Столичный доктор. Том IV (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 40

— Начнем сверху, — скомандовал Чолокаев, и мы поднялись на второй этаж.

Первая комната, очевидно, принадлежала сыну Порфирия. Здесь было относительно чисто, но Соколов все равно тщательно осмотрел каждый угол, каждый ящик. Порылся по сундукам.

— Ничего существенного, — пробормотал он, делая пометки в своей книжке.

Следующей была спальня Порфирия и Аграфены. Здесь Соколов действовал еще более методично. Он простукивал стены, проверял половицы, даже заглянул в печную трубу.

— А вот это уже интересно, — вдруг сказал он, извлекая из-под половицы небольшой сверток.

Мы с Чолокаевым подошли ближе. Соколов развернул сверток, и у меня перехватило дыхание. Внутри были золотые царские червонцы — не меньше сотни.

— Тут тысячи на полторы ассигнациями, — заметил Жиган, почесав в затылке.

— Откуда у простого старосты столько золота? — задал риторический вопрос пристав.

Продолжив поиски, полицейские вскоре нашли еще несколько тайников. В них обнаружились серебряные монеты, ассигнации и, что самое интересное, многочисленные расписки.

— Посмотрите, Евгений Александрович, — сказал Соколов, протягивая мне одну из бумаг. — Похоже, ваш староста занимался ростовщичеством.

Я взял расписку и пробежал глазами. Действительно, это было долговое обязательство одного из крестьян. Сумма была небольшой, но лихва была грабительской, больше ста процентов.

— Сколько же людей он таким образом обобрал? — пробормотал я, чувствуя, как внутри снова закипает гнев.

Мы спустились на первый этаж и принялись за осмотр комнаты, в которой я опознал кабинет Порфирия. Здесь нас ждало самое неприятное открытие.

— Евгений Александрович, взгляните на это, — сказал Чолокаев, протягивая мне несколько листов гербовой бумаги.

Я взял их и почувствовал, как кровь отливает от лица. Это были договоры займа с Дворянским банком на общую сумму в семь тысяч рублей. И в качестве залога указано мое поместье Знаменка. Нашли полицейские также и доверенность Баталова на Порфирия. Датированную девяносто четвертым годом. Я быстро просмотрел документ. И в нем не было ни слова, что Баталов разрешает брать займы!

— Как такое возможно? — спросил я, офигивая. — Я никогда не давал Порфирию права на залог имения.

— Похоже, мы имеем дело с подделкой документов, — задумчиво произнес Соколов. — Это серьезное преступление, Евгений Александрович. Возможно, тут задействованы еще какие-то подельники.

— Что теперь будет? — спросил я, глядя на Чолокаева.

— Теперь, Евгений Александрович, будет следствие, — ответил вместо него Соколов. — И суд. С такими доказательствами Порфирию грозит каторга. От четырех до двенадцати лет с лишением прав состояния. Это за подделку. За мошенничество отдельно. Тут уж как суд решит. Будет хороший адвокат, разжалобит присяжных, может, и меньше дадут. Но есть еще и ростовщичество. Тут зависит от того, сколько случаев докажут. Довеском пойдет.

Чолокаев тем временем продолжал осмотр. Он методично проверял каждый документ, каждую книгу в кабинете.

— Здесь, похоже, целая бухгалтерия незаконных операций, — сказал он, показывая нам толстую тетрадь. — Порфирий вел подробные записи всех своих сделок. Это нам очень поможет в расследовании.

Я кивнул, чувствуя странную смесь облегчения и горечи. С одной стороны, правда наконец-то вышла наружу. С другой — я не мог не думать о тех людях, которых Порфирий обманул и обобрал.

Обыск закончили сильно позже полудня. Двор был заполнен любопытными односельчанами, которые с тревогой наблюдали за происходящим. Всего где-то с полусотни человек — пополам бабы с мужиками. Я пошептался с Чолокаевым, забрал расписки, которые все равно не пойдут в дело.

После чего, вышел на крыльцо и обратился к собравшимся:

— Знаменцы! Сегодня раскрылась горькая правда. Порфирий, которому мы все доверяли, оказался не только отцом убийцы, но вором и мошенником. Но я обещаю вам, что Балакаев отправится под суд, как и его сынок. Все, кто пострадал от его действий, получат возмещение. Прямо сейчас.

По толпе прокатился гул. Я видел на лицах людей и облегчение, и страх, и надежду.

— Есть тут Иван Полоскаев? — я взял из пачки первую расписку, прочитал имя.

Вперед вышел косматый, бородатый мужик ростом с Жигана. Они даже померились взглядами, как бы оценивая друг друга.

— Ты полгода назад брал у Порфирия двадцать шесть рублей?

— Было, — тяжело вздохнул Иван. — Под урожай.

— Ты больше ему ничего не должен, — я порвал расписку на мелкие кусочки, развеял по ветру. Полоскаев аж рот раскрыл.

— Глеб Суровкин!

И расписку Суровкина я порвал. Тот даже бросился целовать руки — еле удалось оттащить. Так одним за другим все долговые бумаги знаменцев были уничтожены. Чем я очевидно поднял свои акции до невиданных высот. Если революция все-таки случится, желающих пустить в господский дом красного петуха будет мало. Если вообще будут.

— А теперь расходитесь по домам! Скоро здесь будет работать следственная комиссия. Всех, у кого есть какие-либо сведения о незаконных деяниях Порфирия, прошу не бояться и рассказать об этом властям. Балакаев уже ничего вам не сделает.

Когда люди начали расходиться, ко мне подошел Чолокаев.

— Это было весьма достойно. Но что вы планируете делать дальше, Евгений Александрович? В частности, с Дворянским банком? — спросил он.

Я глубоко вздохнул.

— Прежде надо найти нового старосту. И управляющего на лесопилку и в имение. Чтобы это были два разных человека, ничем друг другу не обязанные и не состоящие в родстве.

— Разумно

— Дальше разберусь с банковскими займами. Либо опротестую по суду…

— Либо?

— Возможно, и погашу, — развел я руками. — Сумма для меня не очень большая, точнее, совсем мелкая.

— Семь тысяч? — поразился пристав.

Хотел сказать, что только на одних ежемесячных процентах по счету в том же самом Дворянском банке я делаю больше десяти тысяч рублей золотом. Но не стал. Деньги любят тишину.

— Именно так. Я собственно, поэтому и не хочу ссориться с Дворянским банком. Опротестовать кредиты можно, но пойдут суды, да допросы… Банкиры найдут, чем нагадить в ответ. А мне не с руки тут сидеть — в столице большие дела начинаются.

— Слышал-с о ваших успехах, — кивнул Чолокаев. — Возможно, это весьма разумное решение. Я со своей стороны обещаю, что расследование будет проведено максимально тщательно.

Я посмотрел лежащие под ногами обрывки расписок. Какие-то клочки отнесло в сторону ветром. Блин, и ради этой кучки макулатуры человека убили? Какое же свинство, слов нет.

— Знаете, Александр Сергеевич… Я всегда считал, что хорошо знаю людей. А оказалось, это совсем не так.

— Такое случается, Евгений Александрович, — ответил Чолокаев. — Но важно не то, что мы ошиблись, а то, как мы исправляем свои ошибки.

Со старостой решилось все, к удивлению, быстро. На сходе народ выбрал Полоскаева — того самого лохматого мужика, чью расписку я порвал первым. Причем практически единогласно и без дебатов. Я-то ожидал «стенку на стенку», «взялись за грудки», даже опять позвал Жигана. Но нет, ничего такого. Сговорились заранее? Не исключено. Решение схода утвердил Чолокаев, я же сразу провел обстоятельную беседу с новым старостой. Больше даже не стращал, а договаривался о новых «правилах игры». Никакого ростовщичества в деревне, никаких афер.

— Дело нужно народу, денежное — вздохнул Иван, почесываясь. — Урожаи у нас небогатые, бывают совсем плохие года.

Я задумался. Что-то вертелось в голове, но никак не хотело вылезать наружу. Потом сообразил.

— Будет вам дело одно. Да такое, что озолотит всю Знаменку.

— Неужто⁈

— Обещаю! Начинайте делать новый коровник на сто голов. Денег я на то дам, доски возьмете на лесопилке.

— Коров разводить⁇

Иван явно расстроился.

— На кормах разоримся.

— Не разоритесь. Обещаю!

Выдвинулись в Тамбов мы с утра пораньше. Делать в Знаменке больше нечего. Как и намечал — наградил непричастных и наказал невиновных. Хреново только, что вот таким способом вышло. Чолокаев мне разговорами не досаждал, за что я ему был весьма благодарен. Пристав распорядился своим временем довольно рационально — свернулся в уголке и спал. И не мешали ему ни тряска, ни жара, ни насекомые. Сопел спокойно, и даже похрапывал. От вынужденного безделья я считал, по сколько секунд у него остановка дыхания во время храпа.