Слишком много счастья (сборник) - Манро Элис. Страница 21

Нет, никогда я не смогу больше вспомнить эти стихи, не почувствовав покалывания обивки стула на своих голых ляжках. Липкий колкий стыд. Теперь все казалось еще стыднее, чем тогда. Что-то он такое все-таки сделал со мной.

Нет.

Нет, никогда.

Нет. Нет. Нет.

Мне всегда это будет напоминать то, на что я согласилась. Меня не заставляли, не приказывали, даже не убеждали. Я сама согласилась.

Нина знала. В то утро она была слишком занята Эрни, чтобы заговорить об этом, но придет день, когда она надо мной посмеется. Не жестоко, а так, как она смеется над многими вещами. Или начнет меня дразнить. А дразнится она так же, как щекочет: упорно и бесстыдно.

Нина и Эрни. В моей жизни. С сего дня.

Университетская библиотека – красивое здание с высокими потолками. Люди, построившие его, считали, что тем, кто будет здесь сидеть за длинными столами и читать книги, – даже тем, кого будет мучить похмелье, или тем, кого будет клонить в сон, или озлобленным на весь мир, или ничего не понимающим, – нужен простор над головами, их должны окружать панели из темного мерцающего дерева и высокие окна с латинскими увещеваниями между ними – окна, в которые видно небо. Прежде чем стать школьными учителями, или заняться бизнесом, или начать растить детей, они должны получить все это в свое распоряжение. И сейчас моя очередь, мне все это тоже причитается.

«Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь».

Курсовая у меня получалась. Скорее всего, поставят высший балл. Потом снова будут курсовые и снова высшие баллы, – это я умею. Те, кто распределяет стипендии и пособия, те, кто строит университеты и библиотеки, по-прежнему будут потихоньку расходовать свои средства на то, чтобы я могла и дальше этим заниматься.

Но все это не спасало.

Нина не прожила с Эрни и недели. Очень скоро настал вечер, когда он вернулся домой и обнаружил, что ее нет. Исчезли ее пальто и сапоги, все ее любимые вещи, включая кимоно, которое я ей привезла. Исчезли ее волосы цвета кленового сиропа, ее дурные привычки – например, щекотаться. Исчезла повышенная температура кожи и словечки типа «не-а». Все исчезло без объяснения причин, ни слова на клочке бумаги она не оставила. Ни слова.

Эрни был не из тех, кто переживает свое горе, заперевшись в одиночестве дома. Он позвонил мне, чтобы сообщить о случившемся и узнать, готова ли я к воскресному ужину. Мы поднялись по лестнице к ресторану «Старый Челси», и он заметил, что это наш последний ужин перед рождественскими каникулами. Помог мне снять пальто, и я почувствовала Нинин запах. Неужели он так впитался в его кожу?

Нет. Источник запаха был другой. Это выяснилось, когда Эрни протянул мне нечто, похожее на большой носовой платок.

– Сунь себе в карман пальто, – попросил он.

Это был не платок. Ткань погрубее, гофрированная. Майка.

– Не хочу, чтобы она у меня болталась, – сказал он так, как будто дело было именно в майке, а не в том, что эта майка принадлежала Нине и пахла Ниной.

Он заказал ростбиф, разрезал его и съел с прежней расторопностью и аппетитом. Я рассказала ему, что происходило у нас в округе. На этот раз в рассказе фигурировали огромные сугробы, пробки на дорогах – в общем, тот хаос, который принесла с собой зима, ничего необычного для этого времени года.

Спустя некоторое время Эрни сказал:

– Я подъезжал к его дому. Там никого нет.

– К какому дому?

– К дому ее дяди, – ответил он.

Он знал, чей это дом, потому что как-то раз они с Ниной ехали мимо, уже после наступления темноты.

– Там теперь никого нет, – сказал он, – они уложили вещи и уехали. Что же, в конце концов, это она так решила. Сердце красавицы, – заметил он. – Знаешь, как поется: «Сердце красавицы склонно к измене…»

Я взглянула ему в глаза и увидела, что они у него сухие, изголодавшиеся, запавшие и окружены морщинками. Он сжал губы, пытаясь сдержать дрожь, а потом снова заговорил, всем видом показывая, что старается быть объективным и все понять.

– Она не могла оставить своего старого дядюшку, – сказал он. – Ей никак не хватало духу его бросить. Я предлагал взять его к нам, я-то умею заботиться о стариках, но она сказала, что скорее сама к нему уедет. Тут я догадался, что ей не хватает духу его бросить. Лучше не ожидать слишком многого. Есть такие вещи, что лучше б их совсем не было.

Выйдя в туалет, я достала майку из кармана и сунула ее в кучу использованных полотенец, оказавшуюся на пути.

В тот день, когда я сидела в библиотеке, я почувствовала, что не смогу заниматься «Сэром Гавейном». Я вырвала листок из блокнота, взяла ручку и вышла. На площадке у входа был платный телефон, а рядом с ним висела городская телефонная книга. Я пролистала ее и записала на листке две цифры. Это были не номера телефонов, а адреса.

Хэнфрин-стрит, дом 1648.

Второй адрес мне надо было только проверить, я его видела недавно и на самом доме, и на рождественских открытках.

Карлайл-стрит, дом 363.

Я пошла по туннелю в корпус искусств, потом в магазинчик напротив комнаты отдыха. У меня хватило мелочи и на конверт, и на марку. Потом я оторвала от листка ту часть, где был выписан адрес на Карлайл-стрит, и сунула обрывок в конверт. Запечатала конверт и написала на нем другой адрес: Хэнфрин-стрит, прибавив фамилию адресата: мистер Пёрвис. Все большими печатными буквами. Лизнула марку и наклеила на конверт. Думаю, это была четырехцентовая марка, – в те времена использовали именно такие.

Сразу при выходе из магазина висел почтовый ящик. Я кинула туда конверт и пошла по широкому нижнему коридору корпуса искусств. Меня обгоняли те, кто торопился на занятия, и те, кто спешил покурить или, может быть, сыграть в бридж в комнате отдыха.

Они спешили по делам, еще не зная, что их ждет.

Глубокие-скважины

Салли упаковывала яйца, печенные в пряностях, – вот что она ненавидела брать на пикник: пачкаются, как ни оберни. Сэндвичи с ветчиной, крабовый салат, ватрушки с лимоном – все это тоже уложить непросто. Еще надо взять лимонадный порошок, чтобы приготовить напиток детям, а для них с Алексом – маленькую бутылочку шампанского. Сама Салли сделает буквально один глоточек, она ведь все еще кормит грудью. Для сегодняшней поездки она купила пластмассовые бокалы для шампанского, но когда она их укладывала, Алекс вытащил из серванта настоящие – свадебный подарок. Она, конечно, возмутилась, но он настоял на своем и сделал все сам: обернул их и упаковал.

– Папа у нас настоящий буржуа-gentilhomme [7], – скажет ей через несколько лет Кент, тогда он будет уже подростком и отличником по всем предметам. (В семье считали, что он станет ученым, и прощали ему все, включая французские словечки.)

– Не смей насмехаться над отцом! – автоматически отреагирует Салли.

– А я и не насмехаюсь. Только все эти геологи какие-то жутко неопрятные.