Бумеранг - Лаврова Ольга. Страница 2

Парни вопросительно оборачиваются.

– Страховой резерв! – Марат непререкаем. – Вдруг Илюша стукнет кого мотоциклом. Или Сема – кулаком. Худший вариант при нашей подготовке почти исключен. Но человек разумный ни от чего не зарекается. Должен быть общий фонд на адвоката, передачи и прочее.

Настроение компании от такой речи омрачается, но веский и спокойный тон Марата убеждает.

– Надеюсь, верите, что у меня как в сберкассе? – добавляет он.

В это все верят, и Сеня проворно раскладывает пять кучек прямо на ковре. Остальные следят алчными взо­рами. Сема с Ильей, не утерпев, сползают с кресел поближе, шевелят губами, беззвучно считая. Марат де­монстрирует железное хладнокровие, покуривает, лис­тает журнал. Наконец там, на ковре, дружно переводят дух. Марат подталкивает к ним ногой небольшой чемоданчик.

– Это будет сейф. – Он упивается моментом. – До­вольны? А месяц назад – смешно вспомнить! – два Се­мена мечтали обобрать какую-то старушку!

– Было дело…

Сеня сгребает одну из куч в чемодан, а другую несет Марату. Тот мизинцем небрежно выдвигает ящик стола.

– Сгружай сюда.

Парни начинают собирать деньги в пачки и возбуж­денно распихивать по карманам.

– Э, други, – останавливает Марат, – вы будете не­допустимо шуршать!

– А как же нести?

– Предусмотрено.

Хозяин снимает со шкафа три спортивные сумки, и добычу «затаривают».

– А теперь остыньте! – командует он. – И глаза при­тушите!

– Надо разрядиться, Марат!

– Обмыть! – поддерживает Илью Сема.

– Ко мне – в Малаховку! – зовет Илья. – Покувыр­каемся на свободе. На лужайке детский визг и тэ пэ.

– Хорошо, собираемся к семи. – Марат провожает гостей.

– Ты пока дома? – украдкой спрашивает Илья.

– А что?

Тот прижимает палец к губам и догоняет двух Семе­нов.

Марат торопится к письменному столу, выдвигает ящик и уже не прячет ликования.

Но опять не ко времени является Вероника Анто­новна.

– Я на минуту, Марик. Ой, как накурено! Войти страшно.

– Не входи…

– Ты даже не замечаешь – на мне новое концертное платье!

– Широкие слои пенсионеров будут сражены.

– Грубо, Марик!.. Когда-то сам бегал меня слушать!

– Э, матушка! «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Когда-то ты меня и на гастроли таскала.

– Разве плохое было время? Тебя все обожали!.. Кста­ти, я хотела и насчет гастролей. Предлагают поездку на полтора месяца.

– Условия выгодные?

– Да, но…

– Разумеется, поезжай. Осень подойдет – мне надеть нечего.

– Как?! А кожаное пальто?

– Сносилось. Кроме того, я взял нужные мне книги, за которые еще не заплачено.

– Нет, это невозможно! Ты должен сократиться, Марат! Я мотаюсь из города в город… вся в мыле… Дыхания нет, голос не звучит, все ради тебя…

– Естественно. Даже лягушка заботится о своем по­томстве. Это животный инстинкт.

Вероника Антоновна глубоко уязвлена.

– Вся моя любовь… все переживания… труд – живот­ный инстинкт?.. И ни капли благодарности?

– Помилуй, за что? Я даю смысл твоей жизни. Для тебя нет ничего выше, чем кормить-поить и выводить меня в люди.

– Пора самому выходить в люди! Последний год ас­пирантуры, надо подумать о диссертации! А тут какие-то странные друзья…

– Друзья? Эти козявки?!

– Тогда зачем они? С твоим умом, духовными запро­сами?

– Нужны. Я их использую.

– Я очень боюсь, что…

– Опять боишься! Ты набита страхами, как кукла опил­ками! – прерывает Марат, и на сей раз невозмутимость изменяет ему. – По чьей милости я бросил альпинизм?! Только из-за тебя, помни! Только потому, что ты боялась! Там остались настоящие друзья… каких больше не будет! И ты смеешь попрекать меня знакомствами?! Я и со Стеллой разошелся из-за тебя! Такой тоже больше не будет!

– Чем я виновата перед Стеллой?! Отчего из-за меня?

– Оттого, что она принадлежала тому миру, который я потерял! Горы, вершины, чистый снег… Я все потерял!!!

Вероника Антоновна, потрясенная не свойственным сыну взрывом чувств, готова уже каяться и просить про­щения. Но объяснение прерывает звонок в дверь: вернул­ся Илья. Марат разом обретает невозмутимое спокой­ствие.

– Матушка, аккомпаниатор ждет. Иди. Все чудесно. У тебя, у меня. Платье эффектное, голос звучит. Спой «Хризантемы» и отдохни перед концертом. А я… может быть, схожу в магазин, положи там на сервант… лучше зелененькую.

Оставшись с Ильей, он молча ждет.

– Не стал при них… – начинает тот.

– Что-нибудь не так?

– Малый один видел нас на выходе из магазина. Я с ним работал в НИИ. Непонятно, откуда взялся! В пяти шагах из кустов вылез! Зараза!..

– Узнал тебя?

Илья разводит руками.

– Сделаем, чтобы молчал. Можешь узнать его адрес?

– И так знаю. Как-то оборудование вместе возили, заскочили по пути.

* * *

Барсуков с ребятами приближается к подъезду своего дома. С противоположной стороны улицы идет наперехват плечистый парень. Его провожает взглядом Марат, за спиной которого хоронится Илья.

– Товарищ Барсуков? – загораживает дорогу парень.

– Да.

– Давненько вас жду. Где пропадали?

– А в чем дело?

– Я спрашиваю, где ты был днем? – грубо напирает парень.

– У тещи в Селихове, – тоже грубеет Барсуков.

– Что-нибудь видел там интересное?

Барсуков впивается глазами в хамскую физиономию: неужели спрашивает о том самом?!

– Идите поиграйте, – подталкивает он от себя ребят.

Те охотно отбегают к кучке детворы поодаль.

– Видел или нет?

Барсуков с удовольствием врезал бы ему, да руки связаны.

– Ничего я не видел!

– Ничего не видел, ничего не знаешь. Правильно! – Парень бросает весьма выразительный взгляд в сторону ребят. – Своих детенышей беречь надо! Ни-че-го не ви­дел. Бывай здоров!

* * *

В помещении Селиховской милиции беседуют Нико­лаев, молодой замнач по розыску, и Томин.

– Территория наша на отшибе, – рассказывает Ни­колаев. – Недавно был поселок деревенского типа. Те­перь современные дома, жителей переселили, но люди все прежние. Начальник отделения каждой кошки родо­словную помнит. Из здешних никто не замешан.

– И сотрудницы магазина здешние?

– Коренные. Вся жизнь на виду. Вариант инсцениров­ки кражи мы отработали – стопроцентно отпадает. Есть тут и те, кто побывал в заключении. Проверили – они тоже ни при чем.

– Пошли смотреть на месте, – поднимается Томин.

…Они входят в полупустое кафе, Николаев указывает столик у окна, говорит негромко:

– Сидели здесь. Обед занимал двадцать – двадцать пять минут.

– И движения в магазине не заметили?

– Ни малейшего! А когда пусто – он просматривает­ся насквозь. Нужно, знаете, крепко отрепетировать, что­бы себя не обнаружить!

– Для репетиций надо было крутиться в торговых залах. Притом, что в поселке все свои…

– Нет, универмаг исключение: проезжие часто загля­дывают. В универмаге на посторонних внимания не обра­щают. Вот если в парикмахерской – до вечера будут гадать, кто такой…

Томин с Николаевым выходят, пересекают шоссе и огибают универмаг. Николаев звонит в служебную дверь. Томин заинтересовывается пролазом в кустах, раздвига­ет ветви.

– Укромная тропочка. Куда ведет?

– Эта?.. К жилым домам.

Дверь отворяется довольно осторожно.

– Я это, я, – сообщает Николаев. – Пуганые стали.

Пожилая женщина в рабочем халате впускает их в магазин.

– День добрый. Сами тогда запрете?

– Запру, конечно.

Женщина уходит внутрь.

– Вот здесь, – Николаев нащупывает какое-то мес­течко на дверной колоде, – зазубринка. Когда возились со взломом, видно, терлись коленом, оставили волокна тка­ни, похоже, джинсовой. А тут найдены окурки, – он очерчивает ботинком кружок на полу. – Стоял на стреме, следил в щель, прислушивался. Ну и дымил. Перчатка мешала, сунул ее – да мимо кармана. Валялась у стены. – Николаев живо изображает, как все происходило, и бро­сает на пол собственную перчатку для наглядности. – Все эти вещдоки мы направили сразу на Петровку, в НТО.