Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги - Нике Мишель. Страница 54
В первой половине XIV века полемика между калабрийским монахом Варлаамом, осудившим методы молитвы «пуподушников» (и в итоге перешедшим потом в католичество), и Григорием Паламой, разработавшим богословие исихастской мистики, спор, в котором будут затем замешаны и политические взгляды, и дворцовые интриги, усилит еще больше расхождение двух Церквей: «Признание паламизма в качестве официальной доктрины греческой Церкви вырыло новую пропасть между нею и Римом. […] Паламизм стал первой попыткой углубления этой тяжбы и создания собственной восточнохристианской метафизики» [60].
После шагов к объединению в XIII веке (Лионский вселенский собор, 1274), состоялся Вселенский собор в Ферраре (1438), который затем был перенесен во Флоренцию из‑за эпидемии чумы (1439). Угроза османских завоеваний вынудила греков, пытавшихся заручиться военной и финансовой поддержкой, найти формулировки для соглашения:
«Греки признали верховенство Папы, они сохранили в целости свой ритуал, они признали, что вставка Filioque в латинский символ веры соответствует вероучению, но без обязательства вводить ее в греческий символ веры. Пришли к соглашению по второстепенным пунктам догматики: блаженство святых, состояние души после смерти и т. д. Голоса нескольких несогласных потонули в одобрительных возгласах и братских заверениях. Один только Марк Эфесский остался непреклонен и отказался подписать формулировки, которые, казалось, после четырех веков, наконец, положили конец расколу».
Но по возвращении домой делегатов Восточной Церкви обвинили в предательстве…
Захват Константинополя Мехмедом Вторым 29 мая 1453 г. и «не поддающаяся описанию бойня», которая за этим последовала, возвестили смерть Второго Рима. Но Мехмед II, хотя и подчинив Церковь государству, оставил ей при этом «видимость духовной [и юридической] независимости, льстившую самолюбию высшего духовенства и легко примирившую его с турецким игом».
Сама являясь потомком фанариотов, «этих обломков древней аристократической и интеллектуальной элиты, образовавших теперь новую греко-турецкую аристократию, которая будет давать Турции в течение трех веков лучших государственных деятелей», Юлия Данзас так объясняет мировоззрение фанариотов, не понятое Западом, увидевшим в этом союзе лишь предательство или «соблазн золотом или почестями»:
«Невозможно отрицать существование „неовизантийской“ идеологии, которая возникла сразу после катастрофы и быстро приспособилась к союзу с турецким режимом, потому что этой брутальной властью можно было воспользоваться ради реванша над Западом. […] Если мы анализируем это мировоззрение, то, не поняв этого, просто не сможем объяснить удивительной живучести греческой Церкви под властью режима, который ведь, в конечном счете, был не чем иным, как длительным и угнетающим унижением».
Получив поддержку турецкого правительства против «латинян», Греческая церковь стала взаимодействовать с антиримской Реформацией: «Последствием тесных связей с представителями Реформации стало постепенное проникновение протестантских идей везде, где не была затронута сама организация Церкви», что привело к заметному кризису «крипто-кальвинизма, в котором был замечен патриарх Кирилл Лукарис», в XVII веке, окончивший тем, что англиканские порядки были признаны Константинопольской кафедрой.
С обретением Грецией независимости, а Греческой церковью – автокефалии Константинополь перестает быть религиозным центром Восточной церкви, славянский мир освобождается от его господства.
Вторая статья Юлии Данзас посвящена истории Русской церкви. Ее композиция выстроена как следование за развитием взаимоотношений Русской церкви и государства от теократического идеала до полного подчинения власти. Именно это положение и роль Русской церкви и интересует главным образом Юлию Данзас, которая рассматривает при этом и народную религиозность, и секты по такому плану:
Истоки христианства в России;
Первый, так называемый киевский, период;
Второй период: основание Московской церкви;
Третий период: Московские митрополиты (1448–1589);
Четвертый период: Российские патриархи (1589–1700);
Пятый период: Синодальная церковь;
Восстановление патриаршества и Церковь после революции.
Последняя глава, в которой всего три страницы, подписана не Юлией Данзас, но псевдонимом Вера; в ней говорится, что она была написана «по сведениям, полученным в церковных кругах русского Парижа, тогда как мадмуазель Данзас скончалась, не успев закончить эту работу». На самом деле существует рукопись Юлии Данзас, которую мы нашли в архиве Сошуара и которую публикуем тут отдельно («Восстановление патриаршества и Церковь в революцию»*).
В этой работе Юлии Данзас по истории Русской церкви мы видим столь присущую ей ясность изложения, талант писать лаконично, но не упрощая сложных или спорных вопросов – таких, как истоки Древней Руси. Юлия считает абсурдной легенду, согласно которой апостол Андрей, «проповедовавший среди „скифов“ на побережье Черного моря, дошел до Днепра [по пути в Рим!] и воздвиг крест на холмах, на которых позже возникнет Киев, предсказав, что эти места увидят однажды расцвет христианского города»: в таком случае Россия была бы евангелизована «в то же время, что и Рим, если не раньше!», что льстило национальной гордости.
Киево-Печерская лавра стала «источником черты, присущей русской ментальности, – взгляду на христианство не как освящение повседневной жизни, но как на призыв отнестись к этой жизни свысока, оставить ее ради высшего аскетического идеала. […] Русское христианство незаметно пропиталось легким привкусом дуализма, в смысле столь полного осуждения этого мира, что оно притупляет даже сами попытки усовершенствовать скромные аспекты жизни».
Через политические и брачные союзы «Россия стала полноценной частью европейского христианского мира, тогда как Византия начала изолироваться от него после пагубного раскола 1054 года. В России этот раскол едва заметили».
Татарское нашествие (опустошившее Киев в 1240 г.) отбросило Россию на северо-восток (Владимир, затем Москва) и изолировало ее от западного христианского мира:
«В нее не проникали даже отзвуки великих богословских и философских схваток, в которых развивалась средневековая мысль, она осталась в стороне от великого столкновения идей, подготовившего гуманизм и Ренессанс. Запад был теперь отгорожен от нее лимитрофными государствами, воинственными и враждебными, решившими отхватить себе часть от великого тела переместившейся России. Это Польша, германские рыцари, обосновавшиеся на побережье Балтийского моря, и Швеция. Все эти враги России были к тому же католическими и прибегали к Риму в беспощадных войнах, которые они вели то сообща, то по отдельности против России. […] В итоге в русском сознании с неизбежностью закрепилось отождествление латинского духа и Римской церкви со всем, что было враждебно русскому отечеству и самым дорогим для него традициям. […]
Русская церковь закоснела в изоляции, в которой религиозные представления смешались с национальными обычаями, и одно стало отождествляться с ними».
Отказ от Флорентийской унии повлек за собой разрыв с Константинопольской Матерью-Церковью, обвиненной в том, что та впала в ересь. После избрания в 1448 г. митрополита Ионы без согласования с Константинопольским патриархом Русская церковь стала автокефальной. После захвата Константинополя турками (1453) и женитьбы Ивана III (перенявшего византийского двуглавого орла) на царевне Софье Палеолог, племяннице последнего императора, Россия предстала наследницей Византии, Третьим Римом. Русская церковь всеми силами способствовала развитию этой новой, империалистической, идеологии, сделала ее собственным делом и связала с ней свою судьбу, не принимая никакой иной земной организации, кроме теократии – «Святой Руси». Возведение московской кафедры в ранг патриархата произошло в 1589 г. (в правление Ивана Грозного).