"Мир приключений" 1926г. Компиляция. Книги 1-9 (СИ) - Коллектив авторов. Страница 80
Петеру Леонарду кажется, что и этот доктор смущен. У него становится тяжело на душе. — Ne quid periculosi? — спрашивает он в присутствии пациентки на сомнительном латинском языке. Как это сказать по-латыни: опасное заболевание.
Но толстый Хок решительно перебивает его.
— Побереги свои три с половиной слога, идиот! С твоей сестрой ничего не случится. Если ты хочешь упражняться в своем жалком латинском языке, так делай это в другом месте, а не тогда, когда бедняжка может думать, что мы скрываем от нее что-то. Поверьте мне, сударыня, он просто важничает.
Он выталкивает Леонарда раз-два к автомобилю, который все еще ждет их у подъезда. С ним едет сиделка из санатории. Дорогой толстый Хок остерегается проронить хотя-бы одно слово. Он только жалуется на жару. Но зачем же он тоже едет? Почему он не остался в санатории, чтобы присутствовать при впрыскивании и, вообще, при том, что будут делать с его бедной Альмой?
Но доктор не делает никаких пояснений. Он лениво развалился в автомобиле и оживает только, когда они останавливаются перед домом в Ватмангассе.
Тут он становится подвижным. Как круглый резиновый мяч выкатывается он из автомобиля и смотрит на крышу маленького флигеля, бежит на угол улицы, снова поднимает голову, точно собирается ловить воробьев… Леонард думает: не сошел ли он съума?
На лестнице и перед дверью в квартиру повторяются те же эксцентричности. Что за дело доктору, кто еще, кроме сестры Леонарда, живет в этом доме? Что это за пенсионер живет на той же площадке в соседней квартире? Но что же тут общего с поврежденной барабанной перепонкой? Право, этот молодчик ведет себя странно! С какой поспешностью он сам помогает сиделке собирать все нужное для больной. Когда журналист не сразу находит ночную рубашку сестры, Хок, положительно, начинает рвать и метать. Сестра Леонарда, конечно, не проспит в санатории ни одной ночи, если с ней не будет попугая и она строго наказала сиделке привезти его. Но доктор Хок не позволяет этого, он говорит, что хочет послушать. Но для чего? Этот попугай не говорит теперь ничего разумного, все только шепчет что-то странное… Никто не понимает этого каркания. Но сиделка стоит на своем. Она не хочет ехать без попугая. В конце концов доктор сердито выталкивает ее за дверь вместе с попугаем. Пусть она поторопится в санаторию, — рычит он ей вслед, — и скажет там, что они сейчас еще не приедут, им нужно поговорить.
— Поговорить? — спрашивает совсем расстроенный Леонард. — Зачем нам здесь оставаться? Разве ты не хочешь присутствовать, когда моей бедной сестре…
Толстый доктор начинает вдруг смеяться.
— Твоей сестре — говорит он, — дадут самое невинное из всех средств, успокаивающих нервы. Я уже сговорился с доктором Хюттером. Она после этого отлично проспит ночь. Успокой свое братнее сердце!
Он делает шаг по направлению к спальне сестры Леонарда, но снова останавливается.
— Чорт возьми, — говорит он, — я не должен был бы позволять брать попугая, он издает такие странные звуки.
Он резким движением открывает дверь спальни и врывается в комнату.
— Скорей, — командует он, — помоги мне немножко!
Он указывает на кровать, стоящую у стены. Леонард не понимает, что ему надо делать.
— Помоги же отодвинуть! — нетерпеливо говорит Хок, точно требует самую естественную вещь.
— Зачем? — удивленно спрашивает его друг.
— Чтобы можно было встать у стены, — говорит доктор. Мне нужно сделать кое-какие наблюдения… по поводу шума в ушах у твоей сестры…
Он съума сошел, — думает Леонард, но послушно помогает отодвинуть кровать и поставить у стены два кресла. Теперь Леонард и доктор сидят между стеной и кроватью. Они долго молчат. Журналист, наконец, не выдерживает больше.
— Но, что же, чорт возьми, с моей сестрой? Почему…
— У твоей сестры, — говорит врач, — самые здоровые уши из всех, какие я когда-либо осматривал. Она страдает, как тебе известно, базетовой болезнью, а это делает ее, конечно, слабой, раздражительной и восприимчивой и прежде всего обостряет, конечно, слух. Завтра доктор Хюттер будет ее уговаривать начать систематическое лечение по великолепному новому методу профессора. В. Сегодня же ей нужно только снотворное средство и другую постель.
Он слегка толкает кровать ногой.
— Твоя сестра, — говорит он, — вовсе не такая сумасшедшая, как любезно предполагает добрый брат и… тише!
Он вскакивает, точно его ужалила змея, и приникает ухом к стене.
Леонард подражает ему, сам не зная для чего. Вдруг он пугается, чуть не падает на пол, судорожно хватается за стену.
У него шум в ушах!
Это похоже, точно…
Что это, — кряхтение, бормотание? Такие же звуки издавал попугай.
Кажется, точно сразу, безпорядочно, непонятно, вполголоса и как-то совсем странно говорят множество голосов…
Вдруг снова наступает тишина и потом раздается заглушенный мужской голос, который медленно и раздельно произносит за стеной несколько слов. Он говорит: Gallia est omnis divisa in partes tres…
Потом снова начинается безсмысленный шум, стук, громыхание, звон. Сотни различных тихих и более громких звуков. Ничего нельзя больше понять.
— Что это такое? — вскрикивает журналист.
— Нет! — останавливает его доктор. Он сам теперь совсем спокоен. Он садится и кладет руки на широкие ляжки.
— Откуда же я могу знать что это такое, — говорит он с притворным равнодушием. — Может быть это был голос самого Юлия Цезаря, диктовавшего секретарю первую фразу из комментариев о Галльской войне. А, может быть, это школьник шестнадцатого, семнадцатого или любого другого столетия, повторял вслух отрывок из Цезаря…
Леонард безпомощно таращит на доктора глаза.
— Merde! — кричит чей-то голос из-за стены.
— Это, — медленно и торжественно говорит ушной врач, — был кто-нибудь из миллионов, которые со времен Карла Великого кричат «г…о», когда их что-нибудь сердит.
Леонард начинает смеяться.
— Но что же происходит в квартире рядом? Кто там забавляется?
— В квартире рядом, — шепчет доктор Хок, — совершается сейчас одно из величайших открытий, на которые только способен человек. Сиди спокойно и слушай, что говорят эти голоса. Ты когда-нибудь сможешь сказать: я присутствовал при этом!
Он замолчал. Молчали и голоса. Потом снова начались тихие, неясные звуки.
— Вот так, — говорит доктор под аккомпанемент этого жужжанья, — вот так, ухом к этой стене, лежала твоя сестра каждую ночь…
— Удиепари акак беталга… — раздается из-за стены на незнаком языке, но совершенно ясно. Это поет нежный женский голос.
Леонард обеими руками хватается за голову:
— Что же это такое?…
— Карину акак, акак… — поет великолепный контральто на том же языке.
Глаза толстого доктора блестят.
— Женщина инков поет колыбельную песню своему сыну. Или, может быть, пастушка-татарка пасет коз и поет…
В это мгновение, — точно удивительная песня была таинственными чарами, полными магической силы, — за стеной начинается настоящий ад звуков, жуткий хаос, крики тысяч отдельных голосов. Петер Леонард затыкает уши пальцами. От ужаснейших мук, причиняемых этими звуками, он теряет на мгновенье сознание. Он приходит в себя на полу, у ног Хока, который стоит, широко раскрыв рот и со странным экстазом во взгляде. Тысячи ужасных безпорядочных голосов замолкли, но тишина действует почти так же мучительно, как и адский шум за стеной. Потом вдруг раздаются звуки совсем другого рода, звон, треск, что-то разбивается…
Петер Леонард оправился и бежит следом за приятелем, который вдруг выскакивает на лестницу и ломится в дверь соседней квартиры. Вокруг него собрались чуть ли не все жильцы дома и полицейский уже бежит снизу по лестнице. Даже на соседних улицах был слышен этот ужасный шум.