Чужак из ниоткуда 4 (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич. Страница 3

Было девять часов пятьдесят минут утра восьмого августа одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Я стоял у хвостовой части четырёхмоторного гиганта и наблюдал, как в его металлическое чрево под руководством пилота Нодия, чем-то похожего на актёра Влодимежа Пресса из популярнейшего в СССР польского телесериала «Четыре танкиста и собака», в котором Пресс играет механика-водителя танка «Рыжий» грузина Григория и механика Сергеева грузят гравилёт «РС-1» со снятым несущим винтом.

Борис и Антон привычно бдели поблизости.

Гравилёт был плотно упакована в серо-зелёный брезент, но и под ним угадывались необычные стремительные очертания машины.

По военному аэродрому Чкаловский гулял рваный августовский ветерок. Небо, абсолютно ясное с раннего утра, заволакивали тучи.

— Как бы дождь не начался, — принюхался к воздуху штурман Павел, забавно шевеля длинным носом. — Через сорок минут вылет. Где ваши?

Штурману было явно лестно стоять рядом со мной. Он вообще был горд тем, что оказался в экипаже, которому доверили столь ответственное дело, как испытание «Антея» с антигравом, а теперь, вот, международный демонстрационный и одновременно дружественный полёт на Кубу с самим Сергеем Ермоловым на борту — мальчишкой-гением, благодаря которому его жизнь так волшебно изменилась за какие-то полгода. Мне даже спрашивать об этом было не нужно — и так всё ясно.

— Скоро будут, — я посмотрел на часы. — Поезд вряд ли опоздает, а мой шофёр и вовсе никогда не опаздывает.

— Это хорошо, — сказал штурман, достал пачку сигарет «Ява» и протянул мне.

— Спасибо, не курю, — сказал я. — Долго нам лететь до Гаваны?

— Да, извини… те, — штурман достал сигарету, закурил. — Это я машинально. Думаю, часов за двенадцать-тринадцать долетим. Ветер над Атлантикой в это время года хоть и в лоб, но не слишком сильный, а с вашим антигравом крейсерская скорость значительно увеличилась. Скажите, Сергей…

— Паша, — остановился рядом с нами командир корабля. — Ты мне нужен.

— Иду, — штурман бросил сигарету на бетон аэродрома и затоптал окурок.

— Где ваши, Сергей Петрович? — обратился ко мне командир. — Вылет через сорок минут.

— Будут, — повторил я. — В самом крайнем случае задержим вылет.

— А… — начал было командир, но передумал, кивнул, поманил за собой штурмана, и они скрылись в недрах самолёта.

Действительно, подумал я, а где мои? Пора бы уже.

Сзади раздался шум мотора. Подъехала моя белая служебная «волга» с Василием Ивановичем за рулём. Из машины вышло трое мужчин. Один из них — высокий, широкоплечий, с проседью в усах и чёрных волосах, зачёсанных назад; в очках, одетый в клетчатую рубашку и джинсы, окинул самолёт весёлым взглядом и с чувством произнёс:

— Ну и сундук, массаракш!

О том, что вместе со мной в Пуэрто-Рико, кроме директора Пулковской обсерватории, астронома и специалиста по двойным звёздам Крата Владимира Алексеевича, во многом благодаря которому мы нашли Гарад, полетят братья Стругацкие, я решил ещё в начале лета. Были сомнения, что они откажут, не смогут, но интуиция не подвела, — братья не отказали.

— Но почему мы? — спросил Аркадий Натанович, когда я навестил его в Москве и сделал предложение. — Ладно, Борис хотя бы звёздный астроном-профессионал, а я?

— А вы — лингвист и переводчик, — сказал я. — Но самое главное — я доверяю вашему воображению и умению нестандартно мыслить.

— В стране масса талантливых учёных, способных нестандартно мыслить! — воскликнул Аркадий Натанович.

— Возможно. Но вас с Борисом Натановичем я знаю, а их — нет. К тому же, вас читают и любят миллионы советских людей. Большинство из них, смею надеяться, тоже стремятся нестандартно мыслить. Каковое умение очень нам пригодится в ближайшем будущем.

— Значит, перемены таки грядут?

— Перемены уже начались, Аркадий Натанович, — заверил я его. — Причём такие, о которых вы с братом могли только мечтать. Они, возможно, ещё не особо видны, но, уверяю вас, очень скоро нужно будет завязать глаза и заткнуть уши, чтобы их не заметить.

— И ты предлагаешь нам с Борисом в этих переменах поучаствовать, — догадался Аркадий Натанович.

— Именно, — сказал я. — Самым непосредственным и энергичным образом.

— Заманчиво, — сказал Аркадий Натанович, и его глаза блеснули молодым задорным блеском. — Более того. Чертовски заманчиво!

Полёт до Кубы прошёл без приключений. Читали, дремали, снова читали (лично я изучал, взятый ради такого случая русско-испанский разговорник). Борис и Антон резались в дорожные шахматы с фигурками на штырьках, чтобы не падали при тряске. Комфорта внутри «Антея» было, конечно, поменьше, чем в Ту-114 или Боинге 707 — звукоизоляция хуже, разговаривать из-за гула моторов трудно; никаких тебе длинноногих стюардесс, разносящих еду с напитками; и десантные кресла, расположенные вдоль бортов, гораздо жёстче обычных пассажирских, но в целом — нормально. Главное, имелся туалет, а два шикарных бортпайка на каждого, выданных перед полётом, кардинально решили проблему с питанием.

Хотя, когда в одиннадцать часов утра по местному времени мы приземлились на военно-воздушной базе неподалёку от города Сан-Антонио-де-лос-Баньос, расположенного километрах в пятидесяти к юго-западу от Гаваны, есть снова хотелось.

Не мудрено. Даже если ты просто сидишь в кресле, но оно находится на высоте семи-восьми километров внутри тонкого металлического фюзеляжа самолёта и движется со скоростью восьми-девяти сотен километров в час, то организм будет испытывать стресс. А где стресс, там и повышенный расход калорий.

Как и говорил штурман, мы долетели за двенадцать часов.

По московскому времени было уже одиннадцать часов вечера, и наши встречающие учли этот момент.

— Сначала в отель, — сообщил нам молодой, спортивного вида, темнокожий распорядитель и переводчик по имени Хосе, прекрасно говорящий по-русски. — Знаменитый Амбос Мундос, — добавил он с гордостью.

Я пожал плечами.

— Если не ошибаюсь, в этом отеле жил Хемингуэй, — проявил осведомлённость Борис Натанович. — И даже написал здесь несколько хороших вещей.

— Си, сеньор! — воскликнул Хосе. — Совершенно верно! Поверьте, не всяких гостей команданте Фидель селит в этом отеле.

— А каких? — спросил я.

— Только особых, — сказал Хосе. — Если вы понимаете, о чём я говорю.

На всякий случай я кивнул, соглашаясь.

Экипаж «Антея», состоящий из семи человек, вместе с Нодия и Сергеевым, остались на базе, заниматься передачей груза, а также сборкой гравилёта. Здесь же, в общежитии для лётного кубинского состава, они должны были жить и питаться.

Мы попрощались с Нодия и Сергеевым до завтра, а с экипажем «Антея» до следующей встречи (возвращаться домой было решено ещё в Москве обычным пассажирским рейсом на Ту-114, поскольку мы не знали точно, сколько продлится командировка) и поехали в Гавану.

Отель Амбос Мундос располагался в Старой Гаване на перекрёстке улиц Обиспо и Меркадерес. Пятиэтажное здание отеля, выкрашенное в бледно-красную охру с белыми карнизами и балюстрадами балконов, не произвело на меня особого впечатления. Эклектика и эклектика. Похожих зданий хватает в любом крупном городе, чья история насчитывает сотню и больше лет. Европейском городе, я имею в виду. Ну, или американском. Однако аура этого места и впрямь была особой.

Я уже не раз замечал, что понятие «аура места» вовсе не умозрительное понятие. Равно, как и аура той или иной вещи. Конечно, никакой предмет или объект собственной аурой не обладают. Неживое не имеет ауры. Однако человек, как единственный разумный вид на этой планете (были у меня серьёзные подозрения, что не единственный, и земные дельфины, вполне возможно, могут претендовать на разумность, но заняться данным вопросом серьёзно всё не хватало времени) обладал удивительной способностью оставлять незримый след, энергетический отпечаток своей ауры, там, где жил, творил, работал, молился, любил и ненавидел. Там и на том.

Этот след можно было увидеть. Чем ярче и талантливее человек (или группа людей), тем дольше и явственней держался след. Странно, но на Гараде я об этом явлении особо не задумывался, хотя и знал о его существовании. Как-то не до этого было. Но здесь, на Земле, стало до этого. То ли потому, что задачи изменились, то ли дело было в теле и личности Серёжи Ермолова, кем я, во многом, стал.