Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник) - Рульфо Хуан. Страница 26

– Кого она имеет в виду?

– Вероятно, того, кто умер раньше.

– Кто бы это мог быть?

– Не знаю. Она говорит, в тот вечер он опоздал; ей почудилось, что он вернулся очень поздно, возможно, на рассвете. Она смутно помнит, как ее сиротливые оледенелые ноги словно укутали во что-то и согрели. Проснувшись, она обнаружила, что ступни обернуты газетой, которую она читала, пока ждала его, и которую уронила на пол, не в силах бороться со сном. Этой самой газетой и были обернуты ее ноги, когда пришли сообщить, что он умер.

– Видать, ящик, в котором ее похоронили, развалился: доски вроде как скрипят.

– Да, я тоже слышу.

Той ночью она опять видела сны. Зачем этот бурный поток воспоминаний? К чему эта нежная музыка прошлого? Нет чтобы просто умереть…

– Сеньора, Флоренсио погиб.

До чего большим был тот человек! До чего высоким! А голос жесткий. Сухой-пресухой, как безжизненная земля. Его очертания расплывались, будто за пеленой дождя; или пелена опустилась потом? Что он сказал? Флоренсио? Какой Флоренсио? Мой? О, почему я тогда не заплакала и не утопила тоску в слезах? Нет Бога на свете! Разве не просила я Тебя, Господи, защитить его? Присматривать за ним? Но тебя заботят только души. А мне нужно его тело. Обнаженное, пылающее от любви; кипящее от желания; рождающее трепет у меня в груди, в руках. Я хочу прильнуть к нему своим прозрачным, невесомым телом, послушным его натиску. Что мне теперь делать со своими губами, если его рот не накроет их? Что станет с моими бедными губами?

Наблюдая за беспокойными метаниями Сусаны Сан-Хуан, Педро Парамо стоял у двери и считал секунды очередного затянувшегося кошмара. Масло в лампе потрескивало, пламя мерцало все слабее и слабее. Скоро оно погаснет совсем.

Если бы она, по крайней мере, страдала от боли, а не от этих беспощадных, бесконечных, изнурительных снов, он бы нашел способ ее утешить. Вот о чем думал Педро Парамо, пристально глядя на Сусану, следя за каждым ее движением. Что, если и она угаснет вместе с этим тающим язычком пламени, при свете которого он за ней наблюдал?

Затем он вышел из комнаты, бесшумно закрыв за собой дверь. Снаружи чистый ночной воздух стер из его памяти образ Сусаны Сан-Хуан.

Перед рассветом Сусана проснулась в поту, сбросила тяжелые покрывала на пол и высвободилась из жарких простыней. Ее нагое тело овевал прохладный утренний ветерок. Вздохнув, она опять погрузилась в сон.

Так, обнаженной и спящей, падре Рентериа нашел ее несколько часов спустя.

– Слышали, дон Педро? Отряд Аспида разбили.

– Слышал только пальбу прошлой ночью, больше ничего. Откуда такие сведения, Херардо?

– Часть раненых добралась до Комалы. Моя жена помогала их перевязать. Они говорят, что находились с Дамасио и что много людей погибло. Похоже, напоролись на каких-то виллистов [73], как те себя называют.

– Скверная история, Херардо. Судя по всему, грядут смутные времена. Что думаешь делать?

– Подамся в Саюлу, дон Педро. Устроюсь там.

– Хорошо вам, юристам: взяли свой капитал с собой – и хоть на все четыре стороны, а не ждать, пока шею свернут.

– Если бы, дон Педро! У нас тоже проблем с лихвой. Да и жаль расставаться с такими людьми, как вы; щедрот ваших будет очень не хватать. Наш мир, скажем так, постоянно с ног на голову переворачивается. Где прикажете оставить бумаги?

– Нигде. Забери их лучше с собой. Ты ведь продолжишь вести мои дела на новом месте?

– Я ценю ваше доверие, дон Педро. И благодарю от чистого сердца. Однако, боюсь, это невозможно. Есть определенные препоны… Скажем так… сведения, которыми не должен обладать никто, кроме вас. Попади такие документы в чужие руки, их могут использовать вам во вред. Надежнее будет держать их при себе.

– Ты прав, Херардо. Оставь бумаги здесь. Я их сожгу. Так или иначе, разве кто-то посмеет оспорить мое право на собственность?

– Безусловно, никто, дон Педро. Никто. А теперь мне пора.

– Ступай с Богом, Херардо.

– Что вы сказали?

– Говорю: да поможет тебе Господь.

Херардо Трухильо медленно двинулся к выходу, словно через силу переставляя ноги. Не потому что был стар. Правда заключалась в том, что адвокат ждал награды. Он служил отцу дона Педро, дону Лукасу (земля ему пухом), а затем, до настоящего времени, – дону Педро; и Мигелю, сыну дона Педро. По правде сказать, он надеялся на некоторое признание своих заслуг. На щедрое вознаграждение.

– Иду попрощаться с доном Педро, – объявил Трухильо жене. – Будь уверена, он меня отблагодарит. Больше того: на деньги, которые он даст, мы сможем обосноваться в Саюле и жить с комфортом до конца наших дней.

И почему только женщины всегда сомневаются? Или они получают знамения свыше? Жена вовсе не была так уверена в удачном исходе.

– Опять будешь гнуть спину, чтобы чего-то добиться. А от него ни крошки не получишь.

– С чего ты взяла?

– Знаю – и все.

Он медленно шел к двери, все еще надеясь, что его окликнут: «Эй, Херардо! Я так замотался, что о тебе-то и не подумал. Но ты знаешь, я перед тобой в неоплатном долгу. Вот, прими этот скромный подарок».

Однако его не окликнули. Выйдя за ворота, он отвязал лошадь, забрался в седло и медленно направился по дороге в Комалу, стараясь не отъезжать слишком далеко и прислушиваясь, на случай, если позовут.

Когда Медиа-Луна исчезла из виду, он подумал: «А все-таки просить в долг было бы чересчур большим унижением».

– Дон Педро, я вернулся, ибо на душе у меня не-спокойно. С удовольствием продолжу вести ваши дела.

Он вновь сидел в кабинете Педро Парамо, откуда вышел менее получаса назад.

– Ладно, Херардо. Бумаги там, где ты их оставил.

– И еще позвольте… В связи с расходами на переезд… Попросить небольшой аванс за мои услуги… Сверх обычного, если вас не затруднит.

– Пятьсот?

– Нельзя ли немного, скажем, самую чуточку, побольше?

– Тысяча тебя устроит?

– Как насчет пяти?

– Что? Пять тысяч песо? У меня столько нет. Сам прекрасно знаешь: все вложено в землю и скотину. Соглашайся на тысячу. Тебе за глаза хватит.

Погруженный в раздумья, Херардо Трухильо сидел с поникшей головой и слушал, как на столе звенят отсчитываемые монеты. Он вспоминал дона Лукаса, который всегда откладывал выплату гонораров. И дона Педро, который открыл счет с чистого листа. И его сына: сколько хлопот доставил ему этот мальчишка!

Он вытаскивал Мигеля из тюрьмы раз пятнадцать, если не больше. А еще убийство того человека. Как его звали? Рентериа, точно. Они вложили пистолет в руку покойного Рентериа. Тогда Мигелито здорово струхнул, зато потом хохотал до упаду… Та история вылилась бы дону Педро в кругленькую сумму, дойди до судебного разбирательства. А как насчет изнасилований? Сколько раз ему приходилось раскошелиться из собственного кармана, чтобы замять дело. «Радуйся, светленького родишь», – говорил он девушкам.

– Вот, Херардо. Трать с умом, потому что деньги на деревьях не растут.

И он, все еще погруженный в свои размышления, ответил:

– Как и мертвецы не встают из могил. – И добавил: – К сожалению.

До рассвета было еще далеко, и затянувшийся мрак разгоняла только россыпь тучных звезд. Ненадолго показалась луна: невзрачная, непохожая сама на себя, повисела немного в небе, не давая никакого света, а затем скрылась за холмами.

Откуда-то из затерянной во тьме дали долетел бычий рев.

«Вот же бестии! Никогда не спят, – проговорила Дамиана Сиснерос. – Никогда. Подобно самому дьяволу, который ходит по земле в поисках душ, чтобы забрать их в преисподнюю».

Она перевернулась на кровати, лицом к стене. И тут услышала стук.

Затаив дыхание, Дамиана открыла глаза. Звук раздался вновь – три резких удара, словно кто-то стучал о стену костяшками пальцев. Не рядом с ней, а чуть поодаль, хотя по той же стене.