Три кольца (СИ) - Рыбаков Артем Олегович. Страница 28

Причём большинству из них не пришлось прилагать к этому никаких усилий — сплочённые и до этого группы горцев просто в открытую стали делать то же, что прежде делали скрытно — грабить. Нашему сообществу повезло — слишком мало у нас было «этнических организованных преступных групп», как называли такие объединения писатели минувших времён. А немногочисленные владельцы магазинов и придорожных кафе, стоявших у «Большой дороги» и так жили с соседями в мире. А вот посадским довелось хлебнуть с этими бандами лиха. Как рассказывал мне отец Андрей, Главный пастырь Софринской бригады, менты (тогда они ещё монахами не стали) денно и нощно мотались по всей территории, пытаясь защитить переселенцев и местных. «Представь себе, Илюшка, — говорил он мне, — мы за месяц столько же патронов расстреляли, сколько в Чечне за год не тратили! Сорок семь человек убитых и сто семьдесят раненых, и это — без ополченцев и мирняка!»

А годовалый Ахмет был захвачен во время одной из стычек. Вся его семья, включая мать и сестёр, стреляла по софринцам до последнего. Разъярённые бойцы уже собрались прислать окопавшимся на втором этаже большого кирпичного особняка «Шмелей» [77], когда молодой отец Андрей, носивший в ту пору лейтенантские погоны и бывший командиром штурмовой группы, услышал негромкий детский плач. «Представляешь, заглянул я за угол, а он там сидит. Голожопый, в одной рубашонке. Над ним пули визжат, мат до неба стоит, а он сидит и тихонько так поскуливает… Ну и не выдержал я — заорал ребятам, чтоб прикрыли, и к нему. А эти как ждали — из всех стволов как дали, но, спасибо Богородице, не попали. Ну а там я уж из дома выскочил и в грязь вместе с Ахметкой закопался. Тут уже и наши жахнули!».

По словам всё того же отца Андрея, «Ахметом» мальчонку назвали сами бойцы, были предложения переименовать его на русский лад, но он настоял на сохранении «национального» имени. И вот уже двадцать семь лет живёт в Посаде русский боевой монах брат Ахмет, правая рука местного тренера и наставника отца Никодима. А поскольку мы с последним весьма дружны, то для Ахмета я — старший брат, и, сойдясь поближе, мы с чувством похлопали друг друга по плечам и даже приобнялись.

— Илья, ты хоть бы предупредил, что приедешь! — с непритворным возмущением сказал он.

— Извини, в спешке ехали, не успели.

— А что такое? Проблемы какие-нибудь? — Ахмет даже остановился. — Ты скажи, поможем, сам знаешь! — импульсивность характера соответствовала происхождению, но акцента у него не было вовсе.

— Всё хорошо, друг, не переживай. По следу нехорошего человека идём да потеряли его.

— Вы? Потеряли?! — изумился он. — Не верю!

— Хитрый, словно лиса, попался — водой ушёл!

Мы подошли ко входу, и инок распахнул дверь:

— Вы, ребята, проходите, отец Никодим ждёт, а я пока до трапезной дойду, насчёт обеда распоряжусь.

Отказываться мы не стали, дабы не обидеть хорошего человека, но и привычка экономить свои припасы в каждом Следопыте в кожу и в кости въелась. Про все «кладки» не скажу, но у первых восьми, ещё заставших пешие и конные рейды — точно!

Предложив ребятам обождать на лавках в «предбаннике», я разулся и толкнул массивную дверь в тренировочный зал. Никодим был здесь.

— Отроки, поприветствуем гостя! — зычным голосом скомандовал он, заметив меня в дверях.

— Здрав будь-и-благослови-тебя-Господь! — хор молодых, сильных голосов.

— И вам не хворать, Божьи воины! — я знал, что такое обращение им очень нравится.

— Алексий, над партером поработайте, — бросил Никодим своему помощнику и, раскинув руки в стороны, пошёл ко мне.

Надо сказать, что зрелище было впечатляющее — размахом плеч наставник если и уступал мишке, то не намного. А вот росту был среднего, на пару сантиметров пониже меня. Но силы в нём… Мы, когда первый раз подрались (в шутку, конечно), долго под впечатлением были. Иноки и Следопыты тогда об заклад бились, кто выиграет. С их стороны — грешно, а с нашей — глупо, к тому же проиграли все, и те, кто на Никодима ставил, и те — кто на меня. Поскольку ничья случилась.

Я, признаться, будучи весьма самоуверенным молодым человеком, сам не ожидал тогда подобного результата, ведь до встречи с Никодимом у меня «большой шкаф всегда громко падал». Но первая же плюха от этого «квадрата», как я про себя называл противника, снесла мой далеко не вялый блок, и только винчуновская привычка работать корпусом позволила мне «слить» удар и устоять на ногах. Впрочём, и моя стремительная контратака оказалась для оппонента полной неожиданностью. Получив раз пять по всяким неприятным местам, монах с трудом разорвал дистанцию и, постояв пару минут друг напротив друга, мы рассмеялись и, поклонившись, пошли обниматься. С тех пор десять лет прошло, а дружба наша только крепнет.

Вдоволь наобнимавшись, мы прошли в каморку наставника.

— Всё бегаешь, Илюшка? — спросил Никодим, доставая из шкафчика стаканы и вазочки с мёдом и вареньем.

— А что делать, служба такая, — мой друг относился к тем немногим за пределами нашего «государства», кто знал как задачи, так и возможности нашего Братства и потому более подробные объяснения ему не требовались.

— А чего к нам прискакали? — щелкнув клавишей доисторической редкости, электрического чайника, монах присел на стул.

— Пришлых гнали, — посвящать даже его во в с е подробности нашего дела я не имел права. — Издалека пришли гости дорогие, аж с янтарных берегов.

— Да ну! — Никодим недоверчиво изогнул бровь. — Всё не успокоятся, ироды? Чего на этот раз хотели?

— Странного. Ты отца Андрея когда увидишь? У меня для него от Виталия Андреевича весточка.

Никодим переменился в лице и смущённо затеребил бороду.

— Что не так, Никодимушка?

— Отче вчера преставился — грусть в голосе монаха была не показной ни разу.

Я опешил, отцу Андрею ведь и шестидесяти не было!

— Болел он, — после долгой паузы произнёс инок. — В феврале месяце слёг, почитай сразу перед днём Русского воинства, да и сгорел в три месяца. В нём едва половина от прежнего осталась. Вы людей на улице должны были видеть — прощаться народ с раннего утра идёт, хорошего человека Господь к себе прибрал…

Я достал маленькую фляжку и, пробормотав «Помянем!», сделал большой глоток. Настойка обожгла глотку, выбив слезы из глаз, но стало легче. Я протянул фляжку Никодиму. Обычно он спиртного не употребляет, но сейчас приложился. Помолчав с минуту, он сделал ещё один глоток и тряхнул коротко остриженной головой:

— Вот так вот, брат. Батя твой два года назад, отче сейчас… Уходят старики. Уходят. Как хоть, Андреич ничего?

— Нормально с ним, здоров и силён пока, вот полковник Поликанов из псковских зимой умер. Сердце.

— Эх, судьба, судьбинушка… На себе вытащили нас, кровь проливая… Прощаться пойдёшь?

— Конечно! Он мне не чужой был!

— Я отведу. Позже. Что за послание? — он перешёл на деловитый тон.

— А кто вместо наставника теперь? Отец Владимир?

— Пока он, а там видно будет.

— Этот поймёт, тоже из прежних. Послание такое: «Трехголовые начали игру. В деле и те, с кем дедушки бились. Юг готов проснуться, и прислал карфагенские яблоки раздора. Солёные уши что-то затевают не во благо всем».

— Вычурно, ничего не скажешь! — хмыкнул Никодим.

— Это что, вначале вообще в стихах было.

— Мне подсказку не дашь?

— Нет. Но своими словами расскажу, что со своего шестка вижу.

— Давай, а я уж мужикам нашим пошепчу.

— Ну, слушай… Всплыли шведы, причём у нас они давно. Базировались между вами и нами. Серьёзно вросли. Кликуха «Дуб» тебе о чём-нибудь говорит?

— Да.

— Так вот, пришлые под него косили. Шалить начали с недетского наезда на меня лично, — заметив удивлённое выражение на лице собеседника, пояснил. — Как барана увезти попытались, еле отбился. Мы их зажали и затрамбовали.

— Охотно верю, — улыбнулся Никодим.