Жажда, или за кого выйти замуж - Успенская-Ошанина Татьяна. Страница 4

И ещё одно, очень важное для неё: Всеволод с Борькой двух слов не скажет, а Анатолий подружился с Борькой. Борька приносит Анатолию свои заготовки, чертежи. Так принёс проект стеллажей, и стеллажи они доделывали вместе.

При Всеволоде Анатолий резко меняется, он словно в стойку становится. Начнёт, например, Всеволод говорить о политическом и экономическом воздействии США на другие государства, Анатолий тут же старается перевести разговор на геологию или географию. Это его хобби. С детства собирал книжки по географии. Он знает, где растёт тутовое дерево, где какие существуют залежи полезных ископаемых и драгоценностей, где водятся какие животные. И, если ему удаётся перебить Всеволода, много разных сведений обрушивает на них Анатолий. Ей почему-то кажется, что говорит он им лишь сотую долю того, что знает. Но говорит таким спокойным, ровным, неинтересным голосом, что ей становится безотчётно скучно.

Всеволод Анатолия не слушает, зевает, но из вежливости, а может быть, из нежелания выявить своё недоброжелательство по отношению к Анатолию не перебивает, зато, когда Анатолий что-либо рассказывает, громко просит передать ему соль, сахар, налить чай — всячески старается перевести её внимание на себя. Ни география, ни геология его совершенно не интересуют. Он наверняка не знает, откуда берётся газ, на котором она готовит, как растёт хлеб.

Зато Анатолий не может взять у приятеля машину и повезти её за город в ресторан, усадить к голубому окну, заказать ей её любимую мелодию из «Мистера Икса» и накормить её любимым цыплёнком табака с оливками.

Анатолий не слышал ничего о Шопенгауэре и Ницше, Всеволод наверняка не читал о путешествии Магеллана. Всеволод ест колбасу и сыр с белым хлебом, Анатолий — с чёрным.

Ни в одной черте, ни в одном слове, ни в одном поступке они не похожи. Разве что приходится им сидеть за одним столом в её вторники, пить чай из одного чайника, есть варенье из одной вазочки, класть руки на одну скатерть. Вот и всё, что объединяет их.

Третий жених — Юрий.

Когда Юрий, в своём строгом, всегда тёмном костюме, улыбаясь одними глазами, со своим, всегда одинаковым, мягким «Добрый вечер!», входит в её дом, она замирает с чашкой в руке, с веником, с книжкой. Юрий всегда, зимой и ранней весной, появляется с цветами. Чаще это розы или гвоздики, ранней весной — мимоза, подснежники или фиалки. Но ни разу он не подарил ей ни астр, ни георгинов, ни пионов, ни флоксов — откуда он знает, что она их терпеть не может?

При Юрии работать она не может: ни посуду помыть, ни пол подмести, ни книжку почитать. Сама себе удивляется, как это она ещё дышит при Юрии. Ей кажется, он — инопланетянин. Про него нельзя сказать «у него насморк», «у него живот болит». Ни насморка у него быть не может, ни желудок у него расстроиться не может. Юрий вне будничного, житейского, вне бытового, с чем ей приходится иметь дело ежедневно. «Тела» у Юрия нет, хотя Юрий высок, как Всеволод, широкоплеч, узок в поясе, длинноног. Лицо у него чуть бледноватое, аскетичное, со строгими чертами, с отчуждёнными, отрешёнными зелёными глазами. Инопланетянин, одно слово. Когда Юрий на неё смотрит, у неё кружится голова, потому что из глаз его идёт незнакомый, по всей видимости, вовсе неземной свет — серо-зелёная сила, заставляющая голову кружиться.

Юрий — человек космический ещё и потому, что он занимается изучением космоса. Это она сама догадалась, что Юрий — не обыкновенный инженер, как он охарактеризовал себя в первую их встречу. Он никогда не говорит ни о планетах, ни о космосе, но, если бы он был обыкновенным инженером, обязательно назвал бы свою специальность. А однажды он просто выдал себя…

Борька заговорил о космических кораблях, о несовершенстве их, об авариях, Юрий насторожился, напрягся весь — расширились зрачки, глаза чуть не чёрными стали, губы сжались в узкую полосу. Она почувствовала: Юрий возмущён, не согласен. Он сдержался, промолчал, а ей было достаточно — теперь она уверена: он занимается именно космосом.

У Юрия хобби — литература и история. Он может от начала до конца «прошпарить» наизусть «Онегина» и «Медного всадника», он в курсе того, что печатают «Новый мир» и «Дружба народов», он знает чуть не наизусть книгу Тарле о Наполеоне и читал Ключевского и Соловьёва. Но почему-то, почему — она понять не может, Всеволоду Юрий никогда не возражает, хотя, она чувствует, с половиной того, что утверждает Всеволод, он не согласен. Он только смотрит на Всеволода внимательно, и всё. Говорит Юрий редко. «Горы образовывались миллионы лет. На вершинах некоторых из них найдены моллюски. Значит, раньше горы были морским дном…» — он замолкал, не договорив. К чему он завёл разговор о горах, непонятно. «Раньше приливы и отливы объяснялись влиянием Луны. Теперь говорят, Луна не имеет отношения к приливам и отливам, но почему-то действует на душевное состояние человека. Учёные пытаются исследовать… — И тут же, прервав себя, неожиданно говорит: — Лучше всего изучать флору и фауну земли, геологические процессы из космоса».

Юрий говорит медленно, словно сам прислушивается к своим словам и свои слова взвешивает. Его совершенно не волнует то, что Всеволод вроде и не слушает, Юрий говорит лично ей. То, что он говорит, — вовсе не скучно, она понимает всё, о чём он говорит.

Когда говорит Юрий, Всеволод скучает по-другому, чем когда говорит Анатолий: нередко в его глазах вспыхивает острый блеск опасности. Нужно одно движение с её стороны — к Юрию ближе придвинуться, взглянуть на Юрия с жадным интересом, и Всеволод взорвется или бросится на него. Но Катерина не доставляет Всеволоду такого удовольствия и прячет то, что происходит в ней при Юрии. Дрожь возникает в ту минуту, когда Юрий входит в её дом, и исчезает в ту минуту, как за ним захлопывается дверь. Из-за одной улыбки Юрия, из-за одного его чуть удивлённого взгляда, когда брови приподняты углами, она может не спать ночь или переть навстречу ледяному ветру сколько угодно часов.

В отличие от Всеволода с Анатолием, Юрий вовсе не стремится остаться с нею наедине, а если остаётся, не делает ни малейшей попытки поцеловать её, коснуться её, никогда не говорит ей о своих чувствах и не зовёт её замуж.

Юрий любит водить её в театр. Он входит в театр, как Всеволод — в зал ресторана, торжественно и гордо, покупает ей программки, сегодняшнюю и толстую, месячную. Он всегда берёт билеты в первые ряды партера — если уж идти в театр, то идти! В антракте обязательно ведёт её в буфет. Она стесняется показать ему, что ей хочется пирожное или «Мишку», берёт бутерброд с сыром, а он не настаивает. Ни в чём он не навязывает ей своей воли. Обратно они едут долго, и её не покидает ощущение праздника. Он так красив! Так светлы его серо-зелёные глаза с золотистыми точками, так строго одухотворённо его лицо! Он расспрашивает её об игре актёров, о постановке, слушает так, будто лично от неё зависит качество и значительность спектакля. Своё мнение высказывает редко, отделывается «да» и «нет», но, если высказывает, всегда возражает. Возражает осторожно, словно боится обидеть, но жёстко. Почти всегда их взгляды расходятся: то, что нравится ему, не нравится ей, и наоборот. При этом он соглашается: да, наверное, так и есть, то, что нравится ей, хорошо, но ничего не поделаешь — ему это не понравилось. Самое интересное заключается в следующем: даже когда Юрий высказывает ей своё мнение, ухватить его она не может — Юрий всегда не договаривает.

Что он за человек, о чём думает, что исповедует, остаётся для неё тайной. С любопытством вглядывается она в него, но постигнуть тайну не может. Юрий закрыт от неё, прячется, как за бронёй, за строгой одеждой — галстуком, всегда крахмальной рубашкой, чёрным пиджаком и за строгим, чуть холодным выражением лица. Доводит он её не до подъезда, как Анатолий, а обязательно до двери квартиры, точно в подъезде с ней может случиться что-нибудь нехорошее, руки он ей не протягиваем целовать не целует, снимает шапку, склоняет перед ней низко голову, так что она видит его аккуратную пушистую макушку, обязательно говорит: «Спасибо». А уже потом: «До свидания».