Запах Вереска (СИ) - "Kapkan". Страница 123

Он шепчет их, словно молитву, каждую ночь. Всполошенно вскакивая на постели и чувствуя, как суматошно бьется в груди сердце. После этого он не сомкнет больше глаз. Он выбирается из остывшей постели и бредет в ванную комнату. Вода шумит и стекает по напряженным плечам. Она тонкими струйками чертит свой путь по позвонками и, скатываясь по пояснице, опускается к ногам. От ее холода сводит мышцы, и кожа должна уже быть ледяной, но она горит. Ее жжет от жарких прикосновений, которые он все еще чувствует на коже. Он чувствует чужое дыхание совсем рядом. Оно щекочет ухо и мурашками пробегает по шее. Алан сжимает зубы и смотрит на прозрачные потоки воды, исчезающие в темном сливе. Жаль, что его мысли точно так же не может засосать по неизвестному адресу. Он выходит в комнату, так и не высушившись и даже не накинув халат.

Его ночи похожи друг на друга так, что он начинает терять им счет. Пачка недокуренных сигарет лежит на прикроватной тумбочке. Зажигалка чиркает легко, и уже через минуту в темной комнате разгорается маленький огонек от сигареты. Алан делает затяжку и, не мигая смотрит на тьму за стеклами балконных дверей. Он смотрит на нее и точно знает, что сегодня все опять повторится. Сигарета будет докурена в четыре затяжки. Простыни намокнут под ним за несколько минут, но он даже на миллиметр не сдвинется с места. До самого рассвета пялясь в светлеющий потолок. А следующей ночью все повторится вновь.

Ему будет сниться чужое поджарое мужское тело с черной вязью кельтских узоров на груди. Ему приснятся крепкие руки, с силой сжимающие его тело. Горячие сухие губы, которые, еле касаясь, спустятся по шее и, добравшись до груди, сомкнутся на его сосках. Желтые глаза, с животной страстью смотрящие на него. И он подчинится. Он будет послушно изгибаться и кричать, он будет сжимать коленями чужие бока и до крови царапать исчерченную шрамами спину. Будет, еще как будет, и позволит сжимать и катать себя по всей этой чертовой постели. А напоследок почувствует жаркое влажное касание на губах.

Он как ошпаренный подскачет на постели. Распахнув глаза и невидяще уставившись в темноту ночи, будет хрипло шептать:

— Это все блажь.

Он не будет знать, что двумя этажами ниже, в своем кабинете, сидя в кресле, Кайрен будет пить виски. Не моргая, бешеными звериными глазами уставившись на языки пламени и кроша в пыль стакан с недопитым напитком. После той ночи он так ни разу и не придет на хриплый, полный страсти зов блондина. Отлично зная, что на этот раз его не удержит ни одна сила…

Они поменялись местами, и это видят все. Алан больше не смотрит в его глаза. Он захлопывает путь к своим эмоциям и все дольше отсутствует в замке. Он уходит и возвращается далеко за полночь. Семья видит, что что-то происходит, но не может понять, в чем дело. Алан лжет первоклассно, и натянутая улыбка выглядит чуть ли не ярче солнца. Его сердце, как и прежде, не сбивается с ритма, у него не частит дыхание, да и выглядит он расслабленно. Алан Салливан спец во лжи, но Кайрен больше не верит ему. В отличие от всех других, он слышит ложь так же отчетливо, как и собственное сердцебиение. Он только отводит глаза.

Первым не выдерживает Джулиан. Он пытается поговорить с шефом, но получает лишь ухмылку и заверения, что все великолепно. Такой ответ ждет и всех остальных. Он все позднее возвращается в замок. Кайрен молчит, потому что он знает, где проводит свое время белокурый дизайнер. Ровно до тех пор, пока в очередной раз Салливан не возвращается в Блодхарт под утро после двухсуточного отсутствия. От него несет водкой и дешевыми духами. У Кайрена от бешенства темнеет в глазах.

Они орут друг на друга больше часа и с каждой минутой распаляются еще больше. Вся семья сидит внизу и не смеет вмешиваться. Неожиданно дверь кабинета распахивается и с грохотом бьется о стену. Сразу за этим раздается взбешенный голос Алана:

— Да пошел ты! — кричит он, — кто ты вообще такой, чтобы говорить мне, что делать?! Это моя жизнь и делаю я то, что хочу. Захочу — пошлю нахер этот долбаный контракт и съебу из этого проклятого замка, захочу — трахну всех твоих служанок. Это мое дело, и ты никто!

— Это МОЙ замок и пока что ты работаешь у МЕНЯ! Так что, изволь подчиняться МОИМ правилам, — рявкнул разъяренный Кайрен. — Когда съебешься в свой Нью-Йорк, можешь хоть Эмпайр Стейт Билдинг трахнуть, хоть в бикини по Бронксу прогуляться! Но здесь будь любезен предупреждать, когда решишь потрахаться, смотавшись в бордели Глазго!

— О да, конечно, мой господин, — голос Алана щедро сочился ядом, — обязательно проинформирую, когда у меня встанет. Может быть, ты мне еще и свечку подержишь или решишь присоединиться?! Что, на групповуху потянуло?! Ты не стесняйся, Валгири, все мы тут свои, все понимаем. Возраст и все такое, не встает уже без помощи маленький Рирусичек, м?!

— Нарываешься! — хриплым, низким от неконтролируемого бешенства голосом процедил сквозь зубы альфа.

— А почему бы и нет?! — зло закричал Салливан, — что ты мне сделаешь, а?! Разрушишь замок, уволишь? Ну, так чего встал?! Давай, разнеси тут все окончательно! Будешь рычать и скалиться?! Давай, в конце-то концов, ты только и можешь, что вести себя, как бешеное животное!

Дверь снова грохнула и на этот раз с такой силой, что удивительно, как не осыпалась штукатурка. На лестнице раздались резкие шаги, и через несколько мгновений мимо раскрытых дверей гостиной пролетел взбешенный до предела Алан. Он спустился в холл и, с грохотом распахнув двери замка, выбежал во двор, откуда через минуту раздался визг шин.

После этого наверху начался Ад. Шум разбивающихся стекол и грохот ломающейся мебели заставил замереть. Никто так и не посмел подняться наверх. Кайрен громил свой кабинет по-зверски. Превратив в щепки и мелкие осколки абсолютно все, до чего добрался. Жирной точкой в его бешенстве стал вылетевший из окна письменный стол…

Легче не стало, только в разы хуже. Алан чувствовал это с каждым днем. Снова перестав смотреть, перестав говорить и, окончательно разругавшись. Больше не было ни совместных вечеров, ни улыбки на суровом лице, ни вылазок в город только в компании друг друга. Так было правильно, было верно, потому что Алан чувствовал, что больше не справляется. Он сжимал в руках податливые тела, слышал громкие стоны, он чувствовал запах этих женщин. Он драл их до визга и закатывающихся накрашенных глаз. Он слышал их голоса, но все это время перед глазами был совершенно другой. Он не закатывал томно глаз, не стонал на заказ, не пах цитрусами и розами. Но только от одного взгляда этого мужчины все сворачивалось в горящий комок, и слабели колени. Только из-за него, и это был конец.

Волки тревожно выли вдали и звали к себе. Они шли под лунным светом и отдавались своей охоте. Мчались по густому лесу, выискивая свою добычу и загоняя ее всей стаей. Он словно наяву видел блестящие глаза волков и кровавые улыбки хладных. Их смех, пьяный азарт и запах крови. Ночь была в самом разгаре, и по небу среди рваных облаков плыл золотистый рожок луны. Они были там, а он здесь. Запертый в своей комнате и смотрящий на блестящие под холодным светом янтарные кинжалы. Каждый из которых сейчас резал его по-живому, напоминая о других ночах. Тех, где он шел рядом с черным альфой, шутливо переругиваясь с ним и пряча свой запах, на что всегда получал укоризненный взгляд на волчьей морде. Он помнил, как кипела кровь, когда они вместе загоняли дичь, как делились каждый своей добычей. Сидя у костра и разговаривая ни о чем. Смотря на далекий блеск звезд и встречая рассветы на краю обрыва, вдали от всей стаи.

— Это все закончится, — откинув голову на край постели, сквозь зубы прошипел блондин и закрыл глаза, — должно закончиться!

Но, как показала практика, ничего не закончилось, а только началось. Когда с охоты стая вернулась не как обычно перед рассветом, а раньше и в сопровождении чужаков.

Алан был там. Он стоял на лестнице и, сжимая в руках дымящуюся кружку, смотрел на явно раздраженного черного альфу, напряженного Маркуса и следующих за ним нескольких волков. Салливан за все это время успел узнать каждого зверя из стаи Кая и мог с легкостью различить всех их. Эти же были чужаками. Они шли, гордо подняв морды, а некоторые пытались скрыть за надменными взглядами явное напряжение и неуверенность. Заключала же всю эту толпу остальная часть семейства Валгири.