Жажда, или за кого выйти замуж - Успенская-Ошанина Татьяна. Страница 12

Но субботы с воскресеньями она Всеволоду уступила — никогда больше не брала дежурств в эти дни и приходить на работу в субботу и в воскресенье перестала. Вчетвером шли в бассейн, плавали. На машине ездили в Загорск или к друзьям на дачу — летом купаться в Москве-реке, зимой кататься на лыжах, маршруты и занятия менялись от времени года.

В будни же Катерина ничего не могла изменить. Быть дома в шесть часов вечера не получалось, как она ни старалась. Не всегда успевала в обеденный перерыв достать продукты. Задерживалась с операцией, попадала в магазин, когда там был перерыв, приходилось по дороге домой заходить за продуктами, но что можно купить перед самым закрытием? Вот и жарила на ужин хлеб с сыром, варила кашу. Каждый день хлеб и кашу.

— Мужчину нужно питать! — сердился Всеволод. — Я хочу картошки.

— За картошкой очередь. И потом, когда я иду вечером, магазины на моём пути домой закрыты. И потом, мне тяжело таскать картошку!

— Я хочу котлет! — говорил Всеволод.

— Мяса вечерами не бывает, — оправдывалась она. — А мой обеденный перерыв совпадает с перерывами в магазинах.

Он терпел долго, но ему сильно надоел жареный хлеб, и он стал приносить продукты сам. Оказывается, у них на работе имеется буфет. Сосиски, колбаса там есть всегда.

А когда ему надоели сосиски и колбаса, он стал приходить домой сытый. Теперь она ждала его вечерами.

Она не задумывалась, где он бывает, с кем и как ужинает. Он, ласковый, умный, яркий, рядом. Играет с мальчишками в шахматы, расспрашивает их о школьных делах. И ничего больше она знать не хочет.

Жизнь катилась в смехе, в праздниках. Катерина не обращала внимания на мелочи, она была счастлива. Даже то, что все субботние и воскресные утра приходилось стирать, гладить, убирать, готовить, не разрушало её счастья. Так все живут. Что делать, у них большая семья.

Катерина не думала о спорах и обидах. До мгновения, когда Всеволод стал собирать свои вещи и сообщил ей, что расходится с ней, так как он лишён элементарного ухода, а «мужчину надо питать».

Вот когда она оглянулась назад, и перёд ней замелькала вереница унижений и обид.

Он получил премию за очень серьёзную брошюру, над которой долго работал. Позвонил ей на работу.

— Нужно отметить. Такое бывает раз в жизни, Высшая премия! Может быть, ты сделаешь для меня сегодня исключение — возьмёшь день за свой счёт?! Придут люди. Я принесу Коньяк и шампанское.

Это было в первый раз — она взяла день за свой счёт. В двенадцать часов, через двадцать минут после того, как Всеволод позвонил ей, бросив больных, вышла из клиники и помчалась по магазинам.

Ветчина, баранья нога, картошка, фрукты, торт… едва дотащила до дома сумки.

Мясо сунула в духовку, намыла картошку, чтобы испечь её, когда Всеволод с приятелями придёт, приготовила салат, нарезала ветчины. Надела любимое Всеволодово платье и села ждать его.

Она очень хотела есть. Но она очень любила общие застолья. Она потерпит. Всеволод скоро придёт. И дети вот-вот вернутся из школы.

Прошёл час. Всеволод не шёл. Она даже позвонила ему на работу. Любезная секретарша сказала, что он уехал два с половиной часа назад и что сегодня, в связи с некоторыми торжественными обстоятельствами, его на работе не будет.

Звонить больше, было некуда, оставалось терпеливо ждать.

Может быть, он покупает что-нибудь вкусненькое?

С каждой минутой ожидания нетерпение возрастало — наверное, от голода.

А вдруг что-то случилось?

Катерина сидела у окна в кухне, смотрела, как плывёт лёгкими, крупными хлопьями снег. В сущности, она совсем не знает Всеволода. Утром уходит раньше его, вместе с ребятами, когда Всеволод ещё спит. Без неё он просыпается, без неё завтракает — кашей и бутербродами, которые она готовит ему. Без неё садится работать и высиживает свои ежедневные три часа за столом, потом едет на работу. Он пишет о США и Индии, о скандинавских странах. Что делает он на радио и в своём журнале, она не знает, как не знает он, что делает на работе она.

А встречаются они вечерами. Два-три общих семейных часа, и всё. Праздники и воскресенья — круговерть светской жизни. Дома отдыха, гости, лёгкая болтовня, смех и радость общения — разве можно в суете и развлечениях узнать человека?

— Мама, почему ты дома? Ты не заболела? У тебя ничего не случилось? — Петя не может скрыть, он очень доволен, что она дома, подбегает, целует.

Петя похож на неё, лицо к лицу. Золотистые волосы, светло-карие глаза, вздёрнутый нос. Только щёки и подбородок отцовские.

— Артём не слушается! с разбега стал жаловаться. — Говорю, надень варежки. Он говорит: жарко. Говорю: закрой рот. Он говорит: дышать нечем. Если у человека испорчен носовой аппарат, то вполне естественно, что дышать носом он не может. А носовой аппарат испорчен потому, что руки всегда голые, шея всегда голая, грудь нараспашку.

Артем — копия отца. От неё — ни одной черты. Всеволодовские глаза, Всеволодовские твёрдые узкие губы, Всеволодовский нос с горбинкой.

— Мама, я слушаюсь в пределах разумного. Папа говорит: «Мужчина должен гнуть свою линию». Вот я и гну. Не нужен же тебе сын — баба?! Что, если мне жарко?

— Какие у тебя отметки сегодня? — спросила Катерина.

Артём пожал плечами.

— Ну?

— Многообразные! — сказал нехотя.

— Значит, полный комплект — от пяти до двух?

— До одного! — упавшим голосом поправил Артём.

— И единица есть?

Единица у него за подсказку, пусть не пижонит, она не считается, никуда она не пойдёт. А двойка — за пение. Он, видишь ли, у нас самостоятельный, одни песни он поёт, другие не поёт. Ну не хочешь петь, не пой, зачем же об этом сообщать учителю? «Эта песня, — заявил он, — не отвечает моим этическим и эстетическим запросам». А там таких терминов и не слыхали. Наслушался папочкиных передач и докладов, набрался умных слов.

— А пять за что?

— За диктант. Учительница говорит: у него врождённая грамотность. У тебя, мам, одни пятёрки были, да?

— Где же это ты слушаешь папины доклады и передачи? — удивилась Катерина.

Как — где? Папа репетирует перед нами! А потом включает магнитофон и даёт послушать выступления по радио.

Петя между тем снял форму, аккуратно повесил её, надел домашние штаны и рубашку. С самого первого сознательного своего часа он был крайне аккуратен, по несколько раз укладывал свои игрушки, вещи, книжки. Он знал, где лежат линейка, ластик, трусы, рубашки. Артём вещи разбрасывал. Ему было совершенно всё равно, мыться или не мыться, сколько времени носить одни и те же трусы. Он никогда не мог найти своих тетрадок и карандашей. Носился по дому в поисках их.

— Тройка, конечно, по математике? Четвёрка — по литературе?

— Откуда ты, мама, всё знаешь? Зато у Петра скучная пятёрка.

Хотя мальчики в школе ели, увидев баранью ногу, запросили обедать. Катерина не стала говорить им, что ждёт Всеволода, иначе они не уселись бы за уроки, а тоже принялись бы ждать.

— Какие проблемы тебя мучают? — спросил у неё неожиданно Петя.

Она пожала плечами.

— Никаких. — Взяла книжку, села читать. — Отдыхаю.

Всеволод не пришел ни в шесть, ни в привычные восемь.

Что-то случилось!

Чтобы не тревожить мальчиков, она пошла звонить из автомата. К матери он не заходил, в Доме учёных его сегодня не было. Больше звонить некуда.

А снег всё падал, крупный, нехолодный, щекотал торящее лицо.

Катерина ходила мимо телефона-автомата, десять шагов в одну сторону, десять — в другую. Ей была видна арка, в которую он обычно въезжает, и их подъезд.

Почему-то в течение всей её жизни с Всеволодом она даже не вспоминала о вопросах, которые мучили её в девичестве.

Может быть, потому, что, отдав свою квартиру Борьке, больше не жила на могилах и не думала о жизни ушедших людей. А может, потому, что Всеволод задал такой ритм жизни, что она не успевала ни о чём задуматься, бежала куда-то и никак не справлялась со всеми наваленными на неё делами и заботами.