Сотый рейс «Галилея» (книга 1) - Лопес Евгения. Страница 30
Обессиленность и боль, боль, боль…
Кажется, в теле не осталось ни одной клеточки, которая не кричала бы от боли.
Тяжелая голова. Тяжелые веки. Тюремные стены нависают и давят… Давят…
Больно дышать.
Дурацкая, нелепая генетическая болезнь. Никто и не узнал бы о ней, если бы не…
Жигонда. Кажется, они с отцом росли вместе. Отец доверял ему, как брату. Доверял и он, принц, хотя начальник службы безопасности никогда не был ему особенно приятен. И тогда, ночью, у него не возникло никаких сомнений…
Жигонда разбудил его около трех часов.
– Ваша звездность, вставайте, король срочно приказал привести Вас к нему. Он хочет сообщить что-то важное.
– Что случилось, Жигонда?
– Его звездность не уполномочил меня сообщать новости. Он хочет переговорить с Вами лично и именно сейчас.
– Хорошо…
С трудом разлепив глаза и поднявшись с постели, он натянул джинсы, футболку и проследовал за Жигондой к выходу. И понял, что его ведут вовсе не к отцу, только когда в коридоре начальник службы безопасности, обернувшись, выстрелил парализующими пулями в Урганду, который дежурил у двери. Но было уже поздно: в следующую секунду ему в руку вонзился шприц с неизвестным препаратом; усмешка Жигонды поплыла перед глазами, и сознание отключилось.
Очнулся он здесь, в этом каменном мешке размером два на два метра, без окон, и сразу понял все. Жигонда предал его, и похитителям, (а это, конечно, вергийцы), известно и о его генетической болезни, и наверняка – о работе с Веландой. Значит, они будут требовать формулу вещества – излучателя. Под страхом неизбежной смерти… Значит, ему осталось жить пять-семь дней.
Он попытался исследовать свою тюрьму, но исследовать было нечего: везде – на полу, потолке, стенах – плотно пригнанные каменные плиты, ни единой щели. Убежать действительно невозможно. Из мебели – только низкая деревянная кровать, на которой ему, видимо, и придется умирать…
А может, еще рано отчаиваться? Ведь отец наверняка окружит Вергу, пригрозит Дильмуну, – он не позволит вергийцам убить Атонского принца. Ну конечно, его положение вовсе не безнадежно!
Он уселся на кровать и принялся ждать визита Дильмуна. Через полчаса дверь действительно отворилась, и в камеру вошел человек.
Но это был не Дильмун.
– Господин А-Тох? – недоуменно воскликнул принц.
Председатель главной партии удовлетворенно улыбнулся.
– Вот видишь, ты тоже подумал, что это сделали вергийцы. Так думают все, в том числе и король Гаренда. И хотя Дильмун все отрицает, ему никто не верит.
– А… что хотите вы?
– Формулу. Формулу излучателя.
– Нет, – коротко ответил принц.
– Подожди, не горячись, – А-Тох снова улыбнулся. – Выслушай меня до конца.
– Ну хорошо, говорите, хотя я не вижу в этом смысла.
– Возможно, сейчас увидишь. Изложу все по-порядку. Дело в том, что я всегда скрывал от всех истинное положение дел на Номе. А оно таково, что жителей у нас вовсе не десять миллиардов, как сообщается в официальных источниках, а двадцать. Двадцать миллиардов! Мы пытались бороться с этим, накладывая ограничение на рождаемость различными законами, но практически безуспешно. Нам не хватает места, не хватает ресурсов на нашей планете, мы задыхаемся. Продукты, вода стоят баснословно дорого, люди нищают, уровень жизни стремительно падает. Мы в шаге от катастрофы. Нам жизненно необходимы новые территории… Я давно слежу за тобой, принц Рилонда. Ты очень умен, а у меня нет детей, и в моем окружении нет ни одного достойного человека. Открой мне формулу вещества-излучателя, и я сделаю тебя своим преемником. Мы очистим для номийцев остальные планеты. Ты будешь властелином Вселенной! – «Очистим остальные планеты» – это значит «убьем сорок миллиардов человек»?
– А что люди? Мусор. Большинство из них не развились дальше инстинктов. Они вечно чего-то требуют, вечно лезут не в свои дела. Ради животных удовольствий они бессовестно убивают и предают. Но номийцы не такие. Наша философия позволяет выращивать дисциплинированных, послушных и абсолютно управляемых членов общества. Только представь – все пять планет – твои, а на них – двадцать, а впоследствии и больше, миллиардов вымуштрованных, до самозабвения преданных тебе подданных!
– А Вам не кажется, что лояльности подданных следует достигать не запугиванием или оболваниванием, а уважением к ним и улучшением условий их жизни?
– Ерунда. Что бы ты ни сделал для них, им всегда будет мало, они всегда будут недовольны. Только суровая идеология, строжайшая дрессировка могут сделать этих существ предсказуемыми и удобными в управлении.
– Вы всерьез так полагаете?
– Конечно. А еще… Еще я знаю многое о тебе. Знаю, что ты ненавидишь отца, который легко и просто убил твою любимую, который никогда не любил ни твою мать, ни тебя, не соизволил дать тебе элементарной родительской ласки. Знаю, что ты не решаешься завести девушку, потому что боишься, что король сделает с ней то же, что и с Элин. Что у тебя нет друзей. Что тебе плохо и одиноко… Так зачем тебе такой отец? Зачем тебе Атон, где у тебя ничего нет? Соглашайся на мое предложение, и твоя жизнь станет совсем другой! Ты будешь иметь все, что захочешь! Ты будешь счастлив!
– Я буду счастлив? Ценой сорока миллиардов жизней? Вы осознаете, что говорите? Нет.
– Я знаю и о твоей генетической болезни, поэтому и выбрал для тебя это… помещение. Если ты не согласишься – умрешь.
– По-моему, будет правильней, если умрет всего лишь один, а не сорок миллиардов.
– Но этот один – ты!
– Я знаю.
– Ну что ж, – господин А-Тох поднялся. – У тебя есть несколько дней, чтобы подумать, и советую подумать очень, очень серьезно. Твой отец и остальные руководители планет уверены, что ты на Верге, и никто не станет искать тебя здесь, на Уту. Надежды на освобождение нет. Надеюсь, приближающаяся смерть сделает тебя сговорчивее.
С этими словами А-Тох вышел.
Принц в задумчивости обхватил голову руками.
Так значит, он в плену у номийцев. Он не на Верге, а на Уту… Тогда надежды на освобождение действительно нет. Никому не придет в голову, что в его исчезновении виноваты любезные, улыбчивые, всегда такие сговорчивые номийцы… Значит, он умрет.
Значит, он должен привыкнуть к этой мысли.
Как странно получилось – с детства ему внушали, что его обязанность – заботиться об атонцах, готовили к служению атонскому народу, а оказалось, что его судьба – отдать жизнь за свой народ. Что ж, он сделает это.
«Я знаю многое о тебе»… Нет, господин А-Тох, Вы знаете не все. Вы не знаете, что несмотря на отстраненность отца, у него все же была семья – простые люди, те самые, кого Вы назвали мусором, любили его, любили по-настоящему. Не знаете, что у него теперь уже есть друзья. Пусть недолго, но ему с ними было тепло. Что же, выходит – Алан, Дайо и Энита – мусор? Чудовищная глупость…
Разумеется, он не может допустить ничьей гибели. «Советую подумать очень серьезно»… О чем тут думать?! Теперь уже разве только о том, чтобы достойно встретить смерть…
И потянулись минуты, часы. К концу второго дня он уже не мог сидеть – голова болела, мутнела, плыла. Тело наливалось жаром и болью.
А-Тох приходил с несколько раз в сутки. То ласково уговаривал, то запугивал. Сначала принц еще отвечал номийскому правителю какими-то фразами, потом уже просто шептал «нет» и отворачивал лицо к стене. Потом не стало хватать сил и на «нет».
А потом пришел момент, когда он услышал музыку.
… Музыка. Откуда здесь музыка? И женский голос – нежный, волшебный, нереально красивый. Это мамин голос? Это поет мама…
Голубое небо. Оглушительно, ошеломляюще голубое. Свет. Свет, раздвигающий небо. Это встает Игара, Атонская звезда. Но разве он на Атоне? Нет…
Он нигде. Он – посреди света. И он видит Элин. Она смотрит на него с печальной улыбкой. Он зовет ее, громко, громко, но она отворачивается. Он кричит что есть силы, тянет к ней руки, и она, наконец услышав его мольбу, оглядывается. Но что это? Она уже не Элин, это другая девушка. Незнакомая… Свет. Музыка, чудесный, завораживающий голос. Глаза девушки сияют, и ему становится легко, вольно… Нет боли – ни физической, ни душевной. Нет сломанности, потерянности, одиночества. Нет тела, оно растворилось в свете – он сам стал светом – и это так прекрасно…