Мистер Паркер Пайн (сборник) - Кристи Агата. Страница 39

– Мой юный друг… – Голос мистера Паркера Пайна звучал почти по-отечески. – Мне все известно. Как вы занимались любовью с этой женщиной. Как она стала испытывать угрызения совести. Как вы влюбились в хорошенькую, но нищую племянницу. И даже как вы все это организовали. Медленное отравление ядом. Вполне могло сойти за смерть от гастроэнтерита, а если нет, то все можно будет свалить на сэра Джорджа, потому что вы тщательно следили за тем, чтобы приступы совпадали с периодами его появления. А потом вы узнали, что леди что-то заподозрила и обсудила этот вопрос со мной. Потребовались решительные действия! Вы извлекли некоторое количество стрихнина из запасов мисс Макнотон. Что-то спрятали в каюте сэра Джорджа, что-то в его кармане и не забыли положить достаточное количество в капсулу, которую прислали леди с запиской, что эта «капсула сновидений». Это было очень романтично. Она должна была выпить ее, как только сиделка выйдет из ее каюты, и никто ничего так и не узнал бы. Но вы совершили одну ошибку, молодой человек. Женщин бесполезно просить сжечь письмо или записку – они этого никогда не сделают. Поэтому у меня в руках и оказалась вся ваша переписка, включая и записку, касающуюся капсулы.

Бэзил Уэст позеленел. Все его очарование куда-то испарилось. Он выглядел, как пойманная крыса.

– Будьте вы прокляты! – прорычал он. – Вы все знаете, проклятый мистер Паркер-Сующий-Нос-Куда-Не-Надо!

От физической атаки мистера Пайна спасло лишь появление свидетелей, которых он благоразумно расположил за полуоткрытой дверью.

…Вскоре после этого Паркер опять обсуждал происшедшее со своим другом в одном из высоких кабинетов.

– А ведь у меня не было никаких доказательств! Только почти нечитаемый клочок бумаги с написанными на нем словами «Сожгите это!». Я просто придумал всю эту историю и проверил на нем. И все сработало. Я совершенно случайно с первого раза попал в самую точку. Леди Грэйл сожгла все его письмо целиком, но ведь он об этом не знал! Она была очень необычной женщиной. Когда леди Ариадна обратилась ко мне, я был сильно заинтригован. Она ведь хотела, чтобы я сказал ей, что ее травит собственный муж. В этом случае она планировала бросить его ради молодого Уэста. Но при этом она хотела оставаться честной перед самой собой. Очень любопытный характер.

– Бедная девочка будет очень страдать, – заметил его собеседник.

– Она это переживет, – жестко сказал мистер Паркер Пайн. – Ведь она еще очень молода. А я, например, рад, что на склоне дней сэру Джорджу достанется хоть немного радости, пока еще не совсем поздно. Десять лет с ним обращались, как с червяком, а теперь Элси Макнотон даст ему всю необходимую теплоту.

Он улыбнулся, но сразу же помрачнел и добавил:

– Думаю, что в Грецию мне придется поехать инкогнито. Должен же я, наконец, отдохнуть!

Рассказ двенадцатый

Дельфийский оракул [60]

Mиссис Уиллард Дж. Питерс никогда не любила Грецию. А о Дельфах она до недавнего момента вообще ничего не знала.

Сердце миссис Питерс принадлежало Парижу, Лондону и Ривьере. Она была женщиной, которая любила жить в гостиницах. Правда, в ее понимании спальня в гостинице означала комнату с роскошной кроватью, полом, покрытым мягким ковром, широким выбором различных осветительных приборов, включая прикроватную лампу с затененным абажуром, горячей и холодной водой в ванной комнате и телефоном на тумбочке рядом с кроватью, с помощью которого можно было заказывать чай, еду, минеральную воду и коктейли, а также общаться с друзьями.

В отеле в Дельфах ничего подобного не было и в помине, хотя вид из окон был великолепен, а постельное белье – чистым, так же как и вся комната с выкрашенной белой краской стенами. Кроме кровати, в комнате был умывальник, стул и комод. О ванне надо было договариваться отдельно, и она часто огорчала миссис Питерс недостаточно высокой температурой воды.

Миссис Питерс полагала, что будет неплохо как-нибудь мельком заметить в обществе, что она побывала в Дельфах, и искренне пыталась заинтересоваться Древней Грецией. Однако это давалось ей с большим трудом. Скульптуры были здесь какими-то незаконченными – у многих не хватало голов, рук или ног. То ли дело мраморный ангел с крыльями, который был воздвигнут на могиле недавно почившего мистера Уилларда Питерса!

Но все эти мнения дама старалась держать при себе, из боязни, что ее сын Уиллард начнет ее презирать. Ведь приехала сюда она именно ради Уилларда, и только ради него теперь жила в этой холодной и неудобной комнате с угрюмой горничной и совершенно отвратительным шофером, который все время вертелся неподалеку.

Уиллард (до недавнего времени его называли «младший» – прозвище, которое он искренне ненавидел) был восемнадцатилетним сыном миссис Питерс, которого она любила до умопомрачения. И именно Уиллард испытывал это странное влечение к искусству давно ушедших эпох. Именно он – худой, бледный, очкастый и страдающий расстройством пищеварения – заставил обожающую его мать предпринять этот вояж.

Они посетили Олимпию, которая произвела на миссис Питерс грустное впечатление. Ей понравился Парфенон, хотя сами Афины показались городом без будущего. А поездки в Коринф и Микены довели и ее и шофера до полного исступления.

Дельфы, размышляла миссис Питерс, оказались последней каплей. Здесь было совершенно нечего делать, кроме как бродить по улицам и любоваться на руины. Уиллард долгие часы проводил, стоя на коленях и пытаясь прочесть надписи на древнегреческом языке. Изредка он обращался к матери со словами:

– Мама, послушай, разве это не прекрасно? – После чего зачитывал ей длиннющий отрывок, казавшийся миссис Питерс квинтэссенцией скуки.

В то утро Уиллард ушел очень рано, чтобы осмотреть какую-то византийскую мозаику. Его мать, инстинктивно почувствовав, что мозаика не произведет на нее никакого впечатления (как в литературном, так и в духовном смысле), отказалась от этого удовольствия.

– Я понимаю тебя, мама, – сказал Уиллард. – Ты хочешь одна посидеть в амфитеатре или на стадионе, пытаясь навечно запечатлеть в памяти эти древние пейзажи.

– Именно так, детка, – согласилась миссис Питерс.

– Я знал, что это место тебя зацепит, – восторженно произнес молодой человек и отправился на экскурсию.

И вот теперь миссис Питерс готовилась встать и отправиться на завтрак.

Столовая была почти пуста, за исключением четырех человек, которые уже заканчивали еду. Мать с дочерью, одетые, по мнению миссис Питерс, очень странным образом (дело в том, что ей в голову не приходило относиться к пеплуму [61] как к одежде) и рассуждавшие об искусстве самовыражения в танце; грузный пожилой джентльмен, который помог ей с чемоданом, когда она сходила с поезда, и которого звали Томпсон; и вновь прибывший, лысый джентльмен средних лет, который появился в гостинице накануне вечером.

Этот персонаж был последним, кто задержался в столовой, и вскоре миссис Питерс разговорилась с ним. Женщина она была коммуникабельная и любила общаться с людьми. К сожалению, манеры мистера Томпсона совершенно не располагали к беседе (миссис Питерс называла таких людей «британским отстоем»), а мать с дочерью были слишком высокомерны и заумны, хотя с Уиллардом девушка общалась довольно успешно.

Вновь прибывший же показался миссис Питерс очень приятным человеком. Он умел разговаривать без всякой зауми. Рассказал ей несколько интересных вещей о греках, которые заставили ее подумать о них, как о живых людях, а не как о нудных персонажах исторических книг.

Миссис Питерс подробно рассказала этому туристу об Уилларде, о том, какой он умный мальчик и как его можно было бы справедливо называть мистером Культурой. Что-то было в этом вежливом и благожелательном человеке такое, что здорово располагало к нему собеседника.

Чем он сам занимался и как его звали, миссис Питерс так и не поняла. За исключением того, что он путешествует, чтобы отдохнуть от дел (каких-таких дел?), он не сказал о себе ни слова.