Война (СИ) - Старый Денис. Страница 53

— Слава Великому, слава Димитрию Великому! — прокричали в толпе, и толпа приняла.

Вот и стал я Великим. Гордыня обуяла. Это же специально так выкрикнули, чтобы использовать психологию толпы. И вот сейчас мы подойдём к Кремлю и при этом все вокруг будут кричать, провозглашая меня Великим. Был велик мой отец, превратившийся из великого в Грозного. Был велик мой прадед, Иван III. А мне повезло быть Димитрием, чтобы не путаться во всех великих Иванах. И, да, я себя более всего осознаю, как истинный Рюрикович.

*…………*………..*

(Интерлюдия)

— Миланья Игнатовна, но как же? Кто же, коли не ты, кормилица? — причитала бабка Стешка, выказывая мнение большинства людей Второго Южного района Москвы.

— Пусчай брат мой Демьях сходит! Негоже бабе идти на такие собрания мужей, — отнекивалась Милка.

Именно так. Это та самая Милка, которая была некогда спасена молодым казаком Егором Игнатовым во время разорения деревни Демьяхи. Нынче она не перепуганная симпатичная девушка, но красивая женщина, пользующаяся уважением на Москве, особенно на трёх улицах, что примыкают к её усадьбе.

Тут было дело не только в том, что муж Милки, а ныне Миланьи, был грозным воителем и уже дорос до воеводского чина; даже не в том, что тринадцатилетний брат Миланьи Игнатовны Демьях — гроза всех трёх улиц и также собрался идти по стезе своего родственника на службу. Сама Милка превратилась в сущую барыню.

У семьи домом являлась богатая усадьба, даже по меркам столицы. Кроме того, Миланья была вхожа в императорский дворец. Некогда царица затеяла кружевное производство, а Милка, сколько себя знала, всегда шила, любила это дело. Вот только ранее не было достаточно средств, чтобы покупать красивые нитки. Но Миланья быстро научилась.

Это успехи мужа, за дурное словно в адрес которого Милка могла убить, сделали её той, кем была женщина. Она выучилась. При Государевой школе были открыты платные курсы для женщин, куда набирались всего двенадцать учениц. Милка пошла и освоила и письмо, и чтение, сама сейчас вела дела в оружейной мануфактуре, что была открыта в те недолгие периоды, когда любимый муж Егор был дома.

Дела вела сама, это да, но тщательно подобное обстоятельство скрывала. Было у Милки «лицо компании» — неглупый в целом мастеровой, мощный на вид мужик, с грозным взглядом и громким голосом. Вот он и служил ретранслятором всех идей и решений истинной хозяйки. Теперь, даже когда Егор временно возвращался на побывку домой, он был уверен, что его дело живёт.

И вот такую Миланью Игнатовну жители Второго Южного района Москвы выдвигали в представители от них на внеплановом общении с императором. Час назад по всем улицам проскакали вестовые с известием, что колокола бьют оттого, что государь торжественно идёт сказать своему народу какие-то вести.

Такое вот городское собрание было уже вполне отработано. В каждом районе Москвы местные жители должны были выбрать одного представителя, которому следовало бы прийти на Лобное место. Ну, а после, получив информацию, этот представитель должен был рассказать обо всём услышанном своим соседям. На самом деле, большая честь.

— Ты меня прости, Миланья Игнатовна, но коли бы все бабы были такими, как ты, характерными, то сложно бы нам, мужикам, пришлось бы, да и усадьба у тебя самая богатая, вона в дворянство вошла. Прими просьбу нашу, — сказал приказчик с гончарной мануфактуры Фома Тихой.

Толпа загомонила, подтверждая правильность всего сказанного.

— Сестра, ты сходи, ты достойна, — своё веское словно сказал Демьях.

Милка уже прислушивалась к мнению брата. Он же мужчина, его мнение в первую очередь идёт. Такое вот воспитание было у Милки, иначе на мир она и не смотрела. И это всё каким-то странным образом сочеталось с тем, что Меланья Игнатовна на мануфактуре была очень требовательным начальником, спрашивала с мужиков рабочих и с разных мастеровых сурово. Она даже научилась отличать качество стволов, проверять нарезку. Уже не обдуришь.

— Так, бабоньки. Пост нынче, но чую я, что случилось то, что и церковь дозволит… Далече не отходите от усадьбы. Коли отцы святые дозволят, то я ещё за новый чина мужа своего любимого столы не накрыла. Вот и накрою. А нет, так такоже накрою, но по-постному. Тогда замест песен иных, псалмы попоём, — сказала Миланья и спешно направилась в дом.

— Донька, Донька, — кричала Милка, как заправская барыня.

— Дась, Миланья Игнатьевна, — появилась личная служанка.

— Знаешь ли, что на торгах из тканей покупали более всего? — спросила Милка.

Донька, курва такая, закрутила роман с сыном одного из видных торговцев тканями. Теперь, несмотря на проблемы, в том числе и для Милки, Донька в курсе всех веяний моды. Какой фасон, какие ткани, но важнее, какой нынче цвет в моду вошёл.

А в чём проблемы? Так в том, что сынок тот, паразит, успел попользовать Доньку, да и открестился от неё. А эта дура поддалась на уговоры, что свадьбе быть, и можно уже обжиматься. Доигрались. Кто возьмёт такую? И всё бы так и осталось, если бы Милания не была однажды своей служанкой обколота иголками, случайно, конечно, из-за подавленного состояния Доньки. Милка влезла в дело, припугнула, лично влепила, не побрезговала, в глаз охальнику, который ещё и рассказывать всем стал о своих подвигах. А после договорилась о свадьбе, предлагая аж шесть сотен рублей в приданное за свою служанку. Вот такая сердобольная барыня получается.

— Знаю, все в пурпуре али в золотом. Приходили от Ромодановских, жонка Прокопия Ляпунова приходила, были иные, но всем пурпур подавай. А где ж его наберёшься? — горделиво с удовольствием, что оказалась полезной, отвечала Донька.

На самом деле, звали её Доната и была она не самого захудалого рода. Это одна из тех полонянок, которая ещё ребенком малым была захвачена в Речи Посполитой ещё более десяти лет назад. Таких, как Донька, у семейства Игнатовых было немало. Мужу Милки государь за службу даровал земли у Тушино, тогда это было по месту службы Егора. Несмотря на то, что земли располагались рядом с Москвой, они были мало обжиты. В двух деревеньках проживало всего шесть десятков человек. А земли было достаточно и для пяти сотен. Вот из беженцев и всяких переселенцев и набралось двести сорок жителей. И хозяйка, Миланья Игнатовна, была довольна своими рядовичами. Даже тот ряд, который она с ними заключала, был ещё менее кабальным, чем общепринятый на Руси.

— Ну, чего ждёшь, дурёха. Давай мне что-нибудь пурпурное или золотое? — тоном капризной барышни потребовала Меланья.

И вот она уже стоит у Лобного места, аккурат успев к тому моменту, как приближалась процессия со стороны царского дворца. Более всего собравшихся на площади шокировала та громадина, двуглавый орёл, сверкающий на солнце. Он казался живым, своим, родным, но монстром. Веяло от него силой, которую хотелось уважать, которой хотелось гордиться. Крылья сверкали и ослепляли, но люди не могли оторвать глаз от этого чуда.

— Глянь, Тимоха, вона царица сама. Сколько бабе ужо, а всё такая ничаго соби, — шёпотом, но отчётливо и громко сказал один мужик другому.

Миланье это было не совсем приятно. Она знала Ксению Борисовну и даже имела честь когда-то несколько месяцев жить в Кремле. Подругой для императрицы она не стала, наверное, и не могла стать, но вполне открыто общалась. Благо, более мужчины на свои сальные разговоры не отвлекались, иначе Милка могла бы и поставить мужиков на место.

Вопреки ожиданиям, Миланья Игнатьевна была не единственной женщиной в разношёрстной компании, встречающей процессию. Вообще, в последнее время женщин уже можно довольно часто увидеть на улицах без мужского сопровождения, что раньше считалось чуть ли не за пример грехопадения. Сейчас же всё меняется. Как-то незаметно, постепенно, но меняется. Открылись уже три школы повитух, в которых обучаются женщины, набираются отдельные женские группы в Академию. Нет запрета женщинам посещать музей и библиотеку. И это считалось за гранью возможного. Правда, до сих пор в присутствии гостей женщины устраивали застолья отдельно, если только формат встречи не требовал присутствия хозяйки или дочери хозяина, когда та на выданье, и её нужно показать.