Самый лучший комсомолец. Том 4 - Смолин Павел. Страница 14

Ведущая в раздевалку дверь хлопнула, мы с товарищем подполковником обернулись – Витька-полуказах зашел, тоже решил освежиться, видимо. Рядовых сотрудников велено пускать, я же не настолько зазнался, чтобы в одиночестве банные процедуры принимать, пока остальные злятся и обламываются. Поздоровались, пацан пристроился к соседней от меня лейке. Продолжив процедуры, я немного смутился – пялится, зараза такая. Но эрекции, прости-господи, нету, так что может просто из любопытства? Я же типа Электроник, вот, человечность проверяет. Но пялится безбожно – это в конце концов невежливо!

– Как жизнь? – не выдержал я.

Дядя Герман хрюкнул.

– Нормально, – смущенно буркнул Витя. – А это от пуль у тебя шрамы?

– От них, – не без облегчения подтвердил я.

Вот она разгадка – шрамы у меня довольно жуткие, и интерес к ним я понять могу.

– А пули остались? – спросил он.

– Одна есть, – подтвердил я. – Из груди вынули, дома храню, под бронестеклом на память.

– Ничего себе! – восхитился он. – А в меня пока не стреляли.

– Радоваться надо, – веско заметил дядя Герман, у которого туловище вообще хоть в музей непростой жизни сдавай – и колотые, и резаные, и рваные, и огнестрельные – все собрал.

– Согласен, – поддакнул я. – Когда стреляют – это больно и страшно, я бы, например, больше не хотел.

– Буду радоваться, – пообещал пацан.

Вроде даже искренне. Смыв с себя мыло, он свалил.

– Странный какой-то, – поделился мнением дядя Герман.

– Странный, – согласился я. – На чужбине вырос – может поэтому?

– Другие-то обычные, как у нас, – не согласился он.

– Надо будет папочку попросить – и на него, и на родителей, – решил я. – Надя у нас ценная госсобственность, и кому попало ее отдавать нельзя.

– Сваха ты, а не комсомолец! – приложил меня КГБшник.

– Одно другому не мешает, – не обиделся я.

Закрыв воду одновременно со мной, товарищ подполковник подобрал взятый с собой «макаров», мы выбрались в раздевалку, и я расстроился – полотенце пропало. Товарищ подполковник тоже это заметил и выглянул в коридор, где сидит дядя Вадим.

– Кто выходил?

– Только пацан, – ответил тот.

– Ворует, сученок, – вернувшись, поделился выводами дядя Герман.

– Может перепутал? – мне о Викторе думать плохо не хотелось.

– Тогда свое бы оставил, – резонна заметил ликвидатор, вытерся собственным и протянул мне. – Держи, если не брезгуешь.

– Я вашу медкнижку видел, заразных болячек там нет, – улыбнулся я, принимая предмет. – Спасибо.

Нарядившись в халаты – дядя Герман под свой надел кобуру – покинули раздевалку, прихватив с собой дядю Вадима.

– Придется к Витьке идти, воспитывать, – вздохнул я. – Знаете где они живут? – обернулся на КГБшников.

– Всех знаю, – заверил дядя Герман.

Поднялись на второй этаж, прошлись по коридору и постучали в дверь с номером двести семь.

Витя открыл сам, и его лицо тут же окрасилось паникой.

– Родители дома? – спросил я.

– Нет, – с преувеличенным энтузиазмом покачал он головой.

– Мы тогда зайдем, – заявил я.

Дядя Герман аккуратно убрал пацана с пути, и мы зашли. Ого, у нас тут две комнаты! Неудивительно для дочери «личного друга товарища Громыко». Первая обставлена в японско-колхозном стиле – это когда над колченогим «антикварным» столиком в стиле барокко висит икебана, кровать застелена местным покрывалом с вышитым на нем тигром, а на стенке стоят японские сувениры вперемежку с хрусталем. Просто квинтэссенция безвкусицы! А еще – всего одна семейная фотка, и Виктору на ней года два.

– Тут родители спят? – уточнил я.

– Тут, – подтвердил пацан.

– Ты, значит, вон там, – и я направился ко второй двери.

– Туда нельзя, папа там часы собирает! – он попытался перегородить проход.

– Пока полотенце не найду – не уйду, – вздохнув, развел я руками. – Нафига оно тебе вообще?

– Я… – пацан густо покраснел.

– Онанизмом заниматься? – проявил черствость дядя Вадим.

– Я им не занимаюсь! – покраснел допрашиваемый еще сильнее.

– Точно онанизмом, – хрюкнул КГБшник.

– Дядя Вадим, я совершенно уверен, что и у вас был период подростковой мастурбации, – влез я к веселью дяди Германа. – Это совершенно нормально, – перевел взгляд на Виктора. – Если при этом не нюхают чужие предметы!

Тут тоже есть ряд нюансов, но мы о них не будем.

– Мне девочки нравятся! – оправдался пацан.

– Заходим, – надоело мне ломать комедию. – Извини, но воровство – это плохо.

Дядя Герман уже привычно отодвинул Виктора, и мы зашли.

Слева – отцовский закуток в виде простенького стола, на котором аккуратно разложены запчасти механических часов. Стационарная лупа – в наличии. На стене – фанерка с висящими на гвоздиках инструментами. Рядом – тикающий шкаф с «готовой продукцией». Сразу видно – своему хобби человек предан всей душой.

С другой стороны – узкая кровать, застеленная советским покрывалом, шкаф с книгами – мои на самом видном месте. Над кроватью – десяток моих «официальных» фотографий. Рядом – ученический стол с учебниками, тетрадками и прочим.

– Личное пространство я уважаю, – заявил я донельзя смущенному, как оказалось, фанату. – Поэтому давай полотенце, поклянись больше никогда не брать чужого, и мы уйдем без последствий.

– Сейчас, – старательно отводя наливающиеся слезами глаза, пацан подошел к кровати и приподнял матрас.

Пока он вынимал полотенце, я успел рассмотреть посвященный мне «иконостас» – еще куча фоток, открытки, розданные на «творческих вечерах» автографы – ребята уже по три штуки взять успели, «на обмен», говорят. Фанат здесь у нас не простой, а хардкорный.

Помимо целевого предмета, он так же вынул пару носков и шорты – я это все в прачечную сдавал и уже смирился с потерей. Особенно носков – они вообще имеют свойство время от времени пожираться Богом Стирки.

– И это спёр, значит, – вздохнул я и повернулся к КГБшникам. – Товарищи, можно мы с Витей наедине поговорим?

– Зови если что, – кивнул дядя Герман, и они переместились в соседнюю комнату.

Усевшись на отцовский стул, я велел:

– Садись.

Он послушно опустился на свою кровать, и я начал допрос.

Картина ясна: классический пример семьи, где всем на всех плевать – папа целиком в часах и под каблуком, с сыном общается только на уровне «а, пятерку получил? Ну молодец, не мешай». Мама и того «краше» – надо было внучка важному папеньке «подарить», вот и подарила. Энтузиазма – ноль, как только Витя достиг возраста относительной самостоятельности, вообще на него внимание перестала обращать. Друзей в посольстве толком нет – остальные здешние дети либо на пару-тройку лет младше, либо наоборот, а в Витином возрасте это критическая разница. То ли дело я – мне со всеми нормально, разновозрастные друзья и подружки тому пример. Как итог – острая форма «сережезависимости», и с этим придется что-то делать: я же вижу, что Наде он нравится.

– Родителей теперь из МИДа попрут? – вытерев слезы, спросил он по окончании монолога.

– Мы же договорились, что заберу свое и уйду, – напомнил я. – Твоя мама в Москву собирается переводиться.

– Не знал, – шмыгнул он носом.

– Я в деревне живу, могу попросить тебя в тамошнюю школу зачислить, – предложил я. – Комнату в общаге дам, будешь жить почти самостоятельно, а к родителям на выходных ездить – твоя мама в деревню ехать не согласится, сам понимаешь.

– Я согласен!

Чуть из штанов от радости не выпрыгнул, бедолага.

– Надя тебе как?

– Надя хорошая, про тебя много рассказывает, – улыбнулся он.

Ясно – нафиг ему Надя не нужна. Да плевать, тоже так-то точка преткновения. Ну и мелкие еще, может ничего из этого и не выйдет.

– Ну все тогда, – я поднялся на ноги и протянул руку. – Пока.

– Пока! – он радостно потряс конечность. – А концерт сегодня будет?

– А как же, – подтвердил я и покинул комнату в смешанных чувствах.

И нафиг оно мне надо было?