Святых не существует (ЛП) - Ларк Софи. Страница 30

Я вбегаю в студию, напугав Дженис. Она не ожидала меня так рано.

— Доброе утро! — щебечет она, поспешно наводя порядок на своем столе и убирая в ящик целую охапку разбросанных ручек и бумаг.

— Принеси мне кофе, — рявкаю я. — Со льдом.

— Сию минуту, — говорит она, вставая так быстро, что ее очки сползают с носа, а колготки рвутся сзади. Она поднимает очки указательным пальцем, краснея и надеясь, что я не заметил чулок. Затем, выдержав небольшую паузу, она спрашивает: — ... Вы в порядке?

Должно быть, я действительно выгляжу дерьмово, если у нее хватает смелости спрашивать меня об этом. Я раскраснелся и вспотел. Меня лихорадит.

Но я беру себя в руки. Медленно, усилием воли. Разрабатываю новые планы, как согнуть Мару пополам и раздавить ее под каблуком.

— Я буду в полном порядке, когда выпью свой гребаный кофе, — рычу я.

— Точно! Извините, — пискнула она и поспешила прочь.

Я поднимаюсь по лестнице на верхний этаж, все пространство которого отдано под мой кабинет.

Как только я переступаю порог, мои ноздри раздуваются, улавливая отчетливый сладковато-перечный аромат.

Мара.

Я оборачиваюсь, ожидая увидеть ее сидящей за моим столом.

Но вместо этого моему взору предстает свежевывешенная картина. Абстрактная, с крупными полосами фиолетового, алого и синего цветов...

Она трахалась над этой картиной, а потом повесила ее на мою стену.

Меня заново поражает абсолютное безумие этой девушки.

Я восхищаюсь ее смелостью. Одновременно планируя, как я ее за это накажу.

Подойдя ближе к раме, я рассматриваю картину. Форма мазков.

Я вижу отчетливый отпечаток соска в том месте, где Мара прокатилась по холсту, впечатанный в малиновую краску. Под ним - след в форме сердца, который почти наверняка остался от ее обнаженных ягодиц.

Я бы узнал форму этой задницы где угодно. Эта идеальная, мать ее, задница.

Она подписала картину остроугольным карандашом и озаглавила ее:

ЛУЧШАЯ НОЧЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ

Меня охватывают эмоции, которых я никогда раньше не испытывал. Оно накатывает на меня, тяжелое, удушающее, тошнотворное. Оно вынимает из меня сердце, заставляет мои внутренности трепетать. От него у меня глубоко болит в груди.

Ощущение настолько резкое и непривычное, что на мгновение мне кажется, что я действительно болен. Или у меня коронарный приступ.

Я опускаюсь в кресло за столом, продолжая смотреть на картину.

Медленно, с большим трудом, я изучаю это чувство, которое сидит у меня в груди, как гребаный гремлин, и тяготит меня.

Я думаю... это сожаление.

Название картины - это издевка. Но оно все равно ранит меня.

Это могла быть лучшая ночь в ее жизни.

Это мог быть я, трахающий Мару на этом холсте. Я размазывал краску по ее сиськам. Кувыркаться с ней. Целовать ее, как на шоу.

Я хотела тебя... ...искренне.

Она бы отвела меня обратно в студию, если бы я ей позволил.

Но в тот момент, когда она стояла передо мной на коленях, мой порыв был жестоким. Я хотел ее - очень сильно. И поскольку мне не нравилось это чувство нужды, слабости, я попытался унизить ее.

Я хотел заставить ее покориться. Но я должен был знать, что она ни хрена не сделает этого. Она не подчинится, даже истекая кровью, связанная, на волосок от смерти.

Я мог бы провести с ней ночь, а не смотреть на экран телефона. Попробовать ее на вкус, почувствовать ее запах, прикоснуться к ней. Создать с ней искусство.

Жаль, что я этого не сделал.

Я никогда не жалел ни о чем, что сделал.

Это отвратительное чувство. Угнетающее и бесконечное, потому что ты никогда не сможешь вернуться назад. Никогда не сможешь исправить то, что было сделано.

Я не могу избавиться от этого. Я не могу избавиться от него.

Сердцебиение учащается, и я потею сильнее, чем когда-либо.

Я вскакиваю на ноги и оглядываю свой кабинет.

Я не хочу чувствовать сожаление. Я не хочу чувствовать ничего, чего не хочу.

Это единственный фактор, который отличает меня от всех остальных людей в мире: Я сам выбираю, что мне чувствовать, а что нет. Все они - рабы своих эмоций. Я - хозяин своих.

Я превосхожу всех остальных, потому что выбираю не чувствовать ничего, что ослабляет меня.

Но в этот момент я слаб. Она делает меня слабым.

С воплем ярости я выхватываю клюшку из сумки для гольфа. Я кружусь вокруг в поисках цели, любой цели.

Солнечная система привлекает мое внимание: сверкающие, переливающиеся драгоценными камнями шары, вращающиеся в пространстве.

Я взмахиваю клюшкой в воздухе.

Она врезается в модель, взрывая тонкое венецианское стекло на миллион осколков. Осколки сыплются на меня, прорезая кожу в десятках мест, - ливень из осколков стекла.

Я продолжаю бить модель снова и снова, избивая ее, разрывая, разрушая.

Когда, наконец, клюшка падает из моих онемевших рук, от солнечной модели остаются лишь искореженные руины. До неузнаваемости. Полностью уничтожена.

Мне нравилось это произведение.

Иногда приходится убивать то, что любишь.

Мара

Когда я закончила трахать Логана, я сказала ему, чтобы он шел домой.

— Могу я сначала взять твой номер? — спросил он, его ухмылка стала белой полосой на покрытом краской лице.

— Не думаю, — ответил я так любезно, как только могла. — Это была всего лишь одноразовая встреча.

— О, — сказал он. — Ну, это было отличное время. По крайней мере, для меня.

Я улыбнулась, ничего не ответив.

Я уже чувствовала себя виноватой за то, что использовала его в качестве реквизита в акте злобы, который с каждой секундой становился все более безумным.

Но не настолько безумным, чтобы остановиться.

После его ухода я все же донесла картину до самого верхнего этажа и повесила ее в кабинете Коула.

Он даже не запирает свою дверь, этот высокомерный ублюдок.

Я знала, что он увидит меня на камерах наблюдения, но я также была уверена, что он наблюдал за всем этим чертовым мероприятием, так что картина вряд ли останется тайной в любом случае.

Оседлав последние волны злобы, я взяла Uber и поехала домой. Водитель не хотел пускать меня в машину, когда увидел, сколько краски еще осталось на моих руках, ногах и волосах.

— Она уже высохла, — сказала я раздраженно.

— Сядь на это, — приказал он, бросив на заднее сиденье мешок для мусора.

— Ладно, — вздохнула я, усаживаясь на скользкий пластик и прислоняясь головой к окну в полном изнеможении.

К тому времени как я вернулась к себе домой, маниакальный кайф, в котором я пребывала, почти полностью рассеялся. Я начала осознавать, насколько сильно я выебала Коула.

А ведь он определенно заслуживал этого. Пытаться заставить меня отсосать у этого дилера было унизительно и возмутительно.

Но я перешла на новый уровень. Я показала ему оба средних пальца, прямо в камеру.

И я начинаю думать, что это было огромной ошибкой.

Коул Блэквелл - не тот человек, с которым стоит связываться.

Я должна знать это лучше, чем кто-либо другой.

Он не умеет ни рассуждать, ни прощать.

И он заставит меня заплатить за это, я знаю.

После нескольких крепких часов сна я, спотыкаясь, спускаюсь по лестнице.

Мои соседи по комнате собрались за столом и смотрят на телефон Эрин. Настроение на кухне странно мрачное. Генрих и Фрэнк смотрят на экран, а Эрин медленно прокручивает страницу. Джоанна стоит у раковины, скрестив руки на груди, и ее слегка подташнивает.

— Что происходит? — спрашиваю я.

— Они нашли еще одно тело, — говорит Генрих.

— Еще одну девушку, — уточняет Эрин.