Мне уже не больно (СИ) - "Dru M". Страница 12

Мне до настойчивого зуда хочется повторить недавнее «бу», но я сегодня хороший мальчик. Сдерживаюсь, становясь у панели с кнопками, избавляя Виктора от непосредственной близости.

— Где там твой дружок? — спрашиваю, вспоминая, что Никита у меня теперь вроде как под шефством.

— С девушкой со своей, — цедит Виктор, складывая руки на груди. Нифига себе, этот безногий уже кого-то сцапал.

— Что за девушка? — пытаюсь поддержать светский разговор.

— Тебе какое дело? — вскидывается Виктор, но под моим прищуром вроде как вспоминает, кто из нас кто, и тихо буркает: — Ульяна.

Дочурка генерального директора местной компании по грузоперевозкам. Да, хороший пирожок себе Воскресенский с полки взял. А логистика вообще больная тема в моей семье. У отца давние терки на почве бизнеса с отцом Ульяны Климовой.

— Как интересно.

Виктор смотрит на меня в упор, словно хочет сказать что-то, но не решается. Помню, классе в первом, еще до всего, я пытался с ним подружиться. Тогда не было ни Громова, ни Ромашки, ни отцовских дел, которые неминуемо коснулись меня уже в четырнадцать, а к грядущим восемнадцати и вовсе впутали по самое не балуй. Прежние детские обиды и недопонимание кажутся такими мелкими и забавными по сравнению с тем, что рознит нас сейчас. Если бы тогда Виктор наплевал на гордость среднего класса, мы могли бы не ехать теперь демонстративно порознь. Были бы в одной лодке.

Лебедев молча выходит, когда лифт останавливается.

Вот и все наше общение.

***

Перед началом урока я прошу Ромашку постоять в дверях кабинета и никого не пускать. Его внушительная фигура закрывает собой весь проем, поэтому от окна я даже не вижу лиц тех, кто пытается зайти и оставить сумки. Пока набираю рабочий номер отца, слышу, как Карина недовольным голосом пытается выяснить, почему ей нельзя зайти и повторить параграф в тишине кабинета. Ромашка односложно бурчит «Алик по телефону разговаривает», и Карина тут же успокаивается и уходит, не вставив ни слова поперек.

— Милославский, слушаю, — спустя несколько гудков резко отвечает отец. Его сухой деловой тон так сильно отличается от вчерашнего срывающегося голоса, что я вновь невольно восхищаюсь тому, как чертовски хорошо он разделяет семейные и рабочие дела.

— Прости, — решаю начать со смиренного покаяния. Стоит показать, что и я умею легко отходить в случае необходимости. — Вчера был в плохом настроении.

Отец молчит.

Значит, готов выслушать.

Негромко рассказываю про Никиту, у которого я назначен куратором, о его отношениях с Ульяной. Отец прекрасно понимает, что Воскресенскому мне придется уделять теперь немало личного времени, таскать его на мероприятия, даже к себе домой, когда начнется пора выполнения совместных проектов. А это означает, что Никита может ненароком услышать вещи, не предназначенные для его ушей. А уж тем более — ушей Ульяны и ее отца.

— Ульяна Климова это нехорошо, — замечает отец. Я слышу, как у него заливается трелью офисный телефон. — Ты не можешь просто уговорить этого Никиту ее бросить, чтобы не возникало лишних проблем?

Отец делает едва уловимое ударение на слове «уговорить», и я невольно фыркаю. Сомневаюсь, что безногого впечатлит, если я попытаюсь ему заплатить или стану ненавязчиво угрожать.

— Отец, в школе так никто не делает, — вздыхаю, оглядываясь на Громова, которого Ромашка пропускает внутрь. Эти двое смотрят друг на друга с плохо скрываемым презрением, тут же отворачиваясь — один к доске, другой в сторону коридора. Ни время, ни общие дела их отцов, ни даже их преданность мне не вытравили из Димы и Жени жгучей взаимной неприязни. — Ты ведь хотел, чтобы я не высовывался. А подкуп инвалидов не самый мудрый шаг для того, кто собирается вести себя тихо до конца учебного года.

Отец вполголоса велит секретарше взять пресловутый офисный телефон и вновь тяжело дышит мне в трубку, что-то прикидывая в уме.

— Хорошо, — наконец говорит он. — Я пришлю договор о неразглашении, поставлю условия так, что Никите этому придется держать рот на замке. Без угроз, мягко и по-взрослому. Пусть подпишет в двух экземплярах, один возьмет себе, другой мне привезешь. Попроси Диму, чтобы поднялся на этаж администрации и распечатал. Сброшу ему на почту.

Я вздыхаю с нескрываемым облегчением.

Как же вольно дышится, когда нет необходимости платить или вгонять в ужас вкрадчивыми угрозами и обещаниями разрушить жизнь по кирпичику. Кем бы ни был Никита Воскресенский, в глубине души я чувствую, что после аварии обязан ему хотя бы душевным спокойствием. Если он будет смирно себя вести, то и я не буду строить из себя последнего ублюдка.

По крайней мере, когда у меня есть выбор, я предпочитаю быть нормальным.

А сейчас он есть.

— Спасибо, — даю отмашку Романову, чтобы запускал всех в класс.

Звенит звонок, и я нажимаю на отбой.

========== 2. Неплохие парни ==========

На уроке вместо того, чтобы искать синтаксические ошибки в предложенном тексте, исподволь наблюдаю за Никитой. Инвалид как инвалид, разве что по пиджаку, плотно сидящему на расправленных широких плечах, видно, что не хлюпик, а бывший спортсмен. Темные волосы, темно-серые безучастно глядящие глаза — их цвет я замечаю, когда он оборачивается, чтобы достать из школьной сумки ластик, и как бы невзначай смотрит на меня пару секунд.

Тоже присматривается.

— Где жрать сегодня будем? — спрашивает Ромашка, наклоняясь ко мне через проход, когда Ольга Михайловна открывает свежий номер «Форбс», утыкая в него свой орлиный клюв, и забывает о нас на несколько блаженных минут.

— Ромашка, ты, может, и жрешь, а мы изволим кушать, — язвительно отзывается Антон слева от меня. Я удивленно поворачиваюсь к Васильеву, ставящему подбородок на скрещенные на парте руки. И когда он только с Громовым местами успел поменяться?

Антон смотрит на доску с невозмутимым прищуром и не спешит выгружать из сумки тетрадь и письменные принадлежности. На нем тщательно отутюженный форменный пиджак и белоснежная рубашка, даже русые волосы в кои-то веки уложены в некое подобие прически. Ни дать ни взять примерный ученик. Судя по тому, что бланка с заданием у него нет, Антон только что незаметно прошмыгнул в класс и уже успел вытряхнуть Громова на парту вперед.

Вполне в его стиле.

— Думал, ты завтра прилетишь, — говорю вместо приветствия, пожимая протянутую ладонь. На самом деле я безумно рад, что мне не придется прозябать в этом унылом отшибе цивилизации только с Громовым и Ромашкой. Все-таки Васильев, он — друг детства, рядом с ним и расслабиться можно, и поделиться личным.

Антон покрылся бронзовым загаром, пока жарился на израильских пляжах, поэтому теперь его белозубая улыбка выделяется на фоне темного лица, ослепляя почти неприличной радостью. Я невольно ухмыляюсь в ответ.

— Да вот, решил осчастливить вас своей персоной, — без лишней скромности заявляет Антон и резко дергает рукав моей рубашки, разглядывая только-только затянувшийся шрам. Улыбка на его лице не тускнеет, но я вижу мимолетную тень недовольства в его зеленых глазах. — Что, потрепало тебя коренное население Америки, мой Колумб?

— С мотоцикла слетел неудачно.

Поскорее одергиваю рукав рубашки, замечая, что Громов поворачивается в нашу сторону и откладывает уже доделанный бланк на край стола.

Антон сощуривается:

— Надо было с тобой лететь в Чикаго и за тобой приглядывать. Не повесили бы на тебя сейчас инвалида новенького, будь я рядом.

Когда он успел все разнюхать? Верно, недаром он — сын аудитора. Автоматически проверять все и вся у Антона в крови.

— Ты мне кто, нянька, идиот? — бормочу невнятно, ловя первый настороженный взгляд Ольги Михайловны поверх журнала. Чтобы не смущать ее своим откровенным бездельем, с серьезным видом изучаю свой бланк, вижу две пропущенные запятые и отмечаю их карандашом.

— Ты как с лучшим другом разговариваешь? — театрально возмущается Антон. Он прижимает ладони ко рту и корчит такую рожу, что во мне впервые за последние пару месяцев просыпается жгучее желание по-мальчишески звонко рассмеяться.