Скрывая улики. Компиляция (СИ) - Картер Крис (1). Страница 59

— Это нормально, — пытался я поддержать ее.

— Не для меня, — покачала головой Лори.

— Он был продажным полицейским, который ничего другого не заслуживал. — Я подкрутил воображаемый ус и сострил: — Называл консерваторов либералами.

Ее это совершенно не развеселило, и я, хотя понимал, что дело в ее эмоциональном состоянии, а не в качестве моего юмора, сделал еще одну попытку продолжить ту же тему:

— Итак, представление начинается. В роли справедливого адвоката, защитника закона, — Энди Карпентер, в роли защитника тех, кто не может быть оправдан, — Лори Коллинз.

Эту шутку она тоже проигнорировала; да, надо будет записать, чтобы использовать эти перлы для более благодарной аудитории. На самом деле я не переживал по поводу смерти Дорси — мир только стал чище, когда он умер. Он знаменовал собой ужасно неприятную главу в жизни Лори, был для нее чем-то вроде эмоциональной зубной боли, и я очень надеялся, что теперь она сможет забыть об этом.

Но она не могла так просто освободиться от всего этого, и я решил перевести разговор на обсуждение деталей.

— Подозреваемые уже есть? — спросил я.

— Кажется, нет. Пит выдвинул теорию, что его уголовные дружки просто избавились от него, потому что он перестал быть им полезен.

Пит — это лейтенант Пит Стэнтон, мой самый близкий и единственный друг из числа полицейских и один из тех немногих офицеров, кто открыто поддерживал Лори в те времена. Я не удивился, что именно он сообщил ей о смерти Дорси.

— А где его нашли? — спросил я.

— На складе на бульваре Маклина. Дети подняли тревогу, когда увидели дым. Выяснилось, что это горело тело Дорси. — Она глубоко вздохнула и продолжала: — Полагают, что ему отрезали голову, возможно, мачете. Тот, кто это сделал, видимо, унес ее в качестве сувенира. Тело сгорело полностью, его опознали только по какому-то необычному кольцу на пальце.

— И это все? — Я навострил уши.

Она кивнула.

— Но для точности будет проведен тест на ДНК. Слава Богу! Дорси запросто мог убить кого-то, чтобы подстроить всю эту фальшивку. По обе стороны закона люди имеют привычку прекращать преследовать тебя, если думают, что ты мертв.

Мы еще немного поговорили о случившемся, пока не поняли, что сказать-то больше нечего.

— Ты завтра собираешься в офис? — спросила она.

— Скорее всего к полудню. В 9.30 встречаюсь с Холбруком по делу Дэнни Роллинза.

— Надо же! Твои делишки не так уж плохи, да?

Лори подшучивала над тем, что я взял дело Дэнни Роллинза, своего букмекера, потому что мне совсем нечем заняться. С тех пор, как я закрыл дело Уилли Миллера, у меня уже полгода не было хоть сколько-нибудь серьезного клиента. И вовсе не потому, что некого было защищать. Когда закончился суд и Уилли вышел на свободу, а настоящие убийцы были разоблачены, мое имя постоянно мелькало в прессе. Меня называли паттерсоновским Перри Мейсоном. С тех пор любой уголовник только и мечтал, чтобы я стал его адвокатом.

Но я отказывал всем. И у каждого отказа была своя причина. Либо потенциальный клиент казался мне действительно виновным, а потому недостойным, либо дело не было интригующим или громким. Где-то в глубине души у меня было чувство, что я изобретаю причины для отказа, но, признаться честно, я не считал нужным браться за эти дела.

Думаю, у меня появился синдром юриста.

Глава 2

К богатству привыкаешь не сразу.

Когда очень много денег сваливается на вас внезапно, как на меня, ничего естественного в этом нет. Это вроде того, как ты водишь много лет подряд старый, раздолбанный «додж», а потом вдруг получаешь в подарок «феррари». Ты можешь сколько угодно говорить, что это не изменит твою жизнь, но все же лишний раз подумаешь, прежде чем оставлять его у ночного магазина.

Мой отец, Нельсон Карпентер, оставил мне двадцать два миллиона долларов. Эти деньги он получил нечестным путем — за то, что прикрыл преступление, которое совершил его старинный друг, ставший потом моим тестем. Мой отец был уважаемым окружным прокурором, и, насколько мне известно, это был единственный бесчестный поступок в его жизни. В конце концов мой теперь уже бывший тесть оказался в тюрьме, а я получил кучу денег.

Все могло быть хуже, конечно. Мой отец мог сделать что-нибудь плохое и при этом оставить меня нищим. Однако он потряс меня, оставив мне все эти миллионы, о которых я не знал и которые он никогда не трогал, позволив им тридцать пять лет наращивать проценты. Так что последние полгода я пытаюсь сообразить, что с ними делать.

Я определенно собирался регулярно поддерживать благотворительные организации и время от времени даже предпринимал в этом направлении какие-то усилия, но все это было не то. Я хотел бы заняться благотворительной деятельностью всерьез, найти подходящую организацию и сделать работу в ней своим делом. Казалось бы, не такое сложное желание, но на практике все оказалось не так.

Прежде всего, я слишком много говорил об этом, слух пошел, как круги по воде, и благотворители всех мастей обсели меня, как мухи — кусок свежего мяса, которым я и был. И продолжаю быть.

Дошло до того, что пару дней назад ко мне явилась глава Комитета по спасению выдр Гватемальского залива. Она была вполне милая женщина, но за неделю это была уже десятая подобная просьба о деньгах, так что, боюсь, я вел себя не вполне безупречно.

— Кого вы победили? — спросил я.

— Прошу прощения?

— На выборах, когда вы стали главой комитета, кто еще выдвигал свою кандидатуру?

— Мы не политическая организация, — немедленно отозвалась она. — Мы люди, которые объединились в усилии исправить ужасное зло. Гватемальский залив систематически загрязняется, и выдры беззащитны.

— Так что вы выступали безальтернативным кандидатом? — продолжал интересоваться я.

— В каком-то роде. — Было заметно, что она начинает раздражаться. — Мистер Карпентер, не могли бы мы перейти к причине моего визита?

— Простите, но до сих пор я даже не подозревал о существовании Гватемальского залива. Я думал, Гуантанамо единственный «гва» с заливом.

— Если люди вроде вас не вмешаются, то скоро так и будет.

— И каков размер требуемого вмешательства?

— Десять тысяч долларов.

Я вмешался на тысячу. Надеюсь, этого хватит на симпатичную фотографию выдры, которую я усыновил, и, может, на пару писем.

Сегодня воскресенье, так что письмо не придет. Я удовольствовался сидением на кушетке с Тарой и баскетболом по телевизору. Дома мне теперь уютно. Пару месяцев назад я продал коттедж в так называемом модном пригороде и переехал в дом, в котором вырос. Он находится в куда менее модном Паттерсоне, но это единственный дом, к которому я когда-либо испытывал теплые чувства. Когда отец умер, я собирался продать наш дом, но не смог. Лори посоветовала мне переехать сюда, и как только я это сделал, то почувствовал себя по-настоящему дома.

Единственное, что я добавил к интерьеру моего детства, — это телевизор с большим жидкокристаллическим экраном, который я собираюсь сегодня активно использовать. «Никс» начинают игру в час, потом в четыре «Лейкерс» против Юты, потом «Нетс»-Сакраменто в шесть пересекаются с «Маркетт»-Цинциннати в семь и, наконец, Объединенная лига против Юты в девять. Если я все правильно рассчитаю, то пиццу доставят как раз к началу «Лейкерс», когда я возьмусь за третью бутылку пива.

Если бы это было в кино, то оно бы называлось «Идеальный день».

Первым делом я сделал ставку на «Никс», минус три против Торонто. Дэнни Роллинс, букмекер, пожелал мне удачи в игре, и особенно на завтрашней встрече с помощником окружного прокурора, который посмел обвинить Дэнни в букмекерстве, — возмутительное надуманное обвинение против законопослушного гражданина.

Тара забирается на диван и кладет голову мне на колено — ее любимая поза. Так мне приходится гладить ее каждый раз, когда я протягиваю руку за пивом, — мне это нравится не меньше, чем ей. Сомневаюсь, что во всем мире найдется собака, да и вообще живое существо лучше моей Тары.