Свадьба за свадьбой - Андерсон Шервуд. Страница 7

Кэтрин стояла и смотрела на своего хозяина, который ел то, что она приготовила себе, и с гордостью размышляла о далеком вечере, когда так безрассудно стала возлюбленной того, другого мужчины. Она помнила, в какую схватку ввязался однажды Джон Уэбстер ради нее, и с презрением думала о женщине, которая была женой ее хозяина. «Вот какая, значит, женщина достается такому мужчине», — говорила она себе, вспоминая высокую, грузную фигуру миссис Уэбстер.

Как будто бы поняв, о чем она думает, мужчина обернулся и снова улыбнулся ей. «Она ведь себе приготовила то, что я ем», — подумал он и быстро встал из-за стола. Он вышел в прихожую и, сняв шляпу с вешалки, закурил. Потом вернулся к двери в столовую. Женщина стояла у стола и смотрела на него, а он смотрел на нее. Они могли бы почувствовать смущение друг перед другом — но не чувствовали его. «Если я уйду к Натали и она станет как Кэтрин — так тому и быть, это будет славно», — решил он.

— Что ж, что ж, всего хорошего, — проговорил он с запинкой и, повернувшись, стремительно вышел из дома.

Джон Уэбстер шагал по улице, и светило солнце, а когда налетал ветерок, тенистые клены, которыми была обсажена улица, понемногу роняли листья. Скоро начнет подмораживать, и деревья вспыхнут яркими красками. Если бы только знать наверняка, то можно было бы сказать: впереди славные деньки. Даже в штате Висконсин вам могут выпасть славные деньки. Он ощутил внезапный укол голода, какого-то нового голода, когда замер и постоял с минуту, разглядывая улицу, по которой шел. Два часа назад, лежа нагим на кровати в собственном доме, он размышлял об одежде и о домах. Эти мысли были прелестны, с ними хотелось позабавиться — но они принесли с собой и печаль. Почему на этой улице так много уродливых домов? Людям это было невдомек? А хоть кому-нибудь может это быть по-настоящему, до конца вдомек? Может быть такое, что кто-то носит уродливую, безликую одежду, живет в уродливом безликом доме на безликой улице в безликом городе — и так и не узнает об этом до конца своих дней?

Сейчас он думал о таких вещах, которые, по его разумению, деловому человеку следовало гнать из головы. И вот сегодня, в один-единственный день, он мог предаться любой мысли, какая бы ни пришла ему на ум. Завтра все будет иначе. Он снова станет тем, кем был всегда (если не считать нескольких промахов, совершая которые он скорее походил на себя нынешнего), тихим аккуратным человеком, который ведет свое дело и не занимается ерундой. Он владел стиральномашинным бизнесом и старался сосредоточить на этом свои мысли. По вечерам читал газеты и потому был в курсе того, что делается на свете.

«Не так уж часто я развлекаюсь. Думаю, я заслужил небольшой отпуск», — подумал он почти с грустью.

Впереди, почти в двух кварталах от него, шел человек. Джон Уэбстер однажды встречался с ним. Это был профессор маленького городского университета, и как-то раз, года два или три назад, ректор попытался выпросить у местных бизнесменов денег на то, чтобы вытащить университет из финансовой дыры. Был дан обед; там были преподаватели и представители Торговой палаты, к которой принадлежал и Джон Уэбстер. Человек, что шел сейчас впереди, тоже был на этом обеде, и они сидели рядом. Теперь Джон Уэбстер спрашивал себя, позволяет ли такое шапочное знакомство нагнать этого человека и заговорить с ним. Его посещали мысли слишком непривычные для человеческого ума и как знать, может, если бы он мог поговорить с кем-то другим, тем более с тем, чье дело в жизни — иметь мысли и понимать мысли, — из этого вышло бы что-нибудь путное.

Между тротуаром и проезжей частью была узкая полоска травы, и Джон Уэбстер пустился по ней бегом. Он схватил шляпу в руку и прямо так, с непокрытой головой, пробежал ярдов двести, а потом остановился и украдкой посмотрел по сторонам.

Все было в порядке. Как видно, никто не заметил, какие он выделывает трюки. На верандах домов не было ни души. Он поблагодарил за это Бога.

Впереди с книгой под мышкой шагал серьезный университетский профессор, не подозревающий, что его преследуют. Убедившись, что его нелепая выходка осталась без внимания, Джон Уэбстер рассмеялся. «Что ж, я и сам когда-то ходил в университет. Профессоров наслушался сполна. С чего бы мне ждать чего-то эдакого от их породы?»

Может быть, чтобы говорить о вещах, которые сегодня заполонили его сознание, требуется что-то такое, чуть ли не новый язык.

Например, эта мысль про Натали — что она дом, в котором все так опрятно и уютно, куда ты можешь войти с радостью и весельем в сердце. Может ли он, производитель стиральных машин из штата Висконсин, остановиться посреди улицы и сказать: «Я хочу знать, мистер профессор, достаточно ли чисто и уютно в вашем доме, чтобы в него могли войти и другие, и, если это так, я хотел бы послушать, как вы сумели навести там чистоту».

Идея была совершенно абсурдная. О таких вещах было смешно даже думать. Нужны были новые обороты речи, новый взгляд на мир. Тогда люди могли бы узнать о себе больше правды, чем когда бы то ни было прежде. Почти в самом центре города, перед каменным зданием — это было какое-то общественное учреждение — разбили маленький парк со скамейками, и Джон Уэбстер бросил погоню за профессором, подошел к одной из них и сел. Со своего места он мог видеть две главные торговые улицы.

Подобные рассиживания на скамейках посреди дня — вовсе не то, чем обычно занимаются преуспевающие производители стиральных машин, но в ту минуту ему было все равно. Говоря по чести, место такому человеку, как он, владельцу фабрики с целой толпой работников, было за столом в собственном кабинете. Вечером, конечно, можно было прогуляться, почитать газету или сходить в театр, но теперь, в этот час, следовало быть на работе и заниматься делами.

Он улыбнулся при мысли о том, что сидит вразвалку на скамейке, будто какой-нибудь дармоед или бродяга. На других скамейках в маленьком парке тоже сидели мужчины, и все они были именно что из таких. Из тех, у кого нет работы, из тех, кто не вписывается в жизнь. Одного взгляда на них было довольно, чтобы в этом убедиться. Вокруг них витал дух какой-то никчемности, и хотя двое на соседней скамейке беседовали друг с другом, делали они это тупо, апатично, так что видно было: им нисколько не интересно то, о чем они говорят. А вообще, людям хоть когда-нибудь бывает интересно то, о чем они говорят друг с другом?

Джон Уэбстер поднял руки над головой и потянулся. Он сознавал себя, свое тело, отчетливее, чем на протяжении многих лет. «Так бывает, когда прекращается затяжная, суровая зима — вот что со мной происходит. Во мне наступает весна», — подумал он, и мысль эта обрадовала его, как ласка любимой руки.

Томящие минуты усталости накатывали на него весь день, и такая минута настала вновь. Он был словно поезд, что мчится по гористой местности и то и дело проезжает сквозь туннели. В предыдущую минуту весь мир вокруг был полон жизни — и вот уже он видится ему глупой безотрадной дырой, которая нагоняет на него страх. Ему подумалось что-то вроде: «Ну вот он я. Нет смысла отрицать, что со мной произошло что-то необыкновенное. Вчера я был одним существом. А сегодня — уже совсем другое. Повсюду в этом городе меня окружают люди, которых я знал всегда. Если идти по улице, на которую я сейчас смотрю, увидишь на углу каменное здание — это банк, где я веду финансовые дела своей фабрики. Допустим, сейчас я с ними и в расчете, но через год вполне может случиться, что я буду должен этим жуликам по самое некуда. За все те годы, что я прожил и проработал предпринимателем, не раз бывало, что я оказывался во власти людей, которые сидят за своими столами там, внутри этой каменной махины. Остается только гадать, почему они меня не прикрыли и не отобрали фабрику. Может, им казалось, что оно того не стоит, а может, они почуяли, что если оставят меня в покое, то я, как ни крути, все равно буду работать к их выгоде. Что бы там ни было, теперь-то все равно, что они там решают в своих банках.