Естественная убыль - Лаврова Ольга. Страница 3

— Это неправда! Во-первых, он утверждал ассортимент, а в ассортименте этих самых «эклеров» и «картошек» было девяносто процентов! Я их уже видеть не могла!

Очная ставка развивалась в намеченном русле, успевай фиксировать.

— Чем вы объясните такое однообразие?

Кудряшов хитровато прищурился:

— А я лично сладкого не люблю. В рот не беру, даю слово! Солененькие грибки под водочку — это да! Может, потому за разнообразием не гнался.

— Есть во-вторых, Ирина Сергеевна?

— Да. Ежедневно я получала от него указания, что и в какие магазины завтра отправлять.

Она с удовольствием нанесла удар, и Кудряшов забеспокоился: запахло конкретикой.

— Что с тобой стряслось, Ирина? Зачем это тебе надо?

— Отвечайте по существу.

— Обращаю ваше внимание на то, что нет никаких документов, которые подтверждают ее слова.

— Зато работники магазинов подтверждают, что именно вы приезжали договариваться о сбыте и вам они отдавали половину стоимости «левых» пирожных.

— Это кто же именно под меня копает?

— С ними вы встретитесь.

— Встречусь — тогда посмотрим.

Он уперся в Маслову угрожающим взглядом. Подчиненных привык держать в узде. Она и сейчас его побаивалась. Остальные тоже, некоторые буквально трепетали. Из грязи в князи — почти всегда самодур. А Кудряшов к тому же недюжинный человек. Пороха не выдумал, однако по размаху превзошел многих коллег. Когда взяли, оценил трезво, что летит с порядочной высоты и внизу жестко, но упрямо надеялся извернуться, как кошка, и упасть на четыре лапы. Да и было на что надеяться: благодетелей высоких хватало. Недаром же Капустин искал к Знаменскому подходы.

И все ресторанные стояли за Кудряшова, и с ним вместе надеялись, и показания против него Знаменский выжимал по капле, если уж бесспорными уликами теснил в угол. А Маслова… Маслову Кудряшов не способен был понять.

— И чего мы с тобой не поделили, Ирина? Скамью подсудимых? Чего тебе вздумалось на меня капать?

— Прекрасно знаешь, что я сказала правду!

— При чем тут правда-неправда? На кой ляд ты стриптиз устраиваешь?! Вы записали, что я не признаю, что вовлек Маслову?

— Запишу, бумага — вещь терпеливая. Но вы себе противоречите. То не вовлекали, то загодя совали деньги.

— Так совал просто для проверки: можно с ней работать или нельзя. Вы, гражданин следователь, не делайте из меня паровоза. Статья у всех будет одна, и срок — извините. Я шестью годами обойдусь, мне пятнадцать ни к чему! Все было на равных. Начальники, подчиненные — это по официальной линии, а наше делопроизводство простое: мне моргнули, я кивнул, и вся бухгалтерия.

— Но подпольные деньги распределяли вы.

— Ну, черная касса была у меня, верно. Только кассир — это ж не директор.

— Малоубедительно.

— А я настаиваю, что никто ее не обольщал и не совращал! Вот вы задайте Масловой вопрос: если она такая хорошая, что ж она мне, негодяю, поддалась? Чего ж не отказалась, не сбегала в органы?

— Так я тебе сразу и поддалась? А ты забыл мои заявления об уходе? Я три раза писала, и ты три раза рвал! Забыл, как грозился уволить с волчьим билетом? С такой характеристикой, что никуда не возьмут?

— Сказать все можно, сколько угодно!

— А почему вы ее, собственно, удерживали? Нашли бы кого другого, кто охотней помогал воровать.

— Да она же редкий человек — с огоньком, с творческой жилкой! Где бы я вторую такую нашел?

— Вам непременно с творческой жилкой?

— Даже, извините, глупый вопрос!

Все-таки занятный мужик. Не хочешь, да улыбнешься.

— Зря смеетесь. Чтобы — как вы грубо выражаетесь — воровать, в нашем деле надо прежде работать уметь. Кто не умеет — мигом в трубу вылетит, будь он хоть честный, хоть какой. Если хотите знать, мы всегда шли с перевыполнением плана. Вся наша прибыль — сверхплановый товар!

— Но за счет чего?

— А я вам скажу. За счет умения работать без потерь — раз. За счет высокого профессионального мастерства — два. И за счет постоянной заботы о вкусовых качествах — три. Это ж не секрет: у плохой хозяйки какая-нибудь котлета — хоть выброси, а у хорошей — пальчики оближешь. Маслова — хозяйка хорошая.

— Выходит, Ирина Сергеевна, мы вас тягаем за профессиональное мастерство и заботу о качестве. Как забота осуществлялась на практике?

— В крем доливали воду… Вместо сливочного масла клали маргарин… В некоторое тесто полагается коньяк — лили водку… Искусственно увеличивали припек… Много способов.

Неловко ей, потупилась. Удивительное дело — пройдя кудряшовскую школу, сохранить стыд.

Когда опять осталась со Знаменским вдвоем, передохнула с облегчением, и все тянуло выговориться. Что ж, долго молчала — перед мужем, перед матерью, знакомыми. Знаменский ей не мешал.

— Наверно, был какой-то выход. Но связал он меня этими «премиями», имей, говорит, в виду, ты за них расписывалась!.. И, бывало, все разжигал. Приведет свою девицу и велит показывать, какая на ней шубка, какое белье… Я не оправдываюсь, хочу, чтобы вы поняли, до чего постепенно…

Выход у нее был один: найти другую совсем работу, где волчий билет Кудряшова не имел бы значения. Но на это нужна решительность, воля. И готовность расстаться с даровыми деньгами. Между прочим, мать у нее была продавщица. Правда, в иные времена, когда не обязательно липло к рукам, да и липли-то сравнительно крохи. И все же она ее растила, она выводила в люди, отцом не пахло.

— Вы не представляете, как сначала все незаметно! Вот, например, прибегают: «Ирина Сергеевна, какао-порошок высшего сорта кончился, можно класть первый сорт?» Ладно, говорю, кладите, только побольше, чтобы мне калькуляцию не переделывать. А разве есть время проверить, сколько положат? Снова бегут: «За нами сто «эклеров», подпишите вместо них «наполеоны», на «эклеры» крема не хватает!» Одного недостача, другого совсем нет, а третьего вдруг излишек вылез. И не разберешь, когда правда, когда для отвода глаз. Понимаете?

— Я — да. А муж что-нибудь понимал?

— Ну, Коля… — улыбнулась нежно. — Вы же его видели — не от мира сего…

— Не сказал бы.

— Да что вы! Большой ребенок, — она мысли не допускала, что муж может кому-то не нравиться. — Я когда второе заявление об уходе подала, то немножко дома объяснила осторожненько. Коля и говорит: ты стала мнительная, издергалась, надо больше доверять людям… И как раз день его рождения, побежала в комиссионку — такой лежит свитер французский! А Кудряшов будто учуял: приносит двести рублей, прогрессивка, говорит, за полгода… и в мое заявление обернуты… Не устояла. До того привыкаешь покупать — это страшно!.. Ночью чего не передумаешь, а придешь на работу — все, как у людей, совещание об увеличении выпуска, в интересах потребителя, наш покупатель, борьба с ненормированными потерями, ваши соображения, товарищ Маслова. Все вроде воюем за правильные лозунги во главе с товарищем Кудряшовым…

Знаменский отключился. Он предвкушал то, что собирался сообщить. Глянул на часы и прервал:

— Ирина Сергеевна, подследственного не обязательно держать в заключении до суда. И я думаю…

Она прижала руки к груди, боясь поверить.

— Господи, неужели возможно?!

Знал, понятно, что обрадуется, но она так рассиялась, таким светом озарилась, что он и сам согрелся в ее счастливых слезах.

— Пожить дома… с Колей, с девочками… наглядеться…

Но это пока было в прожекте. Еще предстояло протащить через Скопина. И закавыка была не в нем, а в Смолокурове, который к Масловой не благоволил. Он увязался вместе идти по начальству и станет, разумеется, гнуть свою линию.

— Только быстро, — сказал Скопин. — Через двадцать минут ко мне пожалует делегация польской милиции.

— Вот справка по Масловой. Я думаю, можно изменить меру пресечения.

Скопин отодвинул записку.

— Вообще-то, арест был необходим?

— Необходим и обоснован.

— Что же изменилось?

— Маслова все рассказала. Если я что-то понимаю в людях, искренне раскаивается. Сердце у нее неважное, часто приступы. На воле следствию не помешает.