Тень над Иннсмаутом - Лавкрафт Говард Филлипс. Страница 13

— В ту ужасную ночь… я увидел их. Я снова был у себя на крыше… скопления их… чуть ли не настоящие толпы покрывали своими телами поверхность всего рифа, а потом поплыли через гавань в сторону устья Мэнаксета… Боже, что творилось в ту ночь на улицах Иннсмаута… они колотили в наши двери, но отец не открывал… Толпы мертвецов и умирающих… выстрелы и вопли… крики на старой площади и центральной площади в Нью-Черч Грин — ворота тюрьмы нараспашку… какое-то воззвание… измена… все это назвали чумой, когда люди вошли внутрь и обнаружили, что половина наших парней отсутствует… никто не спасся, только те, что были с Оубедом, и еще эти существа, или кто там они были… а потом все успокоилось, хотя больше своего отца я никогда не видел…

Старик тяжело дышал, лоб его покрылся обильной испариной, рука, сжимавшая мое плечо, напряглась. — Наутро все прояснилось — но после них остались следы… Оубед взял все под свой контроль и сказал, что намерен многое изменить… сказал, что остальные тоже будут молиться с ними в назначенный час, а в некоторых домах появятся, как он сказал, гости… им хотелось смешаться с нашими людьми, как они поступили с канаками, и никто не мог остановить их. Далеко зашел этот Оубед… словно совсем взбесился. Говорил, что они принесут нам все — рыбу, сокровища, но и мы дадим им все, чего они пожелают…

Внешне как будто ничего не изменилось, только нам приходилось вести себя с этими чужаками совсем смирно, если, конечно, жизнь была дорога.

Всем нам пришлось принести присягу на верность Ордену Дэгона, а потом пришел черед второй и третьей клятв, которые кое-кто из нас тоже произнесли. За все это они могли оказать какую-нибудь услугу, или наградить чем-нибудь особым — золотом или вроде того, а сопротивляться им было бесполезно — их ведь там, под водой, целые полчища. Обычно они не поднимались на поверхность и не трогали людей, но если что-то понуждало их к этому, то тогда сладу с ними не было никакого, Мы не дарили им резных амулетов, как это делали туземцы из южною моря, но и не знали, что им надо, потому как канаки не раскрывали ни перед кем своих секретов.

От нас требовалось только регулярно приносить им кого— нибудь в жертву, снабжать всякими дикими безделушками да еще давать приют в юроде — вот тогда они готовы были оставить нас в покое. И еще они терпеть не могли посторонних, чужаков, чтобы слухи о них не просочились за пределы города — новому человеку прежде надо было помолиться за них. Так все мы и оказались в этом «Ордене Дэгона» — зато дети никогда не умирали, а просто возвращались назад к матери Гидре и отцу Дэгону, от которых мы все когда-то произошли… Йа! Йа! Ктулху фхтагн! Ф'нглуи мглв`тафх Ктулху Р'лия вгах-нагл фхтагн…

Старый Зэдок быстро впадал в состояние полного бреда, тогда как я продолжал сидеть, затаив дыхание. Несчастный старик — до каких галлюцинаций довел его хмель, а плюс ко всему это окружающее запустение, развал и хаос, сокрушившие столь богатый на выдумку разум! Вскоре он застонал и по ею изборожденным глубокими морщинами щекам заструились слезы, терявшиеся в густой бороде. — Боже, что же довелось мне повидать с той поры, когда я был пятнадцатилетним мальчишкой. Мене, мене, текел, упарсин! Как исчезали люди, как они накладывали на себя руки — когда слухи об этом достигали Аркхэма, Ипсвича, или других городов, там считали, что мы здесь все с ума посходили, вот как вы сейчас считаете, что я тоже помешался… Но Боже мой, что мне довелось повидать за свою жизнь! Меня бы уже давно прикончили за все то, что я знаю, только я успел произнести вторую клятву Дэгона, а потому меня нельзя трогать, если только их суд не признает, что я сознательно рассказал о том, что знаю… но третью клятву я не произнесу — я скорее умру, чем сделаю это…

А потом, примерно когда Гражданская война началась, стали подрастать дети, которые родились после того сорок шестого года, да, некоторые из них… Я тогда сильно перепугался и никогда больше после той ужасной ночи не подсматривал за ними, и больше никогда их не видел — на всю жизнь тогда насмотрелся. Нет, ни разу больше не видел, ни одного. А потом я пошел на войну, и если бы у меня хватило тогда ума, то ни за что бы не вернулся в эти места, уехал бы потом куда глаза глядят, только подальше отсюда. Но парни написал и мне, что дела идут в общем-то неплохо, Это, наверное, потому, что после шестьдесят третьего в городе постоянно находились правительственные войска. А как война закончилась, снова настали черные времена. Люди стали разбегаться — мельницы не работали, магазины закрывались, судоходство прекратилось, гавань словно задыхалась — железная дорога тоже остановилась. Но они…они никогда не переставали плавать вверх и вниз по реке, туда-сюда, постоянно прибывая со своего проклятого, сатанинского рифа — и с каждым днем все больше окон заколачивалось, а из домов, в которых вроде бы никто не должен жить, раздавались какие-то звуки…

Люди из других мест часто рассказывают про нас всякие истории — да и вы тоже, как послушаешь ваши вопросы, видать, наслышаны. Говорят обо всяких странных вещах, которые им вроде бы то там, то здесь мерещатся, или об украшениях, которые непонятно откуда взялись и неясно из чего сделаны. Но всякий раз никто не говорит ничего конкретного. Никто ничему не верит. Все эти золотые драгоценности называют пиратским кладом, говорят, что люди в Иннсмауте больные, или вообще не в себе. А те, кто живет здесь, тоже стараются пореже встречаться с незнакомцами и чужаками, побыстрее выпроводить их отсюда, советуют поменьше совать нос куда не следует, особенно в вечернее время. Собаки всегда лаяли на них, лошади отказывались везти, хотя когда машины появились, все опять стало нормально.

В сорок шестом капитан Оубед взял себе новую жену, которую никто в городе ни разу не видел. Поговаривали, что он вроде бы сам-то не хотел, да ОНИ заставили, а потом прижил от нее троих детей: двое еще молодыми куда-то исчезли а третья — девушка — внешне совсем нормальная, как все, даже в Европу ездила учиться. Оубед потом обманным путем выдал ее за одного парня из Аркхэма — тот ни о чем даже не догадался. Но на большой земле с иннсмаутскими парнями никто не желает сейчас иметь дело. Барнаба Марш, который сейчас заправляет делами фабрики, является внуком Оубеда и его первой жены, но отец его — Онесифор, старший сын Оубеда — тоже женился на одной из них, причем с тех пор ее никто даже в глаза не видел.

Сейчас для Барнабы как раз настало время превращения. Веки на глазах сомкнуть уже не может, да и весь меняется. Говорят, одежду он пока носит, но скоро спустится под Воду. Может, уже и так пробовал — они иногда это делают, для разминки, что ли, а уж потом спускаются окончательно. На людях его не видели уже восемь, а то и все десять лет. Не знаю, как с ним живет его бедная жена — она сама родом из Ипсвича, а его лет пятьдесят назад чуть не линчевали, когда он пытался за ней ухаживать. Сам Оубед умер в семьдесят восьмом, да и от следующего за ним поколения тоже в живых никого не осталось — дети от первой жены умерли, а остальные… Бог знает… Рокот приливных волн становился все громче, и по мере, усиления прилива настроение старика постепенно менялось от сентиментальной слезливости к настороженности и даже страху. Время от времени он делал паузы в своем рассказе и все так же оглядывался через плечо, или бросал взгляды в сторону рифа, и, несмотря на всю абсурдность его рассказа, я не мог избавиться от ощущения, что также разделяю его настороженность. Вскоре голос его зазвучал громче, как-то пронзительнее, словно он пытался за счет напряжения голосовых связок хоть немного приободрить себя. — Ну, а вы-то сами что ничего не скажете? Как вам самому-то живется в таком городе, где все гниет и разваливается, за заколоченными дверьми кто-то копошится, кряхтит, свистит, ползает по темным подвалам и чердакам, а вам самому то и дело хочется оглянуться? А? Как нравится каждую ночь слышать какое-то завывание, что доносится со стороны зала «Ордена Дэгона», и догадываться, какие звуки примешиваются к этому вою? По душе ли слышать все эти песнопения, что долетают в канун мая и в день всех святых со стороны нашего ужасного мыса? Как вам все это? Или считаете, что старик совсем спятил, а? Так вот, скажу вам, молодой человек, что все это еще не самое худшее!