Адмирал Империи 33 (СИ) - Коровников Дмитрий. Страница 7

Но при всем при том Птолемей прекрасно отдавал себе отчет, что сейчас открыто противиться воле монарха в столь щекотливом вопросе — верх безрассудства. Как ни тяжело ему было мириться с перспективой постоянного соперничества с надменной княжной, цена неповиновения могла оказаться еще дороже. Ведь разгневанный отказом император вполне мог в приступе ярости отстранить строптивого министра от дел и поручить опеку над малолетним наследником кому-нибудь другому. А этого честолюбивый Граус боялся пуще смерти.

Поэтому он, как всегда, спрятал истинные эмоции под маской ледяной невозмутимости. И лишь продолжал преданно взирать на своего покровителя и господина, всем своим видом изображая готовность внимать каждому его слову.

— Что касается Артемия, — небрежным жестом отмахнулся император, будто отметая прочь саму мысль о своем первенце. Тонкие губы его скривились в брезгливой усмешке. — То, к сожалению, в моем старшем сыне нет ни одного качества настоящего правителя и отца нации. Это моя боль. Таисия же как женщина, да к тому же вообще молоденькая девчонка, хоть и обладает незаурядным умом и бесспорными достоинствами, но, увы, так же как и ты, не сможет обрести достаточный авторитет в глазах двора и народа, чтобы единолично взять в свои руки бразды правления.

«Да-да, зато восьмилетний мальчишка, конечно же, обладает всей необходимой легитимностью и харизмой прирожденного монарха», — мысленно усмехнулся про себя Птолемей, с великим трудом удерживаясь от иронического фырканья. Его так и подмывало съехидничать в ответ на слова императора.

Ну, хорошо, допустим даже, что юный Иван и впрямь семи пядей во лбу и уже сейчас подает огромные надежды. Может статься, мальчик и вправду невероятно умен, сметлив и сообразителен не по годам, почти как сам Граус в детстве. Однако при всех своих исключительных дарованиях ему все равно катастрофически не хватит сакральности и уважения подданных для того, чтобы удержать власть в своих неокрепших ручонках хотя бы на пару недель.

Да что там говорить — любой мало-мальски решительный придворный интриган в два счета упрячет этого воробушка в золотой клетке, а то и вовсе живьем проглотит со всеми потрохами. И никакие мудрые наставники вроде самого Птолемея или бравой Таисии тут не помогут. Ведь на практике их регентство над несовершеннолетним императором превратится лишь в фиговый листок, призванный придать благопристойный вид форменному издевательству над здравым смыслом и политической стабильностью Империи…

— Даже если бы я поддержал кандидатуру Ивана Константиновича, как вы того просите, государь, Сенат никогда не утвердит мальчика новым императором, — твердо произнес Птолемей Граус, испытующе глядя в помертвевшие глаза своего монарха. В голосе первого министра сквозила непривычная резкость, почти неприкрытый вызов. Похоже, услышанное повергло царедворца в такой шок, что он на миг утратил над собой контроль. — Традиции престолонаследия в Российской Империи должны оставаться незыблемыми, иначе нам грозит неминуемая смута и раскол…

Произнося эти слова, Граус в душе проклинал себя за неосторожную вспышку. Ну что за безрассудство — перечить смертельно больному императору, нависнув над его ложем? Тем более сейчас, когда тот собирается оказать тебе величайшее доверие, фактически вверяя судьбу династии и державы. Как можно быть настолько глупцом, чтобы рисковать всем из-за какой-то минутной слабости?

Однако Птолемей ничего не мог с собой поделать. При всем своем придворном лицемерии и лести, в глубине души он был истинным государственником, радеющим за интересы Империи. И сейчас он просто не мог молчаливо потворствовать безумной затее царя, ведущей к неминуемой катастрофе.

Ведь Граус лучше, чем кто-либо другой, представлял себе истинное положение дел как при дворе, так и на необъятных просторах российского сектора контроля. В отличие от прочих царедворцев, погрязших в мелочных дрязгах и интригах, первый министр обладал целостным видением ситуации. Благодаря разветвленной агентурной сети и аналитическому складу ума он всегда был в курсе малейших изменений общественных настроений во всех уголках Империи. И сейчас Птолемей со всей отчетливостью осознавал: куда бы ни завела страну болезнь государя, передача власти младенцу тем более в обход закона, станет для нее губительным шагом, гарантированно ввергающим наши звездные системы в пучину гражданской смуты.

Поэтому Граус в данный момент готов был без колебаний пожертвовать своим придворным реноме и безупречной репутацией верного слуги, лишь бы образумить одержимого безумной идеей императора. В конце концов, речь шла не просто о личной преданности монарху, но о судьбах сотен миллионов подданных на сотнях планет и звездных систем. Перед лицом такой ответственности меркли любые соображения личной выгоды и комфорта.

Однако все благородные порывы и убедительные доводы первого министра разбились о глухую стену непонимания. Константин Александрович, и без того пребывавший на грани помрачения рассудка от нечеловеческих страданий, словно и не слышал страстного призыва своего ближайшего советника. Все его мысли сейчас занимала лишь одна неотвязная идея — любой ценой передать трон сыну Ивану, сохранив власть в руках своей семьи. Это затмевало все остальные соображения, в том числе заботу о реальном благе Империи.

— Традиции ничто, космофлот и верные штурмовые отряды — вот настоящая сила, — сухо прохрипел император, кривя рот в жутковатом подобии усмешки. Каждое слово давалось ему с мучительным трудом, но он упрямо продолжал, невзирая на приступы лающего кашля, то и дело скручивающие истерзанное болезнью тело. — Что касается традиций, то я — император Всероссийский, а значит, как первому из династии мне эти традиции и устанавливать…

— Да, но если мы объявим наследником вашего младшего сына, многие в Российской Империи могут не согласиться с таким грубым нарушением закона, — не сдавался Птолемей Граус, обреченно понимая, что увещевания его тщетны. Будучи истинным царедворцем до мозга костей, министр прекрасно знал: уж кто-кто, а прошедший огонь и воду интриган, сумевший пробиться на самую вершину власти, лучше других понимал тщетность попыток открыто противостоять державной воле. И все же Граус не мог просто так сдаться, не исчерпав все доступные доводы.

— Поверьте мне, государь… — почти умоляюще прошептал первый министр, в последней отчаянной надежде призвать монарха к благоразумию. Он склонился еще ниже над бледным как мел лицом самодержца, пытаясь поймать ускользающий взгляд воспаленных глаз. — Отчего я сейчас и молю вас, чтобы вы изменили свою волю…

Сложность ситуации действительно заключалась в том, что у императора на самом деле не было права ставить на престол никого, в том числе своего сына. По закону Империи монархия была выборной, а дворянство — личным, без возможности прямого наследования по крови. Унаследовать аристократические титулы от родителей в общем случае было нельзя. Их следовало добиваться собственными заслугами и доблестью на службе царю и Отечеству.

Правда, влиятельные аристократические семьи веками успешно обходили этот запрет, правдами и неправдами выбивая для своих чад дворянские грамоты с самых юных лет. На этом уровне проблем особых не существовало — всегда находились лазейки и уловки для торжества кумовства над законом. Но сейчас речь шла о деле совсем иного масштаба — о самом престолонаследии, фундаментальном вопросе жизнеустройства Российской Империи. Тут уж никто не посмотрит сквозь пальцы на царский произвол и беззаконие, чреватые гибельной анархией и развалом страны.

Еще куда ни шло, если бы государь-император передавал трон какой-то действительно достойной кандидатуре — опытному государственному мужу, прославленному космофлотоводцу или, на худой конец, человеку с безупречной репутацией. По крайней мере, это можно было бы хоть как-то обставить ссылками на высшую необходимость, заверениями в экстраординарности момента. Да и высшая бюрократия с генералитетом не стали бы слишком уж упираться, лишь бы соблюсти внешние приличия и заполучить себе послушного правителя.