Ноттингем - Винчестер Лина. Страница 4

– Голых мальчиков на обложках мы еще обсудим. – Папа достает из холодильника пиво и идет в гостиную. – Но сначала посмотрю матч. Сойер зайдет?

– Не знаю.

Когда эти двое смотрят матч, можно даже не пытаться с ними говорить, они никого не видят, не слышат и лишь орут в экран телевизора.

Мы с Фелисити поднимаемся наверх, и я предлагаю ей заглянуть ко мне в комнату. Перешагнув порог, она тут же с восхищением ахает, хотя комната вполне обычная: обои фиалкового цвета, пара гирлянд над кроватью, большой книжный стеллаж, который папа собирал вместе с Сойером. Над рабочим столом – пробковая доска, усеянная фотографиями, на двери шкафа – постер с группой «One Direction», который висит там с тех самых пор, как мне исполнилось тринадцать.

– У тебя дома небольшая комната? – предполагаю я, удивляясь восхищению Фелисити. – Извини, если вопрос неуместный.

– Да, у нас совсем небольшая квартира. Моя комната хоть и крошечная, но потолки намного выше, чем здесь, правда, окна выходят прямо на соседские, из-за чего мы друг у друга как на ладони, поэтому шторы всегда плотно задернуты. Прямо напротив живет мой учитель английского, и это… немного неловко.

Она указывает на полку с медалями и статуэтками.

– Это все твои награды?

– Да, за соревнования команд по чирлидингу, не все за первые места, конечно. В последний раз «Северные звезды» Ноттингема занимали первое место по штату восемь лет назад, но я думаю, что в этом году мы одержим победу. Все лето готовили новую программу.

– Ты словно живешь в фильме.

– Скорее в фильме ужасов, потому что наш тренер – сущий кошмар.

Фелисити бережно проводит пальцами по висящим на ручке шкафа помпонам сине-золотого цвета, а затем останавливается у пробковой доски.

– Это твой парень? – указывает она на ленту снимков из фотобудки, где Сойер целует меня в щеку, а я смеюсь как сумасшедшая.

– Друг, – с тяжелым и даже слишком разочарованным вздохом отвечаю я. Заметив это, Фелис вскидывает бровь в немом вопросе, но я не готова травмировать ее рассказом о безответной влюбленности длиною в жизнь. – А у тебя в Манчестере есть парень?

– Нет, отчим не разрешал ни с кем видеться, как и пользоваться косметикой. Да и посмотри, – она указывает на себя рукой. На ней мешковатое платье темно-синего цвета с круглым вырезом у самого горла, которое полностью скрывает фигуру. – Кто захочет на свидание с такой, как я? В школе надо мной все только смеялись и считали чудачкой.

От этих слов у меня больно сжимается сердце.

– Брось, не говори глупости сама о себе и другим не позволяй. В детстве Каллум Брайт дразнил меня рыжей дурой до тех пор, пока я не разбила ему нос. Больше он меня не обзывал, а потом даже предложил стать его девушкой.

– Почему он называл тебя рыжей? – нахмурившись, Фелис разглядывает мои волосы.

– В детстве у меня были ярко-рыжие волосы, со временем посветлели до медового, – я указываю на фотографии, которые она не успела рассмотреть. – Я с детства мечтала перекраситься в блонд.

– Не говорить глупости о себе, – тихо повторяет она мои слова. – Тебе можно, только посмотри на себя, кому в голову придет назвать тебя чудачкой и замухрышкой? Даже если я воспользуюсь косметикой и надену красивую одежду – все равно буду смотреться смешно.

В ее голосе отчетливо чувствуется неприкрытое восхищение мной и пренебрежение к себе. И мне тяжело слышать это, потому что никто не должен относиться к себе так, как это делает Фелисити. С таким восхищением она должна говорить о себе.

Этому меня научила мама. Она всегда говорила, что люди чувствуют и видят твою любовь к себе, даже если ты не говоришь об этом вслух. Ты всегда транслируешь это невербально, такое не скрыть. И если ты сам относишься к себе плохо, то окружающие позволяют себе то же самое по отношению к тебе.

Но у меня похожая проблема, как у Фелис. Нет, я конечно же люблю себя, однако в школе я выстроила такой идеальный образ, который не во всем совпадает с действительностью. На людях я улыбчивая, приветливая и отзывчивая, у меня всегда можно попросить помощи. Никогда не устаю, даже если спала пару часов за двое суток. Это как во время выступления в чирлидинге – несмотря ни на что, ты должен улыбаться. Я никому не показываю свою настоящую версию, где я одержима желанием нравиться всем. Ту Райли Беннет, которая хочет жаловаться из-за пустяков, ныть, что ничего не успевает, и психовать, если не получается запланированное. Я не идеальная, но изо всех сил делаю вид, что это не так, и пока что этот обман работает, хоть и жутко выматывает.

Только один человек из близкого окружения знает меня настоящую. Сойер. Но проблема в том, что его я обманываю даже больше, чем остальных.

– Одежда и косметика играют второстепенную роль, самое главное то, как ты подаешь себя в обществе. Сначала нужно проработать и зафиксировать это здесь, – я стучу пальцем по виску. – Но знаешь что? Я, например, надевая новую вещь, всегда чувствую себя увереннее.

Я открываю шкаф.

– Одолжу тебе пару вещей.

– Нет, Райли, не нужно. Спасибо, у меня все есть.

– Все равно у меня места нет на полках, хоть освобожу.

Прохладная ладонь Фелисити мягко опускается на мое запястье и сжимает его.

– Не нужно, – тверже повторяет она. – Я приехала учиться, а остальное не важно. Меня устраивает моя одежда, ее купила мне мама.

Теперь мне становится стыдно за то, что я так нагло навязалась с этим предложением, молча признав, что эта одежда действительно делает Фелис чудачкой. Я сейчас ничем не отличаюсь от ее идиотов-одноклассников.

За моей спиной со скрежетом поднимается оконная рама, и Фелисити вздрагивает от испуга. Сойер опускает гитару на пол, а затем сам залезает в комнату. Учитывая его высокий рост и широкие плечи, боюсь, что однажды он просто застрянет в моем оконном проеме и останется здесь навсегда. К слову, я буду совсем не против.

– Какого черта игнорируешь мои сообщения, Гномик? – Взглянув на испуганную Фелисити, он подходит ближе и протягивает руку. – Привет, я твой сосед на ближайший семестр.

– Это Сойер, и он не умеет пользоваться дверью, – говорю я и, взяв гитару, отношу ее в шкаф.

– Фелис, – представляется она.

Ее бледные щеки покрываются румянцем, и я судорожно пытаюсь понять: это смущение от знакомства с новым человеком или этот румянец посвящен непосредственно красоте Сойера?

– Завтра первый день в школе и рано вставать. – Фелисити пятится к выходу. – Пойду спать. Приятно было познакомиться.

Неловко взмахнув рукой, она поспешно выходит, закрывая за собой дверь.

– Спать? – переспрашивает он, глядя в закрытую дверь. – Сейчас девять вечера.

– У нее был долгий перелет и тяжелый день. Плюс джетлаг [2].

– Она, – Сойер водит ладонью у горла, повторяя форму воротника ее платья, – из амишей? [3]

– Нет.

– Ты так и не ответила на сообщение. Мы ее любим или ненавидим?

– Любим.

Мне тяжело сдержать улыбку от мысли о том, что, говоря «мы», Сойер действительно на моей стороне настолько, что готов относиться к кому-то плохо просто потому, что мне не нравится этот человек. И мне жаль, что это не работает в обратную сторону, ведь если он влюбится в какую-нибудь девушку, у меня вряд ли получится искренне полюбить ее. Так было со Стефани, с которой мы ненавидели друг друга.

– Мистер Беннет дома?

– Да, внизу, разбрызгивает пиво, крича на бейсболистов в телевизоре. Чем займемся… Эй, ты куда? – зову я, когда Сойер раскрывает дверь.

– Смотреть игру с твоим папой. Идешь?

– Нет, в такие моменты вы двое похожи на дикарей. И зайди через входную дверь, папа сказал, что если еще раз узнает, что ты залезаешь через окно, то заколотит его гвоздями.

– Он уже какой год подряд этим угрожает.

Пожав плечами, я, не скрывая недовольства, заваливаюсь на кровать и подхватываю телефон. Сойер стоит у двери и сверлит меня долгим взглядом, от которого начинает гореть не только лицо, но даже кожа головы. Долго игнорировать его не получается, и я отрываю взгляд от экрана.