Инквизитор. Божьим промыслом. Книга 14. Пожары и виселицы - Конофальский Борис. Страница 2

Он сразу услыхал их лёгкий смех, которым красавицы нередко скрывают своё смущение. И тогда мальчишка-паж, шедший впереди генерала вместо мажордома, объявил громко и немного фамильярно:

– Маркграфиня, графиня… Вот… Это барон фон Рабенбург, рыцарь, что путешествует через наши земли на запад, в сторону гор. Зачем – не знаю. А с ним его люди.

И тут, когда дамы подошли поближе, Волков разглядел этих… ангелов. Настоящих красавиц, таких, что были одна прекраснее другой, но сказать, кто лучше, просто невозможно. Обе уже не были молоды, так как переступили черту тридцатилетия. Но что касается привлекательности, то это были женщины, вступившие в возраст, который многие мужи посчитают наижеланнейшим. А их платья только подчёркивали их формы. Нет, то не были тяжёлые и многослойные платья северянок, что кутают себя и в холод, и в зной в тяжкие сукна и плотную парчу. То были платья изумительного, невесомого шёлка, что был разукрашен удивительными цветами и невиданными птицами и почти не шуршал при ходьбе. Да ещё и шли они по толстому ковру, так что движения их были беззвучными и лёгкими. Истинно ангелы в дивных одеждах и ослепительных солнечных лучах плыли к старому солдату, беззвучно, а слышны были только их звенящие серебром голоса:

– Ах, барон, ну наконец-то!

– Супруг мой, отчего же так долго вы не вели к нам такого рыцаря, и в доспехах ещё, как будто с поля брани к нам попал сразу?

– Ах, простите меня, дорогие мои госпожи, – с поклоном оправдывался граф Тельвис. – Дорога до постоялого двора была не близка, хорошо что хоть успел застать барона не в пути, а когда он только собирался ехать.

– О, барон, – одна из дам наконец вышла из ослепительного света и стала доступна его взору. – Вы так мужественно выглядите в этих прекрасных доспехах…

И тут Волков почувствовал себя, мягко говоря, немного… нелепо. На дамах едва ощутимые, почти прозрачные в свете солнечных лучей шелка, сам граф и его паж тоже одеты весьма изысканно, а он и его оруженосцы словно к битве приготовились…

А женщины, стоявшие перед ним, были так прекрасны. Так прекрасны, что не уступили бы в красоте самой графине фон Мален. В нынешнем её состоянии. Их удивительные платья в открытости своей едва-едва удерживали их формы в рамках хоть каких-то приличий. И в этих дамах было, кажется, всё прекрасным: и их одежды, и их высокие причёски, и то, что волосы их не были покрыты даже самой лёгкой тканью, что еще больше подчёркивало открытость и даже некоторую фривольность…

«Осталось только надеть подшлемники, нахлобучить шлемы – и всё… Можно доставать оружие и начинать резню. Доспехи, оружие, заряженные пистолеты в сумке на груди у фон Флюгена…».

Но об этих его мыслях графиня, конечно же, ничего не знала и поэтому, подходя ближе и протягивая ему руки в перстнях, говорила:

– Но… боюсь, что вам будет немного жарко в этих латах, так как мы не собираемся сегодня вас отпускать.

Генерал взял её за руки и поцеловал с поклоном сначала одну, потом другую, но так как задерживаться здесь он не хотел, а хотел лишь забрать отсюда маркграфиню Винцлау, тут же начал говорить что-то нелепое:

– К сожалению, мы вынуждены… Мне нужно… У меня не так много времени… Мне очень жаль, графиня.

А тут проклятый наглый паж ещё и добавил барону неловкости:

– Да он вообще ехать не хотел, пока граф ему не сказал, что маркграфиня гостит у нас.

– Ах, как жаль, – тут же расстроилась графиня, но своих рук у него не отняла и, сжимая его пальцы своими, продолжила дивным серебряным голоском: – Мне так печально это слышать. Мы тут живём в этой глуши… Живём очень одиноко, на западе от нас горцы, соседи унылые и такие грубые, что, даже заходя к нам в гости, жен своих оставляют телеги сторожить во дворе, даже в холод, как будто у нас дворня ворует… – она морщит свой прекрасный носик в пренебрежении, – всё сплошь купцы да скотоводы с гор; на востоке лишь горожане да фермеры, из чёрного люда выбившиеся, они тоже не очень жалуют благородных людей из-за своей зависти. Даже серебро их не вылечивает от грубости. Сколько бы ни богатели, а всё как были хамами и бюргерами, так ими и остаются. И так редко мы тут видим путников равного нам достоинства, да ещё таких знатных воинов, как вы.

И Волкову тут стало совестно, и он было хотел что-то ей ответить, но она продолжила, чуть обернувшись ко второй даме:

– Ваше Высочество, этого рыцаря мы видим только благодаря вам, он по вашу душу явился, дозвольте ему хоть руку вашу поцеловать.

И тут к нему подошла вторая дама, обдав барона благоуханием великолепных духов и одарив лучезарнейшей улыбкой из алых губ и идеальных зубов.

– Ну, хоть так нам удалось заполучить такого гостя, – ещё более мелодичным, чем у графини, голосом произнесла госпожа Винцлау. Она протянула ему руку, руку настоящей принцессы. Пальцы её были усыпаны драгоценными камнями. А сама рука необыкновенно нежна. И барон фон Рабенбург снова целовал женскую руку, и вовсе не потому, что так принято или что того требует этикет; он прикоснулся губами к самым кончикам её пальцев, потому что от них так приятно пахло, а ещё потому, что ему было это делать в удовольствие.

Потом, когда Волков поднял на неё глаза, он вдруг заметил, что глаза маркграфини сияют, щёки её, кажется, тронул чувственный румянец, а её весьма заметная грудь вздымается глубокими вздохами; и она с едва заметным смущением говорит, обращаясь непосредственно к нему:

– Дорогой барон, вы словно лучший доктор, уже месяц я не чувствовала себя так хорошо, как сегодня.

Она говорит, а он смотрит на неё, не отрывая глаз, лишь переводит их: то посмотрит на изящную диадему, что укрепляет причёску прекрасной женщины, то поглядит на ангельское лицо, то опять, опять смотрит на её плечи и грудь.

«Неужели эта женщина так улыбается мне? – не понимал Волков. И тут же убеждал себя: – Ну смотрит-то она точно на меня! И говорит, кажется, со мною».

А графиня фон Тельвис тем временем заметила преображение в своей гостье и произнесла с едва уловимой иронией:

– Ваше Высочество, вы горите, что ли, у вас краска на лице взыграла… С первых дней болезни вашей такого с вами не было, всё время бледны были.

– Ах, и правда, – принцесса прикладывает руку к своим щекам, то к одной, то к другой, словно проверяя их температуру, и продолжает смущаясь, – словно горю отчего-то.

Её необыкновенно открытая грудь вздымается так, что Волков ловит себя на мысли, что ему хочется положить на неё ладонь, чтобы чувствовать эти колыхания. Чтобы провести грубой, мужской, солдатской ладонью по всему полю этой прекрасной, без единого изъяна кожи, от правой ключицы через выраженную ложбинку до левой ключицы, и вернуться снова к середине, чтобы в самую середину опустить палец или даже высвободить тело женщины из одежд. Высвободить и взять её грудь снизу и чуть приподнять, чтобы почувствовать у себя в руке её упоительную тяжесть. И при этом ещё видеть удивительные глаза этой прекрасной женщины и находить в них одобрение этих сладостных и порочных прикосновений, а может быть, даже и желание продолжать их.

– Я и правда горю, – говорит маркграфиня, глубоко дыша, – но это, кажется, не от болезни… – она подыскивает слова, глядя Волкову прямо в глаза, и договаривает: – То, наверное, от жары.

– Так раз от жары вы горите, принцесса, – снова напоминает о себе наглый паж, – так выпейте вина, оно только что из подвалов, поди холодное.

– Именно! – восклицает граф. – Конечно, вина! Слышите, лакеи, вина всем, в дороге было жарко и пыльно. Барон, господа, прошу всех за стол, – он начал отдавать распоряжения.

И тут опять заговорил Виктор. Он уже сидел за столом вполоборота ко всем, ковырялся щепочкой в зубах и говорил громко:

– Про обычай долины Тельвис позабыли вы все, видно?

– Ах, да! – воскликнула красавица хозяйка. – Уж и правда, забыли, – она оборачивается к лакеям и приказывает: – Чашу сюда!

– И побыстрее! – подгоняет слуг хозяин дома.

Глава 2

Волков и три его оруженосца, не понимая, в чём дело, уже было пойдя к столу, остановились в ожидании. А один из лакеев вытаскивает из ящика для посуды что-то завёрнутое в тряпицу, снимает материю и вытирает ею роскошную золотую чашу. А к нему уже подбегают ещё два лакея, один с серебряным подносом, второй с кувшином вина, и вот уже золото стоит на серебре и наполняется рубиновым вином из узорчатой глины. А как всё было готово, графиня фон Тельвис забрала у них поднос и сначала вроде как пошла к барону, но вдруг остановилась рядом с госпожой Винцлау и передала поднос ей со словами: