельцбах резко обернулся:
– Я вызываю вас, штабс-капитан Львов, – крикнул он на весь зал. – В любом месте, любым оружием!
В зале стало тихо. Дуэли между офицерами были запрещены, но в мирное время этот запрет соблюдался не слишком строго. Однако с началом войны запрет превратился в настоящее табу, наказанием за нарушение которого было разжалование в рядовые…
– Принято, – произнес Львов, вставая. – Как вызванный, я выбираю оружие…
– Шашка, револьвер, дуэльные пистолеты – что вам будет угодно! – снова крикнул Вельцбах, а остальные офицеры молча закивали: дуэльный кодекс свят, и Львов в своем праве.
– Вот уж нет, – нехорошо оскалился Львов. – Дуэль будет на немецких ушах. Кто за два дня добудет меньше отрезанных ушей противника, тот на третий день пустит себе пулю в висок. Так мы и дуэль проведем, и врагу радостей прибавим.