Репетитор - Абрахамс Питер. Страница 16

Мама взглянула на Джанет и вздрогнула от холода. Машина уже тронулась, когда Руби увидела огромную стаю черных птиц, которые сначала низко-низко пронеслись над опустевшим полем, а потом взмыли высоко в небо. Руби знала, что никогда не сможет выстрелить в птицу или в какое-нибудь другое живое существо, но это не мешало ей мечтать, что когда-нибудь она сможет подбить птицу прямо в полете. Она тренировалась, делая это в уме: навести стрелу на птицу, вести следом за ней, отпустить тетиву, тванк… и перья медленно падают на землю.

«Цель моя благородна».

— Что ты сказала. Руби?

— Ничего. — Господи помилуй! Она что, произнесла это вслух?! Руби искоса посмотрела на маму, но та думала о чем-то своем и уже забыла о нечаянной реплике дочери. Стая птиц почти скрылась, осталось лишь крошечное облачко, темнее, чем остальные облака на небе, и двигающееся гораздо быстрее. Эти перья, падающие на землю, — это совсем не смешно: она бы никогда не смогла выстрелить в живое существо.

— Подавайте, джентльмены, — сказал Эрик.

Субботняя игра пара на пару — это единственное, на что у Скотта теперь хватало времени. Еще он иногда играл с Брэндоном, примерно раз в месяц. С Руби он больше не играл, с того случая, когда она бросила игру и убежала с корта. Если будешь подбрасывать мяч при подаче так высоко, ты можешь однажды просто забыть, чем играешь. Дети иногда ведут себя так неуважительно, оба. Возможно, Брэндона нужно было просто хорошенько выдрать, но никто этого ни разу не сделал, и Скотт сомневался, что сам когда-нибудь займется сыном настолько вплотную. Что касается Руби… Он все еще пытался закончить эту мысль, когда Том кинул ему мячи и сказал:

— Мы начинаем.

Субботняя игра пара на пару: Скотт и Том против Эрика и того, кого Эрик приглашал. Обычно они самозабвенно играли полтора часа, временами обмениваясь шутками, иногда — покрываясь потом, затем сидели в парной, иногда шли выпить пива, которое оплачивали проигравшие. Сегодня все было немного по-другому, потому что, во-первых, Скотт собирался поторопить Тома с «Симптоматикой»; во-вторых, потому что игроком, которого в этот раз пригласил Эрик, был Микки Гудукас.

Почему? Эрик никогда раньше не приглашал Гудукаса, и, хотя Скотт ни разу не играл с ним, он достаточно видел его на корте, чтобы понять, что Гудукасу далеко до уровня, на котором велись субботние игры. Нельзя сказать, что они были такими уж великолепными игроками: и Скотт, и Том играли в колледже, а Эрик как-то раз разговорился и признался, что однажды входил в шведскую сборную, выступавшую на кубке Дэвиса. Хотя позже Сэм проверил в Интернете списки участников кубка за двадцать пять лет и не смог найти Эрика. Однако все трое играли очень хорошо, конечно, не идеально, даже в лучшие моменты игры, но слишком хорошо для Гудукаса.

Это была одна проблема. Другая: лысый левша, который постоянно заступает за линию. Том всегда очень серьезно относился к правилам поведения на корте. Скотт поймал мячи, отошел к задней линии и сказал:

— Играйте честно, джентльмены. — Было понятно, что намек адресован Гудукасу.

— И хорошо повеселитесь, — добавил Эрик. У него это прозвучало довольно забавно: поффесельтесь.

Гудукас, стоявший у задней линии со своей стороны, промолчал. Он выглядел немного напряженным для обычной субботней игры: чересчур сгруппировался, отчего стало заметно, что он надел тесные шорты. Солнце освещало его лысую макушку и капельки пота, которые уже появились на усах. И потом, он слишком наклонялся влево. Так обычно поступают игроки, у которых слабый левый удар: они всегда оставляют больше пространства справа от себя, вынуждая противника бить мячом туда. Отлично! Старик, еще до того как они с Томом начали играть серьезно, преподал им несколько уроков. Один из них гласил: если видишь у противника слабое место, зачем бить куда-то еще? Скотт послал мяч Гудукасу под левую руку. Хороший мяч, день определенно будет удачным.

— Нет, — сказал Гудукас, даже не шевельнувшись.

Мяч попал в линию. Не просто задел за нее, а приземлился точно на белую полосу. Скотту даже не пришлось следить за мячом — он все понял, взглянув на спину брата, который стоял у сетки. Не отбить мяч было еще хуже, чем послать его на линию. Лицо Эрика, естественно, ничего не выражало: он отбивал любой мяч, до которого мог дотянуться, — привычка, сформировавшаяся у него во время тренировок со сборной Швеции, а может, и вообще впитанная с молоком матери.

Скотт сильно размахнулся и послал мяч в середину площадки, как раз туда, куда Гудукасу было нужно. Обычно Скотт старался не делать глубоких замахов из-за своего плеча, и в этот раз удар немедленно отдался сильной болью. Игра была самой обыкновенной, но Скотт все равно чувствовал себя почему-то взвинченным.

Гудукас взмахнул ракеткой, но промахнулся. Пятнадцать — ноль.

— Gott in Himmel! — воскликнул Эрик. — Второй круг. Наверное, всем лучше пойти прямо в душ.

Том подошел к брату и протянул мяч. Их глаза встретились.

— Что такое «Gott in Himmel»? — спросил Скотт.

— Не знаю, — ответил Том. — Меня больше пугает душ.

Скотт расхохотался. Том тоже. Это было по-настоящему смешно. Все-таки теннис был важной частью их жизни. Что там сказала Руби? Как математика? Неужели она вырастет одной из тех, кто не понимает, что значит настоящее веселье? Такой, как Линда. Такой, какой его жена стала в последнее время. Скотт заставил себя выбросить все мысли из головы и подал мяч в сторону Эрика. Эрик бросился к мячу и отбил его прямо под ноги Скотту, которому пришлось почти расстелиться по корту, чтобы подцепить мяч ракеткой. Скотт направил мяч точно в ракетку Гудукасу. Отбить было легче легкого, но Гудукас принял мяч не струнами, а косточкой ракетки. Он ударил слишком сильно, как будто хотел пробить в Скотте дыру. Том бросился через площадку к брату, отбил мяч и послал его влево от замешкавшегося Гудукаса.

Тридцать — ноль. Подавал Гудукас. Эрик скорчил рожу, как будто пытался сказать: «День будет утомительным». Скотт, думая о «Симптоматике», решил, что в следующем сете будет посылать Гудукасу мячи полегче. Он отбил мяч. Гудукас сделал шаг назад, размахнулся и изо всех сил ударил по мячу. Что-то случилось. Мяч должен был лететь влево, но вместо этого он со скоростью пушечного ядра полетел вправо. Кто-то вскрикнул. Том не успел сориентироваться. Мяч попал ему прямо в лоб.

— Вот черт! — раздался голос Эрика.

Гудукас поднял руки вверх, показывая, что он сделал это не нарочно.

Скотт шагнул к брату: «Ты как?»

Том повернулся к нему лицом, вытащил из кармана шорт мяч, бросил его Скотту и сказал: «Тридцать — пятнадцать». У него на лбу было круглое белое пятно. Он даже не взглянул на Гудукаса, а спокойно вернулся на свою позицию у сетки.

— Все в состоянии играть? — спросил Эрик.

Оба — и Скотт, и Том — промолчали. Несколько мгновений все, в том числе и жизнь, было очень простым. Они были братьями, они — на одной стороне, вместе, и теперь они собирались размазать Микки Гудукаса по корту. Том подал сигнал: бей в сторону Эрика, я отобью его подачу. Скотт подбросил мяч в воздух, завел руку с ракеткой назад.

Затрезвонил мобильный. Скотт резко опустил руку, что опять отозвалось сильной болью в плече. Гудукас закричал: «Минуточку!» — и принялся судорожно вытаскивать телефон из кармана своих слишком узких шорт.

Повсюду в центре — у стойки регистратора, в раздевалках, на дверях кортов — висели таблички: «Пользоваться мобильными телефонами в здании запрещено». Заступы, неуклюжая игра, не отбитый мяч, а теперь еще и это — возникало впечатление, что Гудукас использует все средства, чтобы вывести Тома из себя и окончательно похоронить любые разговоры о «Симптоматике».

Гудукас говорил по телефону. Скотт, Том и Эрик собрались у сетки: Эрик задумчиво подкидывал ракетку, Скотт отбивал в воздухе мячик, подражая Борису Беккеру, Том просто стоял, прижимая ракетку к груди. Гудукас относился к тем, кто говорит очень громко по телефону, как фермеры в старых фильмах. Они слышали: «Черт, ты что, смеешься?» и «Мать вашу, никогда бы не поверил!» Гудукас бросил взгляд на партнеров по игре — Скотт и Эрик быстро отвернулись, Том с самого начала стоял к нему спиной.