«Букет» на приеме - Лаврова Ольга. Страница 8

Он запирает дверь и устраивает себе блиц-разминку, скинув пиджак и брюки. На десятом приседании звонит городской аппарат. Бог внял: это Кирпичов.

— Здравствуйте. — Кирпичов тяжело садится. — Я пришел.

Он молчит. Знаменский ждет.

— Я пришел кое-что рассказать.

— Кое-что или все?

— Да уж, наверно, все.

— Тогда готов.

Пал Палыч кладет на стол чистый бланк протокола допроса, берет авторучку.

— Почему я петлял, вы угадали: Санатюк. Я его зову Сатанюк, больше соответствует. Дураком надо быть, чтобы его не бояться! Те, между прочим, тоже боялись. Один говорит: «Может, мотанем от греха?» А второй: «Ты, говорит, соображаешь, что сам подумает? Не явимся — шкуру спустит!» Ругались, тряслись, а ехали…

— Адрес вам назвали при посадке?

— Вообще не назвали. Гони, говорят, на Преображенку, там покажем. И крутили потом: направо, налево, вперед, назад…

— Путали?

— Ну да. Им же неизвестно, что я там вырос, каждый переулок наизусть… Потом остановились в тупичке. «Все, — говорят, этот дом с балконами». Вылезли и вроде закуривают, а сами смотрят, чтобы я отваливал, потому что дом совсем не этот. Этот новостройка, а Сатанюк — в старом… Вы спросите, как я их засек, если уехал? Так я не уехал, а вертанул за угол вокруг квартала. Меж двух корпусов встал, а там палатка такая: «Прием стеклотары». Притаился за ящиками — нужный подъезд как на ладони. Минуты через три — рысят. Кепочки надвинули и прямиком, куда я и ждал. Лестница застекленная, видно, если наверх подымаются. Они не подымались. А на первом этаже, кроме Сатанюка, все нормальные люди, даже сомневаться нечего!.. Теперь, значит, почему я за ними пошел и откуда вообще понял, кто он есть, — этот «сам». Да?

— Вы отлично ведете собственный допрос.

— Насчет Сатанюка я понял случайно. «Надо, — это они говорят, — с нашим любителем леденцов перемолвиться». И вдруг меня как обухом! Варя как-то поминала, что старик все леденечки сосет, целый день причмокивает. Ну, думаю, судьба! Вляпался! И, главное, Варя меж нами — вроде как связывает, а тут я их прямо с дела к нему везу. Кто поверит, что такое совпадение?

— Вы их можете описать?

— Который сзади сидел — не больно заметный. Рыжеватый, сухой, ростом с меня, уши топорщатся. А второй — толстый, мордастый, нос задранный, как у моськи. Глаза круглые, бровей почти нет. С виду добродушный, сидит-пыхтит, шею скребет, словно год не мылся.

— Как они друг к другу обращались?

— Никак. «Ты» да «ты».

— Чью-нибудь кличку, фамилию, город — ничего не упоминали?

— Нет…

Входит Томин и Борис Петухов.

— Сами или по вызову? — проницательно спрашивает Томин Кирпичова.

— Сам.

Знаменский протягивает протокол.

— Читается с увлечением, — удовлетворенно заключает Томин, пробежав записи. — Приметы-приметы… Ребята подготовили кое-какие материалы по связям Санатюка. Собралась небольшая портретная галерея. Попробуем?

Томин уводит Кирпичова со словами: «Пойдемте, покажу вам несколько персонажей».

Петухов слегка «под градусом».

— Сашка на меня прямо как по компасу вышел. Ловок!

— Вы тоже ловки, Борис Афанасьевич.

— Все вы мне комплименты…

— Это не комплимент. Это обвинение.

— Обвинение?.. — моргает Петухов водянистыми глазами. — То есть… в чем же?

— Во лжи.

— Простите… Пал Палыч, кажется?

— Да, Пал Палыч. И, кстати, — не Сашка, а Александр Николаевич Томин. По крайней мере в этих стенах.

— Не понимаю я, про что речь?

— Ох, понимаете, Петухов, преотлично понимаете…

Трещит телефон. Знаменский с досадой снимает трубку.

Звонит ему начальник узла связи.

— Меня посетил ваш сотрудник, — говорит он, — и попросил проверить некоторые… Ага, вы в курсе. Так вот я счел нужным сообщить предварительные данные. Возможно, этого окажется достаточно…

Пал Палыч слушает, записывает столбиком несколько чисел и складывает листок пополам.

— Вы правы, этого достаточно. Огромное спасибо!

Курит Пал Палыч мало — с усталости иногда или, как сейчас, чтобы унять возбуждение. До чего же кстати пришлись «предварительные данные» из узла связи!

— Как родители, Борис Афанасьевич? — любезно обращается он к Петухову.

— Слава богу, оживают!

— Придется их допрашивать в ближайшие дни.

— Я подготовил, — вздыхает Борис.

— Догадываюсь. А искового заявления, часом, не написали?

— Вообще-то, написал. Не знаю, все ли по форме… — Он достает заявление.

Знаменский кладет его на стол между собой и Борисом.

— Даже так… — усмехается он.

Борис беспокойно ерзает.

— Будем подшивать в дело? Смотрите, подшить недолго. Когда нас прервал телефонный звонок, мы беседовали о лжи.

— Да, что-то странное… Вероятно, вы истолковали в каком-нибудь смысле, какую-нибудь фразу…

— Хотите, чтобы я назвал вещи своими именами? Прозвучит довольно грубо.

— До чего вы ко мне переменились, — в смятении бормочет Петухов. — Вот хоть заявление — то сами велели, а сейчас…

Петухов тоже хватается за сигарету, выкуривает в несколько затяжек, комкает заявление и сует в карман.

— И что же теперь будет? — едва слышно спрашивает он.

— Надеюсь, вполне банально: преступники будут задержаны и изобличены.

— Что… уже на след напали?

— До чего на вас похоже! То строчите филькину грамоту — авось у грабителей что обнаружат и отдадут вам. То рады, чтобы их не поймали, лишь бы избежать огласки. Да, напали на след.

— И на суде все выплывет?..

Он вздрагивает от скрипа двери: возвращаются Томин с Кирпичовым.

— Что посеешь, то и пожнешь, Борис Афанасьевич. Ложь дает злые всходы… Извините, должен закончить допрос.

Поняв, что ему предлагают уйти, Борис поднимается, медлит в нерешительности, потом бредет к выходу.

— Ну, Саша!

— Один есть! — словно козырную карту, Томин шлепает на стол фотографию.

— Который сзади сидел, — говорит Кирпичов.

Знаменский жестом предлагает ему стул и тихо разговаривает с Томиным в стороне.

— Кличут просто и скромно: Николай Петров, — сообщает Томин. — Около года как из заключения, прописан в Туле.

— Чем славен?

— Квартирные кражи. Сейчас наши звонят в Тулу. А что это Борис поплелся на ватных ногах?

— Отдельный разговор, — Знаменский подсаживается к столу. — Давайте, Кирпичов, еще раз, но уже подряд и с самого начала. Тут всякое лыко в строку.

Кирпичов собирается с мыслями:

— Ну, значит, получил я заказ. Пришло время подавать, связался с диспетчером, она отвечает: «Не могу дозвониться пассажирам, занято. Пожалуйста, говорит, поезжайте так, люди старые, очень просили не подводить…» Я считаю, те двое нарочно трубку сняли, чтобы трезвон не мешал. Ну, значит, являюсь. Около дома никто не ждет. Пошел в квартиру. Звоню раз, звоню второй — не открывают. Наверно, думаю за музыкой не слышат. Постучал кулаком. Стою. И чудится, кто-то по ту сторону есть, но молчит себе, посапывает… Эх, тянуло меня от той двери прочь! Уйти бы — и порядок.

— Когда они наконец отозвались, Артем Степанович?

— Когда я про такси сказал. Сообразили, что человек посторонний, хозяев не знает, можно голос подать. «Не кричи, говорят, шеф. Сейчас решим». «Гур-гур, — по-тихому, а потом мне. — Валяй в машину, спускаемся». Видно, все главное они уже… обтяпали.

— Вы с ними по пути разговаривали?

— Вначале немного пособачился. «Гони на Преображенку». А у меня спаренный заказ: «Петуховых доставить на Арбат и рядом, со Смоленской, забрать следующих пассажиров. На Преображенку, говорю, не с руки. Задний на дыбы: «А ну, трогай!» — и обложил, конечно. Вот, говорю, история! А обещали тихих старичков. Тут толстый ухмыльнулся: «Приболели, говорит, наши старички, пусть полежат». Погано так сказал… Короче, едем, и зло меня берет. Везу блатных лбов, времени в обрез, заказ на Смоленской горит. И подпер момент — понял, что дело не чисто.