Главная роль 5 (СИ) - Смолин Павел. Страница 17

За себя я спокоен — если сразу не помер, значит кризис миновал. Для меня — снаружи все только начиналось: кричала и плакала людская многоголосица, в нее вплетались команды уполномоченных людей. Пора и мне внести свою лепту.

— Вы ранены! — поведал я оглушенно трясущему головой Гурко, отстранив от себя и усадив на пол.

— А? — посмотрел он на меня мутными глазами.

— Сиди! — решил я не терять время.

В этот момент дверь кареты открыл испуганный казак Иван. Оценив экспозицию, он просветлел и перекрестился:

— Слава Богу!

— По делу! — велел я, вытолкнув его и выбравшись на свет.

— Бомбиста скрутили, много раненых и убитых, — доложил Иван.

Погожий денек за какие-то пару секунд превратился в заставивший меня исторгнуть содержимое желудка на забрызганный красным снег ужас. Улицы, стены и крыши домов обагрились кровью и покрыты остатками людей, лошадей, деревянной обшивкой нашей и обломками полностью деревянных карет сопровождавших нас уважаемых людей — последние служивые и проявляющие такое благое качество как «взаимовыручка» гражданские уже проверяют на предмет выживших.

Вытерев рот, я выпрямился, оценил сбившихся вокруг меня в лишенную организации кучку казаков и гвардейцев Конвоя и сглотнул противный ком в горле — шесть человек из двадцати осталось. Считав момент, поручик Столяров сгладил удар:

— Восемь в том сарае, — указал. — Бомбиста охраняют, чтобы народ в клочки не порвал.

Правильно.

— Матвей? — спросил я, уже зная ответ.

— Там есаул, — понуро указал головой на противоположную сторону улицы. — Земля пухом мужикам.

Перекрестились, и я повернулся направо, на звук торопливых шагов, увидев помятого, но целого и невредимого генерала Василия Андреевича Каменева, второе лицо города после генерал-губернатора. За ним нестройной колонной бежали другие уважаемые люди, включая медиков со своими саквояжами.

— Иосиф Владимирович спас мне жизнь и ранен, — начал я брать ситуацию под контроль. — Как можно быстрее нужно ввести чрезвычайное положение, оцепить вокзалы и перекрыть дороги. Не выпускать никого, кроме дипломатов-иностранцев. Впускать в город можно всех, особенно — припасы. Передать приказы и сразу назад.

Резко затормозив, Василий Андреевич козырнул и проорал:

— Так точно, Ваше Императорское Высочество!

— Журналистов сюда с фотографами! — добавил я важного в спину улепетывающему вглубь улицы генералу. — Люди должны видеть истинное лицо терроризма! — пояснил для свидетелей, которые журналистов и фотографов первым делом звать не привыкли.

Пусть учатся.

Уважаемые бедолаги растерянно поводили глазами туда-сюда, решая, стоит ли им бежать за Василием Андреевичем. Пока они определялись, я уточнил:

— Бомбист целый?

— Цел, собака подлая, — сплюнул от отвращения казак Петр.

— Подождет, — решил я, дал дорогу поклонившимся на ходу медикам, которые полезли в карету, и скомандовал «уважаемым». — Все на помощь раненым, господа!

Очень хорошо, что рыжий выжил — если он не кретин-одиночка, я обязательно вытяну из него все, что он знает.

Глава 9

Рыжему бомбисту было плохо: тихонько подвывая, он размеренно покачивался на корточках в углу сарая и обильно плакал. Методы оперативно-полевого допроса не причем: когда я пришел в сарай, рыжий уже был вот таким. Повезло уроду — в самом деле ни царапины, только очков на тощей бледной роже не осталось — вон валяются, раздавленные, кто-то из Конвоя злость в почти уставных рамках сорвал. Не осуждаю.

— Сo ja zrobiłem, Boże? — вклинилась в тонкий, противный вой рыжего разборчивая фраза.

Даже злиться на этого кретина не могу — идеалист похоже, с таких какой спрос? Чистые безумцы. Опасные безумцы. Очень приятно чувствовать себя борцом за свободу и настоящим, идущим на самопожертвование, героем. Особенно приятно для таких толкать высокопарные речи с петлей на шее — смотрите, какой я классный и несломленный! Конкретная, сидящая в углу особь, похоже именно такой себя и мнила — кину бомбу в цесаревича во имя высокой цели, и все увидят, какой я герой. Увы, реальность оказалась не такой, какой он ее представлял — в фантазиях «сопутствующий урон» как правило не учитывается, а порвать в клочья взрывающейся фигней пару-тройку десятков человек и лошадей без последствий для собственной психики может только идеалист совсем другого уровня. Товарищи Ленин и Сталин, например, про «сопутствующий урон» знали многое, потому что судьба регулярно макала их по самую макушку туда, где идеализм сохранить сложно. Ленин оказался похлипче — мировой революции не случилось, вместо нее пришел новый виток классовой борьбы, смешавшийся со старыми добрыми империалистическими разборками. Все знают, как Владимир Ильич закончил свою жизнь — в безумии и параличе. А вот Коба оказался крепким, и у него получилось возродить Империю в новой форме. Сейчас Иосифу тринадцать лет, пусть себе растет спокойно, но однажды я его отыщу и куда-нибудь пристрою: исключительных дарований человек, мне такой пригодится.

— «Зробилил» знатно, — опустился я на корточки перед рыжим. — Русский знаешь?

Похлопав на меня мутными глазами, идиот кивнул и спросил:

— Как же так, Ваше Высочество? Неужели это все, — он кивнул в сторону улицы. — Я?

— Ты, — ответил я. — И те, кто дал тебе бомбу и инструкции. Ты — лишь орудие, попользованное врагами польского народа. Вы убили полсотни добрых поляков, — преувеличил «потери» ради сговорчивости кретина. — О русских, татарах, грузинах и других я умолчу — ты их ненавидишь.

— Ненавижу, — неуверенно, словно по привычке, согласился задержанный. — И тебя ненавижу! — ощерился на меня. — Все вы — враги рабочего класса и свободной Польши! Если бы не проклятые русские свиньи, мы бы жили сытно и свободно!

— Кишки-то внутри у всех одинаковые, — заметил я и поднялся на ноги. — Идемте, господа, убедимся в правоте моего тезиса так сказать наглядно.

Казаки подхватили рыжего, и он поджал ноги, не желая покидать уютный сарай, откуда не видно «сопутствующего урона»:

— Я не хочу! Не надо! Лучше сразу на виселицу!

Ага, туда, где ты будешь смотреться таким красивым и героическим.

— На дело рук своих смотреть нужно обязательно, — заметил я. — Потому что через интересные разговоры под покровом ночи и через рукописные копии не менее интересных книжек классовая и национальная борьба выглядят красивыми и возвышенными. А на деле… — я обвел рукой останки людей, лошадей и улицы. — Ты чего глазки-то закрыл? Ваня, помоги товарищу полюбоваться издержками борьбы за свободу.

Свободный от ношения рыжего казак подошел к задержанному со спины и руками заставил открыть глаза.

— Зрение у тебя от чтения гнусностей в конспиративной темноте не очень, — обратился я к рыжему. — Вот сюда проследуем, — повел спутников к левому торцу ближайшего дома. — Здесь закончил свою жизнь казак Собственного Его Императорского Величества Конвоя Степан. Как ты, уважаемый борец за свободу и рабочий класс, можешь заметить, затылок Степана не выдержал столкновения с кирпичами. Посмотри поближе на его вытекший мозг.

Идеалиста заставили наклониться к мертвому телу, и рыжий ожидаемо блеванул — казаки успели дернуть его вправо, чтобы не испачкать тело боевого товарища.

— Теперь туда, — указал я на противоположную сторону улицы и скоротал путь рассказом. — Четверо детишек у Степана осталось. Восемь лет старшей дочери. Теперь без батьки расти будут, потому что, видишь ли, борец за свободу Польши решил, что взрыв портфеля с нитроглицерином посреди людной улицы неведомым образом поможет полякам зажить «сытно и свободно». Вот, смотри — это самый настоящий поляк мозги по калитке разбрызгал. По паспорту Мареком зовут. Выживший его сосед поведал, что у Марека жена в прошлом году от чахотки померла, и он один остался воспитывать пятерых маленьких поляков. Теперь сиротами будут, в приюте расти, и ненавидеть они станут не меня, а борцов за свободу чего угодно всех мастей. Покажите мозги Марека задержанному поближе.