Газонокосильщик (сборник) - Кинг Стивен. Страница 25

Биллингс задумчиво побарабанил пальцами по груди.

— Ритин гинеколог продал ей такую штуку, ВМС называется, внутриматочная спираль. Реально работает, доктор сказал. Она просто вставляется в женскую… туда, в общем, и все. Яйцеклетка не оплодотворяется. Вы даже и не узнаете, что там что-то есть. — Он невесело улыбнулся, глядя в потолок. — И впрямь не поймешь, есть там что-то или нет. И вот через год — она уже снова беременна.

— Стопроцентной гарантии контрацепция не дает, — сказал Харпер. — Таблетки эффективны только в девяноста восьми процентах случаев из ста. Спираль тоже не обеспечивает полной защиты. Ее может вытолкнуть спазм, сильный менструальный поток или, в крайне редких случаях, мочеиспускание.

— Ну да. А еще ее можно просто достать.

— Тоже правда.

— И что дальше? Она начинает вязать малюсенькие носочки, поет в ванной комнате и банками ест соленые огурцы. Сидит у меня на коленях и болтает о том, что это, наверное, воля Провидения. Блин.

— Ребенок родился на следующий год после смерти Ширл?

— Да, в декабре. Назвали мальчика Эндрю Лестер Биллингс. Я к нему даже не прикасался сначала. Сказал, раз уж она облажалась, пусть теперь сама разбирается. Я понимаю, как это звучит, но вспомните, что мне довелось пережить. Но знаете, потом он меня покорил. Единственный из всего потомства он был похож на меня. Денни был копией матери, Ширл не походила ни на кого, кроме, может, моей бабушки Энн. А Энди был — вылитый я. Я начал играть с ним, возвращаясь с работы. Он хватал меня за палец и гулил. Всего девять недель от роду — а пацан уже улыбается своему папаше, представляете? А в один прекрасный вечер я уже выхожу из аптеки с очередной игрушкой для его колыбельки. Я! Человек, у которого принцип — ничего не дарить ребенку, пока тот не сможет сказать «спасибо», потому что маленькие дети не ценят подарков. И вот купил я ему эту вертящуюся музыкальную хрень и в ту же минуту ощутил, как сильно его люблю. Тогда у меня уже была другая работа, весьма неплохая. Я продавал сверла фирмы «Клюэтт и сыновья». Зарабатывал приличные деньги, и когда Энди исполнился годик, мы переехали в Уотербери. Старый дом хранил слишком много плохих воспоминаний.

— И там было слишком много чуланов.

— Тот год был лучшим для нас. Я бы отдал все пальцы правой руки, чтобы его вернуть. Да, война во Вьетнаме все еще продолжалась, хиппи по-прежнему бегали голышом, и ниггеры качали права, но нас это не касалось. Мы жили на тихой улице с милыми соседями. Мы были счастливы. Я спросил Риту, не боится ли она. Мол, беда не приходит одна, вдруг дьявол тоже троицу любит, и все такое… Она ответила, что мы — другое. Что Энди особенный. Сказала, что Господь его защитит. В последний год что-то изменилось. Дом… сделался другим. Я даже стал оставлять ботинки в прихожей, потому что мне не хотелось открывать встроенный шкаф. Я все думал: а что, если оно там? Что, если оно уже изготовилось и прыгнет на меня, как только я открою дверцу? Мне стали мерещиться чавкающие звуки, словно в шкафу ворочалось что-то черно-зеленое и склизкое. Рита волновалась, не переутомляюсь ли я на работе, я начал на ней срываться, кричать — все, как прежде. Каждое утро, отправляясь на работу, я до рези в животе боялся оставлять их одних, но все же радовался, что ухожу. Прости меня, Господи, я радовался, что ушел. Мне стало казаться, что оно на какое-то время потеряло нас из-за переезда. Хлюпало ночами по улицам, искало нас, может, ползало по канализации. Вынюхивало, где мы. И вот, через год, нашло. Оно вернулось. Ему нужны были Энди и я. Мне стало казаться, что чем больше думаешь о чем-то, тем реальнее оно становится. Может, все чудовища, которых мы боялись в детстве, Франкенштейн, Мумия и всякие оборотни, может, они были реальными, достаточно реальными, чтобы убить детей, которых потом находили мертвыми на дне оврага, которые тонули в озерах… или которых вообще не находили. Может…

— Мистер Биллингс, ваш рассказ… Вы решили не продолжать?

Лестер Биллингс долго не произносил ни слова — цифровые часы натикали две минуты. Потом он выпалил:

— Энди умер в феврале. Риты тогда не было дома. Ей позвонил отец. Ее мать попала в аварию в первый же день нового года, и врачи сказали, что она вряд ли выживет. Рита уехала тем же вечером. Ее мать не умерла, но пробыла в критическом состоянии достаточно долго, два месяца. Я нанял очень хорошую женщину, днем она сидела с Энди. Ночью мы были вдвоем. И двери чуланов продолжали открываться.

Биллингс облизнул пересохшие губы.

— Ребенок спал в одной комнате со мной. Забавно даже: когда ему исполнилось два года, Рита спросила, не хочу ли я укладывать его в отдельной комнате. Доктор Спок или кто-то еще из этих шарлатанов писал, что детям вредно спать с родителями. Вроде как у них какие-то травмы на почве секса образуются и все такое. Но мы никогда не занимались ничем таким, пока ребенок не засыпал. И я не хотел переселять его. Я боялся. После Денни и Ширл.

— Но вы его все-таки переселили? — спросил доктор Харпер.

— Да. — Биллингс улыбнулся диковатой, больной улыбкой. — Переселил.

Снова пауза. Биллингс пытался заставить себя говорить.

— Мне пришлось! — выпалил он наконец. — Мне пришлось! Все было нормально, пока Рита была в доме, но дальше все покатилось. Сначала… — Он поднял взгляд на Харпера и ощерился в дикой улыбке: — Ну, вы же не верите. Я знаю, что вы думаете: «Еще одна забавная история болезни». Я знаю. Но вас там не было, вшивый вы мозгоправ. Однажды ночью все двери в доме распахнулись настежь. Утром я увидел, что от входной двери к шкафу с зимней одеждой тянется влажный след из земли и слизи. Оно вышло на улицу? Вошло в дом? Понятия не имею. Ради всего святого, откуда мне знать! Все пластинки поцарапаны и вымазаны слизью, зеркала разбиты. И звуки… эти звуки…

Он взъерошил волосы пятерней.

— Просыпаешься в три часа ночи, всматриваешься в темноту и сначала думаешь: «Это просто часы». Но в глубине души ты понимаешь, что это медленно ползет. Такой мокрый, сосущий звук, какой иногда раздается из слива раковины. Или легкий треск, словно кто-то провел когтями по железной решетке. И ты закрываешь глаза с мыслью — если один только звук так пугает, то каково это увидеть ?! И ты не перестаешь прислушиваться: вдруг этот звук на мгновение стихнет, а потом раздастся смех, прямо над твоим лицом, и ты ощутишь дыхание с запахом гнилой капусты, а потом и хватку на горле.

Биллингс побледнел и заметно дрожал.

— Поэтому я оставил его в другой комнате. Я знал, что оно придет за ним, потому что он слабее. Так и случилось. В первую же ночь он начал кричать. Когда я наконец набрался смелости его проведать, Энди стоял в кроватке и верещал: «Папа, там Бука… Бука. Хатю к папе, к папе».

Биллингс перешел на тонкий, детский голосок. Его глаза словно заполнили лицо целиком, он даже, казалось, уменьшился в размерах.

— Но я не смог, — продолжал он ломающимся дискантом, — я не смог. Через час Энди опять закричал. Отвратительный, булькающий крик. Я понял, что действительно любил его, поскольку помчался туда… я даже не включил свет, я бежал, бежал, бежал, о Господи, оно схватило Энди; оно трясло его, дергало, как собака треплет старую тряпку. Я видел эти кошмарные покатые плечи и голову огородного пугала, я чувствовал запах… запах мыши, издохшей в пустой бутылке. Я слышал… — Он замолк, а потом его голос снова стал прежним, взрослым. — Я слышал, как сломалась шея моего сына. — Теперь его голос был спокойным и мертвым. — Она хрустнула, как хрустит лед деревенского пруда под коньками катающихся.

— И что потом?

— Я сбежал, — сказал Биллингс все тем же холодным, безжизненным тоном. — Пошел в круглосуточное кафе и выпил шесть чашек кофе. Потом вернулся домой. Уже светало. Я вызвал полицию, даже не поднимаясь в детскую. Энди лежал на полу и смотрел на меня, обвиняя. Из его уха вытекло немного крови. Одна капелька. И дверь чулана была приоткрыта. Чуть-чуть.

Он замолчал. Харпер посмотрел на часы. Прошло пятьдесят минут.