Прекрасная пастушка - Копейко Вера Васильевна. Страница 16

Любовь? А кто знает истинную суть этого слова? Оно многофункционально, оно выражает целый комплекс понятий: любовь плотская, словесная игра, душевное притяжение и много чего еще.

В партнерстве с каждой женщиной он находил что-то одно. Иногда Александру Игнатьевичу приходило в голову, но так же быстро и покидало ее, что когда-нибудь он найдет вариант, в котором все вместе сойдется. Нет, искать вариант он не собирался, он сам возникнет, когда придет его час. Но в том, что до этого часа у него полно времени, он нисколько не сомневался.

Может быть, причина в его мужском эротизме. Любовь до сих пор у него словно расщеплялась на любовь чувственную и любовь романтическую. Немало времени он посвятил и практике любви, он считал, что, как и всякий мужчина, ищет подругу и спутницу жизни — такую, которая была бы ему близка по духу, но… Но чувственное желание возникало не к таким женщинам, а к дамам вполне определенного, вольного склада. И лишь однажды он попытался совместить все в одной, и теперь это уже в прошлом…

7

Решетников и Рита выскользнули в школьные ворота незаметно для остальных. Одноклассники продолжали сидеть за неустойчивыми пластиковыми столиками, допивать недопитое, хотя из закуски остались лишь доисторические, или, точнее, вневременные молочные коржики, которые всегда рыжеватой стопкой высились в гнутой стеклянной витрине школьного буфета.

Ноги понесли их сами собой в хорошо знакомый сад со старинной беседкой на берегу Вятки.

Рита давно не чувствовала себя такой, давно уже руки и ноги не становились деревянными, как сейчас, да и язык не прирастал к нёбу. Она слишком долго и усердно работала над собой и думала, что преуспела навсегда. Но, как известно, практика — критерий истины…

Прежняя среда, а вернее, одноклассники, изумившись на краткий миг переменам, произошедшим с ней, все равно воспринимали ее прежней. Впрочем, как и всех остальных, будто роль каждого в этой жизни расписана до гробовой доски.

«А чего ты хотела? Потому и уехала на край света, чтобы поменять среду. И там стать другой. Ты стала другой. Но только не для тех, кто тебя помнит прежней».

Каблучки черных туфель гулко стучали по асфальту, Решетников шагал бесшумно в своих черных мокасинах. Она искоса поглядывала на него, пытаясь понять — а он… он тоже к ней будет всегда относиться по-прежнему?

— Слушай, наш город совсем не плох, — сказал Саша, кивая на новые дома, залитые озерцами света, мимо которых они проходили. — Мне казалось, никогда и ничто не способно его изменить, но…

Изменить можно все, — с горячностью проговорила.

— Но главное состоит в другом — смогут ли люди потрудиться заметить перемены.

Он повернулся к ней и вскинул густые пшеничные брови. Уголки четко очерченных губ поднялись.

— Откуда такая горячность? Ты настолько сильно любишь наш город?

Рита пожала плечами и отвернулась. Он не понял, что она имела в виду на самом деле. Ну и пусть, даже хорошо, подумала Рита.

— Впрочем, если ты вернулась сюда, а не уехала с Чукотки еще куда-то, то, вероятно, ты истинная патриотка этих мест. — Саша вздохнул. — Впрочем, я много помотался по свету и должен тебе сказать, Макушка, что нет никакой разницы, где жить. Было бы чем жить.

И с кем жить, хотела добавить Рита, но вовремя удержалась, не желая развивать скользкую тему… Не потому, что опасалась вопросов или ехидной усмешки, а потому, что они говорили об одном и том же. Сейчас она живет с Ванечкой — и живет Ванечкой. Все верно. Поэтому и вернулась в Вятку.

Чем дальше они отходили от школы, тем Рите становилось спокойнее и свободнее. Она словно оставляла за спиной Риту-школьницу, отчетливо осознав, что если даже она приедет на пятидесятилетие выпуска в чине президента страны, все равно будет серой Макухой с печальным лицом. А старушка с костылем, которая слыла первой красавицей полвека назад, все равно ею и останется в глазах одноклассников.

Рита засмеялась.

— Ты что? — спросил Решетников. — Поделись. Люблю смеяться.

— Да нет, не важно. Я просто так.

Одеревенелость прошла, ее и капли не осталось в теле, а в мозгах и подавно. Рита поворошила рукой волосы, ночной ветерок повторил ее движение, но в другую сторону. Она решила не сопротивляться его нраву и сквозь упавшие на глаза пряди смотрела на ворота сада.

Десять лет назад она шла сюда с этим же человеком, но с другим чувством. Она шла сюда победить.

Кого? Себя? Решетникова? Да нет, пожалуй, себя и судьбу. Она шла совершить поступок, который наметила. И который должен был стать первым в череде перемен, в ее усердной работе над собой и над своей, как она считала, незадавшейся жизнью. А как же она к нему готовилась! И сколько лет…

— Послушай, Макушка, если я правильно уловил, ты здесь теперь звезда? Что там верещал местный народ, я толком не разобрал, но слово «телезвезда» я уловил. Расскажи, а? Приятно идти рядом со знаменитостью. Вот было бы посветлее, то все бы увидели, что я иду по городу не просто с красивой женщиной, а со звездой! — сказал он громко и нарочито шумно вздохнул.

— Сейчас темновато, конечно, чтобы рассмотреть, — согласилась Рита. — Но, понимаешь, Сито-Решето, звезда, как и всякая звезда, на миг, — сказала она и поняла, что ничуть не лукавит. — Сегодня такое было с утра… Я думала, что не просто упаду с небосвода, но рухну ко всем чертям в пекло.

— Ну да? — Решетников даже остановился. — По тебе не скажешь. — Он помолчал. — Вот в этом ты ничуть не изменилась. Ты и в школе была такая же. Каменная физиономия… У тебя сохранились фотографии?

— Господи, да что вас всех разбирает с этими фотографиями! — совершенно искренне возмутилась Рита.

— А кого это — всех? — сам не зная почему, насторожился Решетников.

— Недавно прицепился один тип…

— Пардон, как зовут?

— Алик.

— Алик? В нашем классе не учился.

— Да он, по-моему, ни в каком не учился. По коридорам пробежал.

— Фу, ты говоришь в точности как наша школьная уборщица.

— Потому что точнее не скажешь. А воображает… О, чудный, чудный кадр. Дайте-ка, мальчики, монету крупным планом, — передразнила его Рита. — Хотя он теперь директор, а не режиссер. Не его это работа — участвовать в съемках сюжетов для деловых «Новостей».

— Все ясно. Он вьется вокруг тебя.

— Ты что, знаком с ним?

— Я с тобой знаком, с новой. Часто он тебя снимает?

— Ну… Даже Петрович говорит, что пересмотрел свое, отношение к женщинам-партнерам. — Она хрипло рассмеялась. — От них тоже есть кое-какой толк. Они, видишь ли, внимание привлекают.

— А это еще что за Ломоносов?

— Он не Ломоносов. Он Старцев. Но ты не слишком-то ошибся, он из ломоносовских краев.

Решетников покрутил головой. Светлые волосы замерцали в свете уличного фонаря.

— Помор, да?

— Да, из них. Но Захар Петрович давно уже осел в Вятке;

— Ага, так ты на него пашешь?

— Нет, я у него пашу.

— Но если ты ему делаешь еще и бесплатную рекламу благодаря своим… гм… женским прелестям…

— Чарам. Прелести не снимали. Пока, — хмыкнула она.

— Пока нет, да?

— Но предлагали. — Она шла уже вдоль кованой ограды сада.

— Неужели ты не…

— Не… — Рита засмеялась. — Пока что Алик намерен склеить из сегодняшнего случая детективный сюжет.

— А что, случай тянет на него?

Рита рассказала Решетникову все, начиная с утреннего звонка на мобильник.

— А что говорит Петрович?

— Обещал устроить дознание с помощью своих людей. Но потом.

— Конкуренты? Если да, то чьи? Твои? Его? Рита, а почему бы тебе не отделиться от хозяина?

— Он мне предлагал. Захар Петрович считает, что я могу работать одна, но что-то меня ломает, как говорит Ванечкин приятель.

«А сколько ему уже?» — едва не сорвалось с языка, но Саша вовремя его прикусил, потому что разумные доводы насчет того, что ребенок не может быть его, куда-то пропали, а волнение вернулось. Он не хочет сейчас ничего знать. Просто не хочет, без всяких объяснений причины.