Свадьба за свадьбой - Андерсон Шервуд. Страница 23

Женщине, которая сидела передо мной, такая холодная и белая, я сказал нечто совсем другое.

«Вы понимаете, сегодня вечером, когда я в первый раз вошел к вам без одежды, это получилось случайно, — сказал я. — Я хочу, чтобы вы понимали это, но хочу я, чтобы вы понимали и то, что, когда я вошел к вам во второй раз, это не было случайностью. Я хочу, чтобы вы поняли все это, всё разом, и после этого хочу просить вас выйти за меня, дать согласие быть моей женой».

Вот что я сказал и, сказав так, взял ее за руку и, не глядя на нее, продолжал стоять на коленях у ее ног, ожидая, когда она заговорит. Пожалуй, если б она заговорила тогда, пускай для того только, чтоб меня осудить, — пожалуй, тогда все бы и обошлось.

Она ничего не сказала. Теперь я понимаю, почему ей было это не по силам, а тогда не понимал. Я всегда, признаюсь, был нетерпелив. Время шло, а я ждал. Я был подобен человеку, который с огромной высоты упал в море и чувствует, как погружается все глубже и глубже. Понимаешь, в море на человека давит исполинский груз, и он не может вдохнуть. Я думаю, что если человек вот так вот рухнул в море, то сила его падения со временем иссякает и он останавливается в своем погружении, а потом вдруг снова устремляется к поверхности.

И со мной тоже творилось нечто подобное. Я совсем недолго простоял так на коленях, и вот взял да вскочил. Я подошел к двери и распахнул ее, и там, как я и ожидал, стояли мой друг и его сестра. Я, должно быть, показался им в ту минуту почти веселым; может, потом они думали, что то была веселость безумца. Не могу сказать наверняка. После того вечера я никогда не возвращался в их дом, и мы с моим бывшим товарищем начали избегать общества друг друга. Не стоило опасаться, что они разболтают кому-нибудь о произошедшем — из уважения к гостье, ты понимаешь. Женщине не о чем было беспокоиться, если они сумеют держать язык за зубами.

Как бы то ни было, я стоял перед ними и улыбался. «Ваша гостья и я попали в неловкое положение из-за целой цепочки нелепых случайностей, которые, быть может, случайностями не выглядели, и теперь я предложил ей выйти за меня замуж», — сказал я очень торжественно, повернулся к ним спиной, вышел из дома и отправился в дом своего отца, где с величайшим спокойствием взял пальто, шляпу и саквояж. «Придется идти в гостиницу и оставаться там до тех пор, пока отец и мать не вернутся». — подумал я. Зато я знал, что не разболеюсь из-за событий этого вечера, а ведь незадолго до того был в этом уверен.

3

— Я вовсе не хочу сказать, что после того вечера сознание мое прояснилось, но, когда остались позади этот день с его приключениями, а следом и другие дни и недели, а из моих тогдашних поступков не вышло ровным счетом ничего особенного, я больше не мог оставаться в том же приподнятом состоянии, что и тогда.

Джон Уэбстер перевернулся на полу у ног дочери, чтобы лечь на живот к ней лицом, и, устроившись, посмотрел на нее. Он уперся локтями в пол и подбородок положил на сомкнутые руки. Было что-то дьявольское, что-то необычайное в том, как его тело наполнилось юностью, в том, как безоговорочно добился он своего с дочерью. Он, видите ли, ничего особенного от нее не хотел и предавался ей всем сердцем. На время он позабыл даже Натали, даже свою жену, которая лежала на постели в комнате за стеной и, должно быть, страдала, по-своему, немо, так, как он сам не страдал никогда; она для него в эту минуту попросту не существовала.

И вот перед ним женщина, и эта женщина — его дочь, и он предается ей всем сердцем. Он, наверное, в эту минуту совсем забыл, что она его дочь. Он думал сейчас о своей юности, когда был молодым мужчиной, ошеломленным жизнью, и видел в ней молодую женщину, которая неизбежно будет так же ошеломлена, как он, снова и снова, на протяжении всей своей жизни. Он попытался описать чувства, которые владели им, когда он был молодым мужчиной и сделал предложение женщине, а та не ответила и все же таила про себя, наверное, какую-то романтическую мысль: вот, мол, каким-то причудливым образом он неотвратимо и навеки прикипел к ней, именно к ней.

— Ты теперь понимаешь, что я тогда сделал, Джейн, и однажды ты можешь обнаружить, что и сама занята чем-то похожим, и, может быть, это неизбежно для всех.

Он взял босую ступню дочери, притянул к себе и поцеловал. Потом быстро сменил позу и уселся, обхватив колени руками. На лице дочери мгновенно проступил легкий румянец, и взгляд ее, устремленный на него, стал очень серьезным, озадаченным. Он весело улыбнулся.

— И, понимаешь ли, вот он я, живущий здесь, в этом самом городе, и вот девушка, которой я сделал предложение и которая после этого уехала, и ни слуху от нее ни духу. Она пробыла в доме моего друга всего день или два после того, как я превратил ее визит в такое потрясающее представление.

Мой отец довольно долго сердился на меня за то, что я проявлял так мало интереса к фабрике стиральных машин — ведь предполагалось, что со временем я должен подхватить у него дела, и я решил, что для меня будет лучше всего, что называется, остепениться. Иными словами, решил, будто для меня будет лучше поменьше предаваться мечтам и тем нескладным мальчишечьим глупостям, которые одни только и были повинны в моих не поддающихся логике выходках, вроде этого второго, вторжения в комнату обнаженной женщины.

Правда была конечно же в том, что мой отец в молодости тоже однажды дожил до того дня, когда, как и я, принял решение от противного; со всей этой своей остепененностью, превратившийся со временем в трудолюбивого, разумного человека, отец не так уж много на этом выгадал, но я в то время об этом не думал. Вообще-то он не был тем ехидничающим старикашкой, каким я помню его теперь. Полагаю, он всегда много трудился, каждый день просиживал по восемь-десять часов в конторе и все те годы, что я его знал, то и дело страдал от несварения желудка; когда это начиналось, всем в доме вменялось ходить на цыпочках, чтобы у него, не приведи Бог, не разболелась пуще прежнего голова. Эти приступы случались примерно раз в месяц, и тогда он приходил домой, а мама укладывала его на диван в гостиной, нагревала утюги, укутывала их в полотенца и ставила ему на живот, и так он лежал и стонал весь день и, как ты догадываешься, превращал нашу жизнь в то еще развеселое празднество.

А потом он снова приходил в себя, только вид у него при этом был немного пасмурный и осунувшийся, и тогда в обеденный час он садился за стол вместе с нами и рассказывал мне о своей жизни как о чертовски успешном предприятии, и для него было совершенно само собой разумеющимся, что я мечтаю о жизни точь-в-точь такой же.

По какой-то идиотской причине, я уже сам не помню по какой, я воображал тогда, что и в самом деле именно этого и хочу. Думаю, все это время я хотел чего-то совсем другого, и это побуждало меня так много времени отдавать своим смутным грезам, но не только мой отец — все старшее поколение жителей нашего города и, возможно, всех прочих городов, хоть на запад поезжай по железной дороге, хоть на восток, говорили со своими сыновьями и мыслили сами именно так, и я думаю, меня просто подхватил этот общий мыслительный поток, и я слепо бросился в него, пригнув голову, ни на миг не задумываясь.

Итак, я был молодым предпринимателем, фабрикантом стиральных машин, женщины у меня не было, а своего самого близкого друга, с которым я пытался говорить о смутных и все же таких красочных грезах, являвшихся мне в часы праздности, — друга я не видел с самого того происшествия в его доме. Спустя несколько месяцев отец отправил меня из дома — хотел проверить, смогу ли я сбывать стиральные машины торговцам в маленьких городках, и иногда дело у меня выгорало и кое-что я продавал, а иногда ничего не выходило.

По ночам я гулял по улицам этих городков и время от времени подбирал какую-нибудь женщину, официантку из гостиницы или продавщицу.

Мы вместе прохаживались под деревьями вдоль жилых кварталов, и, когда дело спорилось, мне удавалось уломать ее отправиться со мной в дешевый отельчик или во тьму полей на окраине города.