Пари на развод (СИ) - Беж Рина. Страница 16

Очередной факт самонадеянности Сергея укрепляет меня в намерении уже сегодня выставить его за дверь. Достал играть в свои нелепые игры в семью, которая по факту ему не нужна.

В квартире стоит мертвая тишина, когда я иду в ванную.

Неудивительно. Алешка, даже если проснулся, фиг нос из собственной комнаты до обеда высунет. Телефон, наушники, интернет – и жизнь почти сказка. Вот уж кто легко способен пропустить завтрак, если его не позвать. Что же касается Сергея и Аллы Савельевны, не знаю, во сколько они улеглись. Может, только под утро?

Бросив один-единственный взгляд в приоткрытую дверь гостиной, мельком отмечаю пустой неразложенный диван, но не зацикливаюсь. Где бы не ночевал супруг, это его проблемы. Меня они больше не касаются.

И это – не желание показать характер. Это пустота.

На секунду я даже притормаживаю. Прислушиваюсь к себе, вдруг показалось?

Но нет.

На мысли о муже ничего внутри не откликается: ни тепло, ни радость. Лишь брезгливость и отстраненность, как при мыслях о постороннем человеке.

В ванной комнате решаю обойтись без душа. Умываюсь, чищу зубы и уже вытираю полотенцем руки, когда дверь резко распахивается.

На пороге возникает Сергей.

Взгляд хмурый. Глаза от недосыпа красные, вампирские. Губы поджаты. Брови сведены вместе. Во вчерашней несвежей одежде. Взлохмаченный. И, спасибо чуткому носу, с перегаром, разбавленным туалетной водой.

Кислый амбре от распада этанола, отшлифованный утренней порцией свежачка, вперемешку с яркими нотками бергамота и кедра едко бьет по нервным окончаниям, вызывая дополнительное отторжение.

Пьющий мужик – не есть хорошо. Опохмеляющийся поутру – всегда плохо.

– Я уже выхожу, – предупреждаю Кирова, чтобы посторонился.

Не желаю ни секунды проводить с ним наедине.

Перехватываю сотовый, который оставляла на стиральной машине, отвожу глаза, представляя пустое место, и боком, прижимаясь к стене, спешу покинуть замкнутое пространство. Не хочу с ним общаться.

Но разве меня спрашивают?

– Я тебя не отпускал, – звучит четкое. После этого Сергей обхватывает мои плечи и, крепко удерживая, толкает назад.

Силы неравны. Я отступаю. Хорошо, не спотыкаюсь.

Дверь за его спиной захлопывается. Но ему мало перегородить единственный выход, он опять надвигается. Нависает.

– Не подходи.

Злюсь и взмахиваю руками, чтобы предотвратить очередную попытку меня коснуться.

Не понимаю, от чего противно больше? От того, что от него реально воняет кислятиной? От нежелания, находиться рядом? Или же от понимания, что он несет для меня угрозу?

От всего сразу – вот самое похожее.

– Хватит, – выставляю ладонь, упираясь ею в крепкую грудь.

Усмешка.

Такая привычная и чужеродная одновременно. Потому что под ней лед. И в глазах холод.

– Поговорить надо.

– Говори.

Я бы предпочла общение на кухне. Там две сковороды есть. Нет. Три. Последняя старая, зато чугунная. Идеально подходящая для выпечки блинов и…

Перед глазами мелькает старая реклама, как по-разному мужчина и женщина в гипермаркете выбирают эту кухонную утварь. Мужчина подкидывает вверх мифические блины, чтобы те переворачивались в воздухе, а женщина размахивается, словно теннисной ракеткой. Понять цель ее действий труда не составляет.

Раньше я смеялась над этим роликом. Теперь уже не спешу.

Это моя реальность в действии.

– Ты, наверное, не поняла, Олеся, по поводу развода. Так вот я не шутил. Его не будет, – специфический запах заставляет прекратить дышать носом и приоткрыть рот.

Фу, пьянь.

– Будет, – насколько он уверен в себе, настолько и я с собственных силах. – Женись на любой из своих шкур, раз тебя так семейная жизнь прельщает, ей и командуй. А меня с сыном избавь от своего общества.

– Какая же ты тупая! – рычит и глаза закатывает.

– Так объясни, раз умный! Чего тебе надо? Эту квартиру хочешь? Машину отца отнять? – перечисляю, глядя в лицо, которое кроме отвращения больше не вызывает никаких чувств.

Мне так противно. Я готова пообещать что угодно, только бы он исчез, а я вновь смогла сделать полноценный вдох.

– Какого черта ты так за меня цепляешься?

Смеется гад.

Головой качает, будто чушь спрашиваю. И снова смеется.

– Читай по губам, раз иначе не понимаешь. Ты и Алешка будете со мной. А попробуешь рыпнуться… пожалеешь. У меня связи по всему городу, ты же не идиотка, – ухмыляется. – Только рискни пойти в суд – обвиню в алкоголизме и загулах. Твои родственнички за бабки любое мое слово подтвердят. Мои родители – тем более. А надо будет, так и с десяток мужиков найду, кто откровенно скажет, как и в каких позах тебя натягивал. А захочу – натянет. Поверь мне, до-ро-гая, с аморальным поведением тебе не только никто никогда ребенка не доверит, но и с работы вылетишь, как пробка. Я постараюсь.

– Ты б-больной? – от шока слегка заикаюсь. – Какие мужики? Какой алкоголизм? Киров, ты рехнулся? Когда? Почему я не заметила твоей гнили?

Прищуривается. А вот и злость появилась.

Его величество обидели.

– Я здоровый, – скалит зубы и сжимает кулаки. – А сейчас ноги в руки, улыбку на лицо и завтрак готовить. Скоро мать проснется. Извинишься перед ней, потом накормишь и постель нормально ей застелешь.

– А не пошел бы ты! – такая злость разбирает, что весь страх испаряется. – Сам свою мать корми, но не в моем доме. Понял? Убирайтесь отсюда! Оба.

– Ух, как заговорила! А чего смелая такая? – придвигается вплотную, так что его бедра упираются в мои. – Неужели в свои хилые силёнки поверила? Или думаешь, что подружка тебе поможет? Будешь дурить – я ее муженька так прижму, что последнюю жилетку под сопли потеряешь. Хочешь им проблемы нарисовать?

По спине бежит первый морозец.

Вот кому зла не желаю, это Назаровым. Они же мне роднее родных. Семья. А этот гад…

– Какой же ты урод, Киров! Моральный урод. Больной ублюдок. Позор и стыд мой и сына, – понимаю, что его провоцирую, но я хочу раз и навсегда донести до него свое мнение. – Будь мужиком. Собери капли своей скудной совести, засунь ее себе в зад и просто уйди. УЙДИ! Я не буду с тобой жить. Никогда. Не при каких обстоятельствах. Вбей это себе в голову.

Не слышит. Усмехается шире, губы облизывает.

– А знаешь, женушка. Я буду мужиком. Вобью.

Не успеваю сориентироваться, а он уже голову фиксирует, целует мои губы, щеки, шею. Резко толкает на стиральную машину, подминая под себя.

Внутри настоящая агония. Его прикосновения остались прежними. Привычными и знакомыми. Но на этом всё. Реальность изменилась.

Киров свое истинное мерзкое лицо открыл. Словами в грязь втоптал. А теперь еще и поступками решил унизить.

Включаюсь, когда Сергей распахивает полы халата и задирает мою майку, оголяя живот.

Отталкиваю его, а потом впиваюсь ногтями в лицо, оставляя на щеке три длинные кровавых полосы.

– Дрянь!

Муж дергается ко мне с явным намерением ударить. Даже ладонь заносит.

Отшатываюсь от него, до боли выгибаясь в спине и упираясь копчиком в преграду. В последний момент он бьет именно по ней.

– Никогда Не смей! Поднимать! На меня! Руку! Поняла?! – рычит с угрожающими интонациями.

Я напугана и деморализована. Открытая агрессия выбирает почву из-под ног.

Не могу ответить ни «да», ни «нет».

Шок разрастается. Ведь до последнего момента я наивно верю – внутри предателя и мерзавца еще не до конца умер тот трепетный парень, который клялся любить меня в юности и до старости. Когда-то же он был другим?

Или миф?

Теперь я вижу лишь монстра, у которого нет границ. Нет рамок. Нет души. Нет чувств.

Все стерто. Ничего не осталось.

И он это доказывает. Резко хватает меня одной рукой за запястье, сжимая до онемения и выкручивая его, второй за шею, фиксируя. Дергает и переворачивает. Бросает на стиральную машину животом и вдавливает в неё.

Пока я пинаюсь и, не обращая внимания на заломленные назад руки, извиваюсь, задирает на голову халат. Цепляет резинку штанов и…