Ни за какие сокровища - Фальски Вера. Страница 52

В деревне он не узнал ничего конкретного. Ничего, что могло бы послужить материалом, подтверждающим его тезисы. Тимон поставил галочку возле нескольких фамилий под надписью «Венжувка». На другой странице было еще несколько имен, подписанных «Гмина». Проверку этих контактов он запланировал на сегодня и на завтра. Эта часть работы наверняка окажется более плодотворной – по крайней мере, он на это надеялся.

Деревня не стала источником новой информации, хотя принесла один сюрприз. Эва Охник. Местная девушка, в настоящее время любовница Кропивницкого. Тимону пришлось признать, что он не смог пока ее раскусить. Она совершенно не вписывалась в картинку.

Тимон видел в жизни слишком многое, чтобы поверить, что миллионер, еще не старый, здоровый и к тому же привлекательный, свяжется с обычной деревенской девушкой, какой бы красивой она ни была, и за всем этим стоит только романтическая любовь. Так втирать очки можно только наивным девушкам, но не ему.

Поведение Эвы было для него загадкой. В том, что она защищала богатого любовника, как львица, не было ничего странного. Насколько Тимон разбирался в людях, а он мог без фальшивой скромности сказать, что разбирается неплохо, девушка не играла. К тому же она не казалось наивной дурочкой, в блаженное неведение которой можно поверить. В чем же тут дело? Тимон был уверен, что скоро узнает.

Из раздумий его вырвал телефонный звонок. «Главный?» – удивился Тимон: у шефа не было привычки лично контактировать с журналистами вне официальных ситуаций.

Цезарий Пиотровский изумил Тимона еще больше, сразу перейдя к делу:

– Я жду вас в редакции. Возвращайтесь. Сегодня.

– Что случилось? Я собираю материал.

– Мы отказываемся от темы.

– Что?! Об этом не может быть и речи! – Тимон на мгновение забыл о служебной субординации.

– Вы случайно не забываетесь? – Пиотровский немедленно о ней напомнил. – Возвращайтесь в Варшаву. Вы получите новое задание.

– Пан редактор! – Мысли метались у Тимона в голове. – Я не понимаю вашего решения. Я хожу вокруг этого уже несколько месяцев. Это будет бомба. В самый центр истеблишмента.

– Вот именно. У меня складывается впечатление, что вас немного ослепила погоня за сенсациями.

– Раньше у вас с этим не было проблем! – огрызнулся Тимон.

– Нахальство оставьте для работы на месте. – Пиотровский был заметно раздражен. – Мы не можем позволить себе провал подобного масштаба. Это не какой-то местный желатиновый король. Прежде всего я должен заботиться о престиже телекомпании. Ущерб будет бо́льшим, чем минутный скачок популярности.

– Но почему провал? Ведь мы говорим о крупной афере. Такие вещи надо показывать.

Тимона доводило до бешенства то, что ошибка, случившаяся с ним в начале карьеры, раздутая тогдашней конкуренцией до колоссальных размеров, тянулась за ним уже много лет и, можно не сомневаться, будет извлечена на свет, как только кому-нибудь понадобится его осадить. На другом конце трубки послышался тяжелый вздох.

– Вы молодой и динамичный, и за это я вас ценю. Но соблюдение субординации не является вашей сильной стороной.

Тимон просто обожал снисходительные комментарии, которыми привыкли делиться с окружением все начальники, с которыми он имел дело.

– Я попросил провести независимую проверку нескольких ваших сенсаций. Обвинения не подтвердились, – продолжил редактор.

– Что?! – Тимон не мог поверить в услышанное.

– Поэтому я забираю у вас эту тему. Я не позволю вам потопить телекомпанию!

По окончании разговора, в котором журналист снова и снова пытался – но безрезультатно! – переубедить Пиотровского, что его источники достоверны и что он может все доказать, шаг за шагом, документ за документом, Тимон сел в машину и, поднимая облако пыли, промчался по деревенской дороге. Такого удара он не ожидал. Выбора нет – нужно возвращаться. В спешном порядке он проанализировал ситуацию. Сейчас он не мог позволить себе нарушение субординации: кроме телекомпании, нет достаточной силы, чтобы пробить стену. Пока что. Хорошо, он исполнит желание редактора – потратит свое время на ерунду, которую ему подсунут. Пусть так. Но это не значит, что он сдается, что дело Кропивницкого для него закрыто. Вовсе нет.

Если на всю деревню был один человек, который при мысли о престольном празднике в приходе чувствовал не радость, а панику, то это была экономка приходского ксендза, пани Цесликова. Для нее храмовый праздник не был ни отпущением грехов, ни покупками на лотках, ни каруселями, ни колечками с камушком, ни тиром. Это был тяжелый труд под бдительным надзором приходского ксендза и викария, так как на храмовый праздник в приход приезжало много важных гостей. И то, что обычно нужно было делать на сто пятьдесят процентов, сейчас должно быть сделано на двести пятьдесят. А то и триста.

Уже за несколько недель до этого обстановка становилась нервной. И так обычно плотная атмосфера в приходском доме застывала как бетон, и ее уже не резали ножом, а разбивали пневматическим молотком.

Приходской ксендз исповедовал старопольский принцип: «Хоть всё заложи, да себя покажи». Во время храмового праздника он приглашал на знаменитый на всю округу обед важных официальных лиц из гмины, повета, а иногда – Боже, помоги! – даже из епархии, и делал все, чтобы гости уезжали из Венжувки с пониманием того, что им еще многое нужно у себя сделать, чтобы сравняться с уровнем этого необыкновенного прихода.

И все это, конечно, руками пани Цесликовой, которая, впрочем, нанимала на это время половину своей семьи – подготовить такой прием одному человеку просто невозможно. А ксендз в основном раздавал очередные распоряжения, следя за действиями скрупулезно и беспощадно, часто фыркал и брюзжал, поскольку удовлетвориться быстро и абы чем не мог, а в поиске простых путей подозревал пани Цесликову всегда и везде.

В этом году храмовый праздник обещал быть особенно трудным, так как список гостей был впечатляющим, а пожелания ксендза относительно меню могли вызвать головокружение. Только на то, чтобы ощипать гусей, ушла масса времени. Что уж говорить обо всем остальном?!

Поэтому Цесликова, вместо того чтобы готовиться к исповеди на престольный праздник, с ненавистью вспоминала своего работодателя, мысленно проклиная также ни в чем не повинного архангела Михаила, патрона прихода, чей праздник становился предлогом для шумных забав.

На маленькой площади возле костела уже расставляли палатки, в которых скоро должна была начаться продажа всякой ерунды, начиная от водных пистолетов, шариков в виде диснеевских героев, масок супергероев, лающих собачек на батарейках, глаза которых зловеще горели зеленым светом, париков, игрушечных мечей и телефонов и заканчивая вызывающими кариес конфетами и желейками разной формы и всевозможных вкусовых качеств. Возле одной из таких палаток крутился Михалек, который увлеченно махал кисточкой, рисуя на лежащем на прилавке картоне большую пчелу.

Цесликова, с безумным блеском в глазах спешащая в магазин за продуктами, которых не хватало на приходской кухне, минуя палатку, вызвала сильное движение воздуха, перевернувшее банку с водой, в которой Михал отмывал кисточку от краски.

– Извините! – крикнула она не глядя и, не обращая внимания на расстроенное лицо мальчика, забежала в магазин, чтобы через минуту еще стремительнее оттуда выскочить.

Эва, которая как раз проезжала через площадь на велосипеде, увидев эту сценку, рассмеялась. Сочетание выражения лица Михалека с поистине спринтерским темпом передвижения экономки было действительно комичным. Она остановилась возле палатки и, оперев велосипед о ближайшее дерево, сказала:

– Мы же не расклеимся без повода, правда, приятель?

Михалек сразу забыл о причине огорчения и просиял – симпатия, которую Эва завоевала во время межшкольного матча, все еще действовала. Из-за прилавка выглянула его мама и, держась за значительных размеров живот, окликнула сына:

– Михалек, кто это решил нас проведать? А-а, привет!