Лихоморье. Трилогия (СИ) - Луговцова Полина. Страница 136

Дома была только мама Катя, отец вместе с Петром уехали на электростанцию, выяснять причину аварии, из‑за которой произошел незапланированный водосброс.

– Что с Тильдой? – спросила мама Катя, едва шевеля бледными синеватыми губами.

– Она в порядке. Скоро придет. – Слова давались Виоле с трудом, в горле першило, язык еле ворочался.

– Не понимаю. Что это значит? – донеслось вслед, когда Виола уже закрывала за собой дверь своей комнаты.

Она не стала ничего отвечать. За одним вопросом последует другой, еще и еще, потом придет Тильда и тоже начнет расспрашивать, а говорить Виола не могла, слова царапались, как колючки. Она упала на кровать лицом вниз и замерла, чувствуя, как тело вибрирует, точно струна, с которой только что сорвался звук. Незаметно ее сморил сон.

Проснулась только утром. Горло уже не болело, поэтому в первое мгновение Виола усомнилась в реальности случившегося на Гирвасе, но потом осознала, что это ей не приснилось. Обычно песня рождалась лишь по ночам, и тогда Виола, пробудившись, обнаруживала себя в самых разных местах поселка, куда забредала, находясь в бессознательном состоянии. Впервые это случилось днем и при свидетелях. Виола уже собиралась выйти из спальни, когда Тильда сама заглянула к ней.

– Привет! Выспалась? Я из‑за стресса всю ночь уснуть не могла, – сообщила сестра, устраиваясь в кресле напротив кровати. – Отец говорит, что лишь чудом никто не пострадал из‑за аварии. Повезло нам.

Виола спросила:

– Как ты?

– Как видишь, жива. А ты? Чего убежала‑то? Из‑за уродов, которые тебя ведьмой обзывали? Они что, ненормальные? При чем тут ты?

– Ты видела каменного великана? – спросила Виола, готовясь к восторженным возгласам сестры, но та лишь удивленно пожала плечами.

– Какого еще великана? Ты что?

– Ну как же… Он поднял руку и остановил воду, чтобы ты и остальные успели убежать.

– Ну, ты даешь! – Тильда рассмеялась, решив, что это шутка, но увидев, что Виола осталась серьезной, добавила: – Мы успели убежать, потому что вовремя заметили начавшийся водосброс. Вода была еще далеко.

– Ясно. – Виола кивнула, поджимая губы. Не было смысла ничего доказывать, Тильда все равно не поверит.

На следующий день Тильда и ее отец уехали домой, в свой большой сибирский город. По дороге на вокзал никто не вспоминал об аварии на пальеозерской электростанции и непредвиденном водосбросе, будто ничего этого вовсе не было.

***

Сосна‑оберег раскачивалась под порывами ветра, и Виола, обнимавшая шершавый, вкусно пахнущий смолой ствол, раскачивалась вместе с ней. Легкое поскрипывание дерева успокаивало, но сырой песок холодил колени, обтянутые намокшими джинсами. Вдали сверкала гладь Пальеозера, в воде у берега отражалась верхняя часть дома вместе с печной трубой и тонкой струйкой дыма над ней. На песке перед входом в дом проскользнула отцовская тень – наверное, маме Кате еще дрова понадобились, хочет пожарче натопить.

Кто‑то приближался к Виоле сзади, со стороны леса: звуки шагов тонули в скрипе сосен и шорохе хвои, но Виола услышала их и насторожилась. Не успев оглянуться, она уже знала, кого увидит за спиной. Иногда с ней такое случалось – увидеть незримое мысленным взором, – причем, это происходило непроизвольно, а не тогда, когда бы ей этого хотелось.

К ней направлялись трое человек: парень с азиатской внешностью лет двадцати, мужчина постарше в строгом пальто и шляпе, и хрупкая светловолосая девушка, – вот она‑то была хорошо знакома Виоле. Но как? Каким же чудом она оказалась здесь?!

5. Сила могилы

Визжа от боли и злости, Божена отчаянно колотила правой ногой взбесившегося кадавера, повисшего на левой. Мерзкое человекообразное существо впилось в ее лодыжку и разжимало зубы лишь для того, чтобы укусить кого‑нибудь из этерноктов, суетившихся рядом в тщетных попытках его оттащить. При этом хватка существа, вонзившего в плоть Божены не только зубы, но и острые крепкие ногти, нисколько не ослабевала.

– Уберите эту тварь! Мне бо‑ольно! Моя нога! Он же ее откусит, черт! – Божене казалось, что она вот‑вот умрет.

– Пункки! Пункки, перестань! Немедленно перестань! – кричал Руубен. Голос его звучал испуганно и жалко, – неудивительно, что кадавер никак не реагировал на требования своего хозяина.

– Чего вы ждете?! Убейте же его! – взвыла Божена, возмущенная беспомощностью своих соратников.

Бронзовая статуэтка, зажатая в чьих‑то руках, взметнулась в воздух и обрушилась на плешивую голову Пункки. Череп хрустнул, как ореховая скорлупа. Кадавер, точно клещ, напившийся крови, отвалился от Божены. Его лицо, иссеченное глубокими морщинами, посерело, глубоко ввалившиеся глаза подернулись мутной пленкой, но не закрылись: Пункки обвел собравшихся бессмысленным взором, после чего перевернулся на бок, встал на четвереньки и проворно пополз куда‑то, низко свесив размозженную голову. За ним тянулся след из влажных пятен.

– Что вы наделали! – Побелевшая кожа Руубена, густо покрытая темно‑коричневыми веснушками, напоминала скорлупу перепелиного яйца. – Теперь Пункки превратится в драугра!

У Божены вырвалось грязное ругательство. Драугр! Только этого еще не хватало! С приказом убить кадавера она явно поспешила, ведь знала, что умерщвление человеческого тела, соединенного с демоном мертвоцепью, приведет к тому, что демон освободится от заклятья, и после этого обуздать его будет почти невозможно. Мало того, демон полностью овладеет телом, испустившим дух! Имея глубокие познания в мифологии разных народов, Божена содрогнулась, представив себе, что может натворить вышедший из‑под контроля драугр – живой мертвец, обладающий огромной силой, прожорливостью и устойчивостью к разложению. Впрочем, возможность обезвредить Пункки все же была. Выбирая демонов на ярмарке в Лихоморье, Божена всегда интересовалась способами их усмирения, и, если нужно, приобретала необходимые средства для этого. Она вспомнила, что меркатор, торговавший нечистью, передал вместе с драугром кусочек пергамента с руническими символами, которые следовало высечь на камне в день смерти кадавера, одержимого этим демоном, а камень установить на могиле сразу после погребения тела. Тогда Божене казалось, что в этом нет ничего сложного. Теперь она не представляла себе, как они будут хоронить труп, способный быстро бегать и зверски кусаться.

– Поймайте его и заприте где‑нибудь, пока он не разнес весь музей! – потребовала Божена, обеспокоенная возникшей проблемой до такой степени, что даже мысли о травмированной лодыжке отошли на задний план.

– Боюсь, это невозможно! – ответили ей. – Кадавер сбежал. В огромном здании мы его не найдем, если только он не вздумает сам на нас поохотиться.

– Растяпы! – рявкнула она, поднимаясь с пола. Ее тотчас услужливо подхватили под руки, помогая встать, и проводили к креслу, куда она опустилась со страдальческим стоном. – Руубен, что вы стоите столбом? Несите аптечку и обработайте мою рану. Ах, да! Захватите еще картину, что висит на стене у двери вашей каморки.

На первый взгляд картина не представляла собой ничего особенного: одинокая гора, припорошенная снегом, да чахлая сосенка, скрюченная на склоне у ее подножия, – унылый пейзаж, способный доставить удовольствие лишь меланхоликам. Ее установили на столе, подперев сзади двумя гипсовыми барельефами.

– Так что вы на ней увидели такого интересного, а, Руубен? – спросила Божена, когда финн закончил бинтовать ее лодыжку и теперь стоял, пряча глаза, с видом побитой собаки. Но едва тот открыл рот для ответа, она сама заставила его молчать, вскинув руку в предупреждающем жесте.

Картина ожила.

Дрогнула сосновая ветка. Скрипнул снег, сминаемый чьей‑то ногой. На горном склоне, освещенном луной, возникла – словно просочилась сквозь камень – человеческая фигура. Размытый силуэт прямо на глазах приобрел объем и четкость. Когда обозначилось лицо, оно показалось Божене знакомым.

– Лоухи? Вот так встреча! Не ожидала! – Божена даже с кресла приподнялась, подавшись вперед, но тут же поморщилась и села обратно, – покусанная лодыжка давала о себе знать.