Главная роль 5 (СИ) - Смолин Павел. Страница 26

— Меня с улицы забрали, — откликнулся сидящий в уголке капитанской кровати рыжий пацан лет десяти. — Ни кола, ни двора у меня. Ни мамки, ни папки.

Подтянув колени к подбородку, он обнял их руками и снова ушел в себя, уставившись на висящие на стене напротив картины «морской» тематики пустым взглядом. Плотина, однако, была прорвана — мальчики и девочки наперебой начали рассказывать, кто они и откуда, не забывая предлагать рыжему переехать к ним — те, кому есть куда возвращаться, конечно, потому что беспризорник здесь не один:

«А меня хозяин фабрики за нерадивость продал».

Сгною урода!

«Батя сказал, что еще одну бабу кормить нечем, и приданного на меня нет, а потом благородный в мундире в деревню приехал, сказал, что им с женою деток Боженька не дал, поэтому меня в дочери возьмет, тоже благородная буду».

Многое говорит об экономической ситуации на селе. Полагаю, в байку про «удочерение» родители этой десятилетней глазастой девчушки не шибко-то поверили, просто другие возможности решить «проблему» еще хуже. Нет, не получается не осуждать, но это рудименты прошлого мира еще не отмерли.

«Мы вон с Ванькой и Колькой второй год на улице живем, по карманам уважаемых людей лазим… Ой, а нас за это на каторгу не отправят? Нас старшие научили, Степан Петрович у нас главный, палкой нас учить любит. Вот, значит, по темноте в подвал наш возвращались, а тут карета по дороге проехала, из нее трое выскочили. Ванька с Колькой убежали, а я попался».

Вот огромный пласт «товара» — беспризорника из банды малолеток вообще никто искать не станет, а дисциплина у них в наличии — вон, палкой прививают.

«Отцу поесть носила, он пастух, так меня с котелком в лесу какой-то вонючий и бородатый схватил, рот тряпкой заткнул, связал да в мешок засунул, я и не видела ничего, только трясло и гремело сильно. И качало».

Речной пароход даже по такому скудному описанию не узнать невозможно. Нагло, и даже связанный и неспособный кричать ребенок в мешке делает мешок очень подозрительным — дергается, мычит. Значит логистика отлажена, и на неудобные мешки добрые партнеры глаза сознательно закрывают.

В разноголосице действительно мелькал финский. И не только он — польский, идиш, отчетливо указывающие на Кавказ, но непонятные мне фразы смуглого бровастого пацана. Полный интернационал, и это, прости-Господи, хорошо: на чисто русских детей будет плевать всем, кроме русских и хороших представителей наших национальных меньшинств. Теперь, с таким комплектом, проникнутся вообще все.

— Молодцы! — похвалил я ребят. — Я к вам еще вернусь, а пока рассказывайте дальше, — посмотрел на статского советника. — Ведите к арестованным.

Допросим с большим пристрастием.

Глава 14

Удивительно, но первым своего родителя обрел смуглый пацан, Омар. Немного промазал я — не с Кавказа сюда прибыл, а из более южных краев — из Азербайджана, ныне — Бакинской губернии. К концу коллективной и хаотичной дачи показаний «ожили» даже самые мрачные ребята, и десятилетний азербайджанец в их числе — пригодились лингвистические дарования сотника Савельева, который в Бакинской губернии отслужил больше пятнадцати лет. Омар назвал нам ФИО отца (Али Агшинович Агшин-оглы, и он первым из своей горной деревеньки заимел фамилию: в тамошних краях фамилии до сих пор есть не у всех, что известным образом вносит сумятицу в документооборот) и адрес дома, в котором они остановились. Отца в доме не оказалось — последние двое суток он провел слоняясь по заполненным жертвами политтехнологий улицам и тщетно вглядываясь в лица всех подходящих по комплекции детей, но бравые Конвой и гвардия разве чуть ли не единственного азербайджанца в Финляндии не найдут?

— А-а-ай, дура-а-ак!!! — влепил смачный подзатыльник помытой и аккуратно причесанной кудрявой голове сына почти лысый, оснащенный солидным пузом и дорогим костюмом-«тройкой», гладко выбривший все свои три подбородка и раскрасневшийся от мороза и переживаний счастливый отец.

Сочтя на этом педагогический долг временно выполненным, он рухнул лбом в пол, увлекая за собой и Омара и начав с совершенно каноничным акцентом изрекать многочисленные восточные красивости благодарного и виноватого толка. Послушав секунд двадцать, я привычно отшагнул назад, дабы уберечь сапоги от лобызаний (все еще перебор для меня), поднял «гостей» на ноги, усадил с собой за стол, чай с сушками пить, и принялся задавать Али вопросы.

Не доглядел командированный отец пока с бумагами возился — отпустил Омара гулять в спокойный день по чинной и благородной улице, где кроме состоятельных господ никого не живет и на каждом углу по полицейскому, а через час за окном начали бродить шумные финны с какими-то скандированиями — полицейские к этому времени исчезли, по велению начальства отправившись поддерживать порядок в более проблемных частях города. Перепугавшись — «чувствовало сердце отцовское!» — Али («старик-Али», как сам окрестил себя визитер) построил двоих взятых с собою из родного Баку слуг и самого себя, и отправился искать Омара в таком большом и стремительно переставшем быть уютным и спокойным городе. Конечно же к полиции и солдатам Али обращался, заявления и прошения писал при каждом посещении участка, обзванивал и отправлял гонцов к немногочисленным местным знакомым, но толку не было никакого: кому в такой суматохе есть дело до выделения отрядов по поиску пропавшего чужеземца? Чужеземца без чинов, простого происхождения и не шибко-то богатого — в мои времена Али можно было бы смело назвать «менеджером среднего звена» компании с оборотом в пару сотен миллионов в год, и имя его работодателя было мне знакомо благодаря собранной и изученной информации об отечественной «нефтянке».

— Другого такого человека как Шамси Ага во всем мире не сыскать! — отрекомендовал начальника-нефтяного магната Али Агшинович, подтолкнул к обиженно насупившемуся сыну чашку с чаем и возмущенно спросил. — Его Императорское Высочество тебя, дурака невоспитанного, спасли, за один стол с собой усадили — да я за таким важным столом и мечтать не смел оказаться! — угощают, а ты — нос воротишь? — повернувшись ко мне, изобразил сидячий поклон, давлением отцовской руки заставив поклониться и сына. — Простите меня, Ваше Императорское Высочество — старик-Али не смог воспитать своего третьего сына достойным мужчиной.

— Простите, Ваше Императорское Высочество, — с очень сильным акцентом покаялся вслед за отцом Омар и заерзал на стуле.

Понимаю — акцент потому что дома разговаривают на родном языке, а ёрзает…

— Не нужно извиняться, уважаемый Али, — улыбнулся я. — Просто еще до вашего прибытия Омар и его товарищи по несчастью успели напиться чаю до самой макушки.

Пацан жалобным взглядом посмотрел на отца, и тот считал сигнал:

— Беги, а то оконфузишься на глазах у Его Императорского Высочества, вся губерния смеяться над нами будет.

Не очень-то уважаемый Али педагогичен, но мне-то что? Он — отец, продукт своего времени и места рождения, и, судя по костюмчику, должности и годовому доходу в три с половиною тысячи рублей (это задекларированных, а значит сильно не всё), неплохо в этой жизни смог устроиться, а значит с воспитанием отпрысков прекрасно справится сам. Впрочем…

— Уважаемый Али, Империя предоставляет своим подданным многие возможности, — выкатил я ценный совет. — Не обязательно в совершенстве знать русский язык, но читать, писать и поддерживать беседу твоему третьему сыну будет столь же полезно, как и другим.

Вроде принято на родной части Востока советы давать с высоты своего положения. Надо будет поизучать менталитет народностей Кавказа и Каспия, а то про далекий Китай и еще более далекую Японию знаю больше, чем про собственных подданных.

— От всего сердца благодарю вас за мудрый совет, Ваше Императорское Высочество, — отвесил поклон Али. — Я найду для Омара и других моих детей лучших учителей. Великая Российская Империя воистину дарует множество путей, и даже младший сын неграмотного пастуха, — указал на себя. — Смог добиться совсем незначительного, но положения.