Тени Шаттенбурга - Луженский Денис. Страница 76

Наконец глаза священника закатились, и он мешком осел на землю. Тяжелым взглядом фон Ройц обвел двор.

– Отец Иоахим переоценил свои возможности, – произнес он в полной тишине. – Но грех лежит не только на том, кто возвышает себя над прочими, но и на тех, кто покорно идет за лжецом, грозя расправой посланнику помазанника Божьего. За свою гордыню этот человек заплатил кровью. Кто из вас хочет узнать цену своей дерзости?

Горожане переглядывались, переминались с ноги на ногу – единый монолит, всего лишь несколько секунд назад спаянный общим желанием требовать и карать, рассыпался, распадался, таял. Теперь нужно кинуть им пряник. Хотя и кнут далеко убирать не след.

– Я знаю, что вам страшно. И мы делаем все, чтобы отвести угрозу от города. Дело непростое, но нам оно по силам. Если же кто-то встанет у нас на пути…

Глядя в глаза купцу Вернеру, фон Ройц демонстративно протянул руку к своему дружиннику. Сообразительный парень тут же подал ему мешочек с порохом, и барон начал неторопливо набивать крупчатую смесь в еще теплый от выстрела толстостенный, сваренный из железных полос ствол. Вложил суконный кружочек пыжа, втолкнул тяжелый шарик пули… и толпа дрогнула. Сначала по-одному, а потом и группами люди начали исчезать с площади. Вернер, смерив последним ненавидящим взглядом зятя, а потом и рыцаря короны, неровной подпрыгивающей походкой тоже направился к воротам. Очень медленно фон Ройц опустил ручницу и повернул голову к бургомистру, который так и стоял, вцепившись в перила.

– Ну, дружище Ругер, в этот раз пронесло. Однако сдается мне, снова они так не ошибутся. Не удивлюсь, если завтра «Кабанчика» просто подпалят со всех углов и, когда мы начнем выбегать в одном исподнем, встретят нас дубьем.

Фон Глассбах открыл было рот, собираясь что-то сказать, когда со стороны ворот донесся громкий крик: «Получай!» – и мгновением позже нечто твердое и тяжелое врезалось в голову барона.

Кровь хлынула, заливая глаза. Прижав ладонь к ране, Ойген покачнулся, попытался разглядеть того, кто швырнул камень, но смог сосредоточить плывущий взгляд лишь на распростертом теле отца Иоахима. Вспомнился вдруг разговор, который они вели в возке по пути к Шаттенбургу.

«А не везет этой земле на инквизиторов», – подумал фон Ройц, прежде чем потерять сознание.

8

В библиотеке обосновался полумрак. Тени наполнили углы, залегли на полках с книгами, притаились под коренастым дубовым столом. Пламя свечей, качаясь на сквозняке, бросало в сумрак колючие тревожные отсветы. Неуютно на сердце. Вроде бы и тепло, и сухо, и гладкий гриф в руке – удобный и будто подрагивающий в ожидании, как запястье жадной до ласки любовницы, но все же… Словно вышла из берегов невидимая река да затопила дом по самую крышу. А в реке той не вода – предчувствие беды.

Звук шагов был едва слышен, он почти сливался с тишиной, не поднимаясь выше слабого шороха. В изломе теней возникла на миг фигура женщины. Перегрин не удивился, но и ничем не выдал, что увидел вошедшую. На прикосновение пальцев струны отозвались мелодичной дрожью. Пипа – «вспомнил» он название инструмента…

– Откуда ты знаешь? – нарушила молчание баронесса, слова ее звучали глухо. – Влез ко мне в душу, заглянул в мои мысли…

– Вовсе нет, – Перегрин мотнул головой. – Я этого не умею. Мне доступно понимание сути того, на что падает мой взгляд, но не все знание мира. Когда смотрю на тебя, слышу эхо твоего прошлого, отголоски твоих чувств и метаний. Слышу громче и отчетливее, чем обычно. Это… наводит на размышления.

– Какие же?

Он с рассеянным видом перебрал пальцами струны, вздохнул и отложил инструмент.

– Мы ведь собирались устроить совет, на нем я скажу все.

– Все… – повторила женщина без выражения. – Все… А если мне вовсе ни к чему, чтобы это «все» слышали чужие уши?

Словно оттолкнув от себя уютную тень, она вышла на свет, и гость увидел, как в глазах хозяйки пляшут янтарные искры. Впрочем, ни единым движением Перегрин не выдал своих чувств, голос его по-прежнему был тих и доброжелателен:

– Николас говорил, будто ты убила чудовище, напавшее на отряд. Теперь я знаю, как ты это сделала. Но со мной не выйдет, поверь.

Ульрика не отступила, искры лишь быстрее закружились в танце, белки глаз словно подернулись позолоченным льдом. От усилия, вложенного баронессой в беззвучный удар, казалось, вздрогнула библиотека. Сверкающие блестки закружились меж книжных полок, засверкало в сумраке по темным углам, а пламя свечей, напротив, потускнело, и в отбрасываемых им красноватых отсветах почудились странные пляшущие тени. Перегрин поймал себя на том, что вглядывается в этот таинственный хоровод, пытается разглядеть фигуры танцоров и будто тонет в трясине – медленно, но неуклонно.

Вспомнился вдруг негостеприимный мир, куда однажды вывела его Тропа: напоенный ядовитыми испарениями воздух, хищные лианы и странные существа, в сознании которых неосторожный путник тонул быстрее, чем в затянутых вязкой жижей бочагах. Молодому и тогда еще неопытному страннику дорого обошлись те бескрайние болота…

Усилием воли он отгородился от внушения, не позволил теням увлечь его разум в мерцающую пелену.

– Оставь, – сказал Перегрин, вкладывая в голос всю свою настойчивость. – Тебе еще пригодятся силы, не трать их впустую.

– Ох… – Женщина покачнулась; золото истрескалось, рассыпалось быстро гаснущими осколками, из очистившейся от янтарного льда серой глубины поднялся на поверхность обычный человеческий страх. – Как… ты можешь бороться?!

– Твой дар предназначен для людей, но моя природа отлична от вашей.

– Дар… Хотела бы хоть разок взглянуть на дарителя.

– Понимаю, – мягко сказал странник, но баронесса, уже оправившаяся от потрясения, в ответ лишь зло оскалилась:

– Да неужели? Ты видел людей, что меня окружают? Догадываешься, чем они расплачиваются за жизнь в этом поместье? Я пальцем никого из них не касаюсь, а все же пожираю – каждый день, каждую ночь, год за годом!

– Но они не уходят. Отчего же? Держит твоя сила?

– Лучше бы так, – Ульрика отвернулась. – Собирала их везде, куда швыряла меня судьба. Чена вытащила из петли, Абу выкупила у мавританского пирата. Терезу собственный отец продал служанкой в кабак, она умирала от голода и побоев, когда я ее нашла. Карл почти задохнулся в пожаре. Каждый висел на волоске, каждый обязан мне жизнью… той частью, что я им оставлю. Их при мне удерживает верность. А я делаю вид, будто всего лишь взимаю справедливую ренту. Но ты ведь и сам это знаешь?

– Я не вижу всего. Лишь обрывки, отражение в воде, куда бросили камень. Не ищи во мне врага, у меня есть причины, чтобы помочь тебе.

– В чужое бескорыстие всегда верится плохо, – усмешка женщины отдавала горечью.

– У меня есть причины, чтобы помочь, – упрямо повторил Перегрин. – Ты живешь прошлым в надежде его изменить. Но этот путь никуда не ведет.

– Ошибаешься, чужак, я давно уже ни на что не надеюсь. Что проклято, то проклято навсегда.

– Не навсегда.

Баронесса вздрогнула при этих словах, губы ее сжались в тонкую неровную линию.

– Менять прошлое – пустая затея, однако будущее не предопределено. Знаю, вы здесь привыкли считать иначе, но истина в том, что скрижалей, на которых записаны ваши судьбы, не существует.

– Я… Как я могу верить тебе?

– Никак, – Перегрин развел руками. – Мне нечем доказать свою искренность. С другой стороны, если я обману, много ли ты потеряешь?

– Достаточно и одной жизни, – Ульрика сжала в кулак тонкие ухоженные пальцы. – Если тебе доверюсь…

– Довериться придется не только мне, но и всем этим людям тоже.

– Половину из них я прежде даже не видела.

– Как и я, – он вздохнул. – Будущее не предопределено, и все же у меня есть… предчувствие. Как и ты, я могу просто уйти, не вмешиваться в события, позволить им течь своим чередом. Но тогда это кончится большой бедой. Для многих, очень многих.