Последний защитник - Тэйлор Эндрю. Страница 15

В четверг, 30 января, была годовщина казни покойного короля на эшафоте в Уайтхолле, и посему день этот стал для всех нас днем скорби и поста. Но уже в пятницу лорд Арлингтон сообщил Уильямсону, что Бекингем был включен в Избранный комитет по иностранным делам, который заседал раз в неделю по понедельникам и рассматривал самые важные и самые деликатные политические вопросы. Комитет представлял собой внутренний круг правительства, и неудивительно, что Уильямсон впал в ярость, услышав подобное известие, а потому проболтался мне, позабыв про конфиденциальность.

– Король не мог найти лучшего способа продемонстрировать, что всячески поддерживает герцога. Какое пренебрежение к совету лорда Арлингтона!

Через два дня, в воскресенье утром, господин Уильямсон вызвал меня в Уайтхолл. В полдень он обедал с представителем лорда Шрусбери, господином Велдом, и решил, что, поскольку я уже знаком с последним, мне будет полезно к ним присоединиться.

Я пришел рано. Господин Уильямсон был на богослужении в королевской часовне. В ожидании я ходил взад-вперед по Тихой галерее, где мы должны были встретиться с господином Велдом.

Двери королевских апартаментов отворились, и оттуда вышла группа джентльменов, увлеченных беседой. В центре был герцог Бекингем, он шел под руку с сэром Чарльзом Седли и смеялся над чем-то, что тот сказал. Вид у него был совершенно беззаботный.

Я поспешно укрылся в ближайшей оконной нише. Но опоздал. Бекингем заметил меня. Он остановился, и его друзья сделали то же самое, так как он явно был в их компании главным. Герцог указал пальцем в мою сторону.

– Чарльз! – громко произнес он. – Видишь вон там молодого человека со шрамами на лице? Знаешь, кто он? Жалкий червь, послушный червяк Уильямсона. Если вдруг попадется тебе на дороге, раздави его, не колеблясь.

Окружавшие герцога джентльмены засмеялись или, скорее, захихикали. Я почувствовал, как кровь прилила к лицу. Бекингем пристально смотрел на меня сверху вниз, пользуясь преимуществом своего роста. Золотой парик, богатый костюм, мужественное волевое лицо – да этот человек выглядел сейчас более величественно, чем сам король.

Я заставил себя выдержать его взгляд, не моргнув. Наконец герцог с друзьями продолжили путь.

– Отец этого червяка был предателем и религиозным фанатиком, – доносился до меня голос Бекингема. – Его фамилия Марвуд. Но я нареку его новым именем – Червуд.

Глава 5

Соломон-хаус

Вчера, в воскресенье, был день, полный звона церковных колоколов, значит сегодня понедельник, день бормотания.

Хозяин бормочет ругательства, но это лучше, чем пинки, и они идут все дальше и дальше, в темноту, полную крыс. Первым идет хозяин, с раскачивающимся фонарем в одной руке и шестом с крюком в другой. На поясе у него висит топор.

Феррус идет позади хозяина. Он тоже несет шесты, а еще большой мешок со щетками. На спине прикреплена лопата. Их встречают запах и шуршание.

Крыса перебегает по башмаку хозяина и мчится вверх по ступеням, проскользнув у Ферруса между ног. Пустобрех любит крыс, но они его не любят. Пес хватает их зубами и трясет, пока они не умирают.

Когда ступени заканчиваются, хозяин останавливается и отступает в сторону, прижимаясь спиной к стене. Он поднимает фонарь на уровень плеча и машет шестом. Феррус проходит вперед.

Теперь Феррус идет первым. Так уж заведено. Цап-царап. Червяк извивается. Наполни ведро, передай его.

Мокрая зловонная куча заполняет коллектор. Засор. Иногда слуги сбрасывают в уборную пепел. Застрял. Феррус застрял. Лопата застряла.

Феррус наклоняется и так и этак. Феррус извивается.

Хозяин ругается и кричит. Плохо.

Застрял.

Боль в заднице. Хозяин пускает в ход шест, его острый конец. Больно. Феррус визжит и мечется. Цап-царап.

Зловонный хлюпающий звук.

Феррус свободен.

Один день сменялся другим, неделя проходила за неделей, но писем из Хаттон-Гардена, как и попыток устроить новую встречу, не было. Кэтрин начала уже надеяться, что больше не увидит Элизабет Кромвель и человека, который представился Джоном Кранмором.

После их визита в дом госпожи Далтон Кэт не раз пыталась завести с супругом разговор о странном интересе, проявленном Элизабет к планам Кокпита, которые Хэксби сделал во времена Английской республики и протектората. Но он упорно не желал говорить об этом. Не то чтобы он игнорировал Кэт или требовал немедленно замолчать, на что он, как муж, имел полное право. Нет, господин Хэксби не ругался и не швырял в жену свое перо. Он просто не отвечал на ее вопросы или уклонялся от них, или же у него вдруг обнаруживалось какое-то срочное дело.

Кэт не давала покоя привычка господина Кранмора машинально тереть стол, когда он погружался в свои мысли. Дети отмечают подобные особенности и, поскольку у них еще совсем маленький жизненный опыт, запоминают все необычное. В свое время, обедая вместе с Элизабет, Кэтрин наблюдала за ее отцом, Ричардом Кромвелем, сидевшим во главе стола. Она еще тогда обратила внимание на его пальцы, гадая с назойливым детским любопытством, зачем он это делает, и запомнила этот жест.

Как только мостик между прошлым и настоящим был переброшен, мозаика моментально сложилась. Разве не лучший способ замаскироваться – нацепить бороду и очки с толстыми цветными стеклами, натереть пеплом волосы, чтобы добавить себе седины, и передвигаться словно немощный старик? В остальном внешность господина Кранмора полностью соответствовала тому, каким Кэтрин запомнила Ричарда Кромвеля. Неужели бывший лорд-протектор Англии опустился до того, чтобы изображать дряхлого больного человека, который с трудом видит тарелку у себя перед носом?

Зачем Кромвель тайком, под чужой личиной пробрался в Англию, где его в любой момент могли арестовать если не за государственную измену, то за долги уж точно? Что ему на самом деле было нужно от господина Хэксби? Кэтрин не была уверена, что и впрямь хочет получить ответы на эти вопросы. Иногда лучше не знать правду.

Она рассудила, что все это не имеет особого значения. Что действительно важно, так это держать мужа подальше от протектора и его дочери. В последнее время поведение Хэксби стало совершенно непредсказуемым, он сделался таким упрямым в своих причудах и капризах, что решительно нельзя было предугадать, что придет ему в голову.

До свадьбы Кэт и не подозревала, что ее муж может быть двуличным.

Господин Хэксби действовал скрытно. Через две недели после обеда в Хаттон-Гардене Кэтрин проснулась среди ночи и обнаружила, что его нет в постели. Она слышала какое-то движение наверху, в мансарде, где находилось чертежное бюро. Раздавались шаги, и как будто что-то волокли по полу, но не в самом бюро, а в маленькой, смежной с ним каморке.

Она откинула полог кровати. В комнате было темно. Чувствовался сквозняк – значит, дверь на площадку открыта.

Кэт ждала. Спустя какое-то время муж медленно спустился по лестнице и вошел в спальню. Тяжело дыша и шаркая, он прошел через комнату. Повесил ключи на крючок на стойке кровати, и они звякнули. Господин Хэксби вообще очень любил всевозможные ключи и замки.

Раздвинув полог, он забрался в постель, и, когда приподнял одеяла, Кэт обдало холодом. Она сделала вид, что спит, заставив себя дышать медленно и ровно. Муж положил руки ей на бедро: не в порыве страсти, она знала, а в надежде согреться. Его старческая кровь была жидкой и текла медленно.

Утром Кэт встала рано и отправилась наверх. Надев на ноги мягкие тапочки, она ступала неслышно. Было еще темно, но это не страшно: Кэтрин и с завязанными глазами могла сориентироваться в чертежном бюро. Она отыскала на полке слева от входа свечу и огниво. Повозившись с кремнем и кресалом, осветила большую комнату мерцающим желтоватым светом, который, словно жидкость, проникал в углы, где прятались тени. Женщина на цыпочках прошла в каморку, которая использовалась как склад. Был там и стульчак для уборной, предназначенный для господина Хэксби. Другой имелся в их личных комнатах этажом ниже.