Шепчущий в ночи - Лавкрафт Говард Филлипс. Страница 18
(Говорящая машина)
«...взял это на себя... получить обратно письма и запись... кончить на этом... обманут... видеть и слышать... черт побери... безличная сила, в конце концов... новенький, блестящий цилиндр... Боже правый...»:
(Первый Жужжащий Голос)
«...в этот раз мы остановились... маленький и человеческий... Эйкели... мозг... говорит...»
(Второй Жужжащий Голос)
«...Ньярлатотеп... Уилмерт... Записи и письма... дешевое жульничество...»
(Нойес)
«...(Непроизносимое слово или имя, может быть, — Н'га-Ктхан)... безвредно... покой... пару недель... театрально... говорил вам об этом раньше...»
(Первый Жужжащий Голос)
«...нет повода... первоначальный план... результаты. Нойес может стеречь... Круглый Холм... новый цилиндр... машина Нойеса...»
(Нойес)
«...ладно... все ваши... здесь внизу... отдохнуть,... место»
(Несколько Голосов одновременно и совершенно неразборчиво)
(Топот множества ног, сливающийся с возбужденным шумом и грохотом)
(Странный звук хлопающих крыльев)
(Шум заведенного автомобиля, постепенно удаляющийся)
(Тишина)
Вот какие звуки донеслись до моих ушей снизу, пока я, не шевелясь, лежал на кровати в этом сельском доме — пристанище призраков, расположившемся вблизи демонических холмов — я лежал совершенно одетый, сжимая в правой руке револьвер, а в левой — карманный фонарик. Сна у меня не было, как я уже сказал, ни в одном глазу; и тем не менее какой-то жуткий паралич сковал меня до тех пор, пока эхо последних звуков не исчезло вдали. Я слышал тиканье старинных деревянных коннектикутских часов откуда-то снизу, а также неровный храп спящего человека. Видимо, Эйкели заснул после этого бурного ночного обсуждения, и я нисколько не был удивлен.
Даже просто подумать, что все это значит или решить, что мне делать, я не мог. В конце-то концов, что я услышал, .помимо того, на что меня уже навела предыдущая информация? Разве я не знал, что Пришельцы теперь свободно приходят в этот дом? Эйкели, несомненно, был удивлен их столь неожиданным визитом сегодня. И все-таки что-то в этом отрывочном разговоре невообразимо испугало меня, пробудило самые чудовищные подозрения и самые ужасные сомнения, заставило страстно желать, чтобы все это оказалось не более, чем сном. Я думаю, что мое подсознание уловило нечто, недоступное пока моему рассудку. Но как там Эйкели? Как он себя вел? Разве он не мой друг и разве он мог допустить, чтобы мне был причинен какой-нибудь вред? Мирное похрапывание снизу, казалось, доказывало смехотворность охвативших меня страхов.
Возможно ли, чтобы Эйкели был использован зловещими силами в качестве средства, чтобы заманить меня сюда, в эти холмы, вместе с письмами, фотографиями и записью фонографа? Неужели эти существа собрались уничтожить нас обоих, потому что мы слишком много знаем о них? Вновь мне на ум пришла мысль о неожиданности и неестественности того изменения ситуации, которое произошло между предпоследним и последним письмами Эйкели. Что-то, подсказывало мне чутье, было не так. Все было не так, как выглядело. Этот кислый кофе, который я выплеснул, — не было ли тут попытки со стороны неизвестной силы подмешать яд или наркотик? Я должен поговорить с Эйкели, причем немедленно, и призвать его к трезвой оценке ситуации. Они загипнотизировали его своими обещаниями космических путешествий и открытий, но теперь он вынужден будет прислушаться к доводам рассудка. Мы должны выбраться отсюда, пока не поздно. Если ему не хватает силы воли, чтобы вырваться на свободу, то я должен его поддержать. Ну, а уж если мне не удастся убедить его, то, по крайней мере, самому нужно отсюда бежать. Я уверен, что он одолжит мне свой «форд», а я могу оставить его в Бреттлборо, в гараже. Я увидел его в сарае — дверь была приоткрыта, и я был уверен, что машину удастся сразу завести. Та минутная неприязнь к Эйкели, которую я ощутил во время нашего вечернего разговора и сразу после его окончания, теперь бесследно исчезла. Теперь он был в таком же положении, как и я, так что мы должны были держаться друг друга. Зная о его болезненном состоянии, я очень не хотел будить его, но иного выхода не было. Я понял, что оставаться в этом доме до утра невозможно.
Наконец, я почувствовал, что смогу начать действовать, и вытянулся, чтобы напрячь все мышцы и восстановить свой контроль над ними. Поднявшись, я стал действовать очень осмотрительно и тихо, повинуясь скорее импульсу, чем сознательному обдумыванию. Я нашел свою шляпу, взял саквояж и направился вниз по лестнице, освещая себе путь фонариком. В правой руке я по-прежнему нервно сжимал револьвер, держа в левой и саквояж и фонарик одновременно. Зачем я предпринял эти предосторожности, я не очень понимал, поскольку на самом деле спускался вниз, чтобы разбудить единственного, помимо меня, обитателя дома.
Спустившись на цыпочках по скрипящей лестнице в нижний холл, я смог услышать спящего более явственно и понял, что он, скорее всего, находится в комнате слева от меня — гостиной, в которую я не заходил. Справа от меня разверзлась дверь кабинета, из которого я некоторое время назад слышал голоса. Открыв незапертую дверь гостиной, я провел дорожку светом фонарика по направлению к источнику храпа и, наконец, осветил лицо спящего. Но в следующее мгновение я резко отвел от него луч фонарика и быстро, по-кошачьи выскочил в холл, на этот раз проявив осторожность не инстинктивно, а совершенно сознательно. Дело в том, что спящим на диване был вовсе не Эйкели, а мой бывший попутчик Нойес.
В чем тут дело, я не мог понять; но здравый смысл подсказывал мне, что самое безопасное было бы — выяснить как можно больше, прежде чем кого-либо будить. Вернувшись в холл, я тщательно прикрыл за собой дверь в гостиную; тем самым снизив шансы разбудить Нойеса. После этого я тихонько вошел в кабинет, где ожидал увидеть Эйкели, спящего или бодрствующего, в большом угловом кресле, которое, очевидно, было излюбленным местом его отдыха. Пока я двигался вперед, луч фонарика поймал большой центральный стол, на котором стоял один из этих дьявольских цилиндров, с машинами для зрения и слуха, присоединенных к нему, а также с говорящей машиной, которую можно было присоединить в любой момент. Здесь, как я предполагал, находился мозг, который говорил со мной во время той жуткой встречи предыдущим вечером; на секунду я испытал непреодолимое желание присоединить к нему говорящую машину и посмотреть, что он теперь скажет.
Должно быть, он и сейчас ощущал мое присутствие; ибо приборы для зрения и слуха не могли бы пропустить свет моего фонарика и скрип половиц под моими ногами. Однако мне сейчас было не до того, чтобы выслушивать эту штуку. Я безучастно отметил про себя, что это было совсем новенький цилиндр с именем Эйкели на нем, который я раньше видел на полке и который мой хозяин просил не трогать. Вспоминая теперь это обстоятельство, я могу только пожалеть о своей робости и думаю, что необходимо было заставить этот цилиндр говорить. Бог знает, какие тайны, ужасные сомнения и вопросы это могло бы прояснить! Но в тот момент с моей стороны оказалось милосердием, что я оставил этот препарат в покое.
Со стола я перевел луч фонарика в угол, где, как я думал, сидит Эйкели, но обнаружил, к своему изумлению, что кресло было пустым, то есть в нем никто не сидел. С сиденья на пол свешивался знакомый старый домашний халат, а рядом с ним на полу лежал желтый шарф, а также громоздкие бинты — повязки на ступни, которые показались мне такими странными. Пока я размышлял, куда мог деваться Эйкели и почему это он так легко расстался со своими аксессуарами больного, я заметил, что комната очистилась от странного запаха и что вибрация, на которую я обращал внимание раньше, тоже отсутствует. Что же, в таком случае, было их источником? Неожиданно я сообразил, что ощущал их только во время присутствия здесь Эйкели. Они были сильнее всего там, где он сидел, и полностью отсутствовали за дверью этой комнаты. Я остановился и стал обводить комнату лучом своего фонарика, напрягая свой мозг поисками объяснений того, что произошло здесь.