Самый богатый человек из всех, кто когда-либо жил - Стейнметц Грэг. Страница 23

Фуггер хранил свою деятельность на ганзейской территории в тайне, поскольку не сомневался, что союз примется мстить, если узнает, что его товары проходят через их порты. Он был слишком крупной угрозой, чтобы его проигнорировали. Ганза диктовала цены добытчикам мехов и рыбакам. Тем приходилось избавляться от добычи в ближайшем порту. С Фуггером было иначе. Высокий спрос на серебро и медь делал Якоба столь привлекательным бизнес-партнером, что он мог фактически натравливать ганзейские города друг на друга. Некоторые даже выражали готовность выйти из союза, только бы Фуггер продавал им металл. Но сначала было необходимо подсадить потенциальных клиентов на крючок. Ради этого он привлекал подставных лиц, и так продолжалось многие годы. Насколько ведала Ганза, деятельность Фуггера на севере ограничивалась церковными делами и денежными переводами. Мало кто знал, что всего за один 1503 год сорок один караван с венгерской медью – медью Фуггера – отправился из Данцига в Антверпен. Когда же тайное наконец стало явным, Ганза поспешила напасть.

Тот факт, что Фуггер дерзнул бросить вызов Ганзе, говорит о его храбрости – и о закате могущества некогда полновластной организации. Упадок начался с 1425 года, когда сельдь внезапно, по неведомой причине, покинула датские проливы и ушла на нерест к берегам Голландии, где влияние Ганзы было меньше. Затем река Звин во Фландрии заилилась, обрекая на умирание оплот союза – Брюгге – и содействуя возвышению независимо настроенного Антверпена. В России Василий III, отец Ивана Грозного, тоже устал от Ганзы. В тот же день 1494 года, когда братья Фуггер признали Якоба своим полноправным партнером, царь Иван изгнал ганзейцев из Новгорода, которым Ганза фактически правила. Новгород продолжал торговать с ганзейскими купцами, но теперь город мог свободно продавать свои меха и воск всем желающим, включая Фуггера.

Когда Ганза конфисковала его медь, Фуггер отреагировал яростной дипломатической атакой, каковая отражала его пристальное внимание к северным торговым маршрутам и убежденность – по крайней мере, на данный момент – в собственной способности определять европейскую экономическую политику из Аугсбурга. Португалия по-прежнему рассчитывала на его металлы, а сам Фуггер рассчитывал на португальский перец. Поэтому ему требовалась свобода мореплавания в северных водах. Через Цинка Якоб призвал папу Юлия отомстить – дескать, воинственность Ганзы мешает ему, Фуггеру, собирать церковные деньги и переправлять их в Рим. Юлий уже не так давно предал анафеме Венецию. Возможно, он согласится сделать то же самое с Любеком? Еще Фуггер сообщил Максимилиану, что Ганза препятствует ему и далее выдавать кредиты. Мол, если он не сможет продавать металл на север, у него не будет денег на финансирование дальнейших планов императора. Быть может, стоит ввести в империи запрет на торговлю с Ганзой?

Ганза достигла своих высот не благодаря тому, что склонялась перед власть предержащими; вдобавок у нее, как и у Фуггера, были влиятельные друзья и покровители. Конечно, папа не стал предпринимать никаких действий против союза, а Максимилиан отважился лишь на полумеры: он распорядился конфисковать ганзейские товары, но не настаивал на выполнении своего указа. Даже в Аугсбурге купцы продолжали торговать с Ганзой. По их общему мнению, пусть Фуггер сам разбирается со своими проблемами, остальных это не касается.

Ганза же обрушила на Фуггера всю свою мощь. Северная Германия была такой же частью империи, как и Южная, а Любек формально считался имперским городом. В этом качестве он был подвластен имперским законам и имел своего представителя в имперском сейме. В обращении к имперскому прокурору в Нюрнберге город заявлял, что Фуггер – опасный монополист, доказательством чему служат рост цен на перец и единоличная торговля тирольским серебром. Максимилиан возглавил оборону Фуггера. Он направил в Нюрнберг письмо, где говорилось, что деятельность Фуггера «должна быть признана разумной, честной и ни в коей мере не монополистической». Не отвечая прямо на обвинения в монополизме, император отмечал, что Фуггер рисковал собственными деньгами и заслужил каждый грош из получаемой прибыли, потому что риски велики и вполне могли его уничтожить. Также Максимилиан не преминул указать, что недруги Фуггера искажают факты, ибо они отождествляют Якоба Фуггера со всеми другими Фуггерами, которые занимались бизнесом, то есть с двоюродными братьями, дядями и племянниками. Да, Фуггеры нередко ведут совместный бизнес. Но самостоятельно Якоб Фуггер участвует всего в нескольких проектах, нельзя превращать его, так сказать, в жупел. В завершение Максимилиан сформулировал свою позицию по тирольской горнодобыче. Полагая, возможно, что никто не посмеет его опровергнуть, император отрицал, что Фуггер торгует тирольской рудой, и откровенно обманывал, утверждая, что все серебро с этих копей находится в ведении короны: «Никакая торговля из этих копей не ведется ни с кем на земле».

Имперскому сейму вскоре предстояло собраться в Кельне, и Ганза бомбардировала прокурора требованиями расследовать деятельность Фуггера и подготовить законопроект об ограничении аппетитов крупного бизнеса. Для Фуггера, фигурально выражаясь, запахло жареным. Даже если Максимилиан наложит вето на законопроект, расследование может повредить репутации Якоба – как скоропалительными обвинениями, так и нежелательной публичностью. Следовало незамедлительно уладить конфликт. Фуггер решил этот вопрос точно так же, как обычно решал все вопросы, – деньгами. Чтобы утихомирить Ганзу, он заплатил Любеку, выкупив похищенную медь. Никто не назвал это взяткой, но на деле это была именно взятка. В ответ Любек отозвал свои обвинения.

Фуггер позволил Ганзе победить в одном сражении, но продолжил войну, используя противоречия между участниками союза. Его современник Макиавелли советовал бороться с сильными соперниками, разобщая последних: «Капитану следует всемерно стремиться разделить силы противника». Фуггер никогда не встречал Макиавелли, однако он инстинктивно усвоил эту концепцию. Данциг был самым крупным городом союза, в него стекалось все зерно из богатой польской глубинки. При поддержке польских князей, которые ненавидели Ганзу, Фуггер заключил сделку с Данцигом – теперь товары Якоба свободно вывозились через этот порт. Балтийские города Рига и Дерпт быстро последовали примеру Данцига. Россия была их важнейшим торговым партнером. Лишившись металла Фуггера на продажу в Россию, они рисковали уступить свой «кусок пирога» Данцигу. Даже Гамбург, один из основателей союза, предоставил Фуггеру ряд привилегий. Ганза по-прежнему существовала, хотя бы по названию, но только Любек был готов вести борьбу. Город радовался, когда в 1513 году пираты захватили пару кораблей Фуггера с тремя сотнями тонн меди. Но это уже не имело значения. Сельдь, речной ил и Иван III радикально ослабили Ганзу. Фуггер же сломал ей хребет. Годы спустя Фуггер инвестировал в испанскую торговую экспедицию к индонезийским Островам пряностей и отправил корабли из Данцига в Испанию, где собирался флот. Преемник Максимилиана, император Карл V, настоятельно рекомендовал Любеку не мешать этому плаванию. Оставьте корабли в покое – или пеняйте на себя.

Среди многочисленных услуг, оказанных Фуггером Максимилиану, особняком стоит спасение Максимилиана от него самого. Якобом руководила не лояльность императору, а шкурный интерес. Он хотел сохранить выгодного клиента и дальше «доить» его, находя новые возможности для денег и милостей. Одна такая возможность возникла в 1511 году, когда лихорадка сразила папу Юлия. Болезнь почти семидесятилетнего папы затягивалась, и казалось, что смерть совсем близко. У Максимилиана родилась очередная блестящая идея. Он изыскал способ элегантно решить вопрос с коронацией – надо самому стать папой. Будучи одновременно папой и императором, он возложит императорскую корону на собственную голову и получит власть, как он считал, над всем христианским миром.

В письме к дочери Маргарите, в ту пору регенту Нидерландов, Максимилиан подробно изложил схему. Он убедит больного папу назвать императора своим наследником, «дабы после его кончины все могли быть уверены в соблюдении заветов и наставлений и дабы он был объявлен блаженным, а потом и святым, как и сам я, после моей смерти, когда всем придется почитать меня, и я обрету многую славу». Он оплакивал то обстоятельство, что больше никогда не «увидит обнаженную женщину», но радовался тому, что окончит дни святым человеком. Свое письмо он подписал так: «Твой добрый отец и будущий папа».