Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги - Нике Мишель. Страница 66

Не я

. Ну-ну, разошлась! Нечего передо мною красноречие разводить! Все-таки, друг мой, ведь это «слова, слова и слова»… [32]

Я. Как, слова? Как ты смеешь?! Уйди, проклятый, уйди! «Да воскреснет Бог и да расточатся врази Его, да бегут…» [33].

Не я

. Теперь я скажу: перестань! Никуда я не побегу, потому что бежать пришлось бы тебе самой. Мы ведь теперь ясно видим, что ты и я – одно. Не так ли? И если придется побежать, так вместе… «от мира Его»…

Я

. Господи, помоги мне! Господи, дай мне сил справиться с этим наваждением! Господи, Владыко и Царю мой, Женише мой возлюбленный, радование сердца моего, чаяние души моея, краю желаний моих, Свете тихий, просветивый мрак мой духовный, Источник всякой мудрости и разума – спаси мя, услыши меня. «Не отвержи меня от Лица Твоего и Духа Твоего Святого не отними от меня, воздаждь ми радость спасения Твоего и духом Владычним утверди мя» [34].

Не я

. Что это – никак ты плачешь? Ай, diva Julia, как ты раньше презирала бабью привычку хныкать по всякому поводу! Как ты гордилась тем, что у тебя глаза «не на мокром месте», что ты даже не умела плакать!..

Я

. Господи, дай мне излиться слезами перед Тобою! Дай мне слезы. Боже, Боже мой! дай мне выплакать перед Тобою всю тоску моего оскверненного духа! Ты меня просветил, Ты дал познать Свет Твой невечерний… «Знаменася на мне свет Лица Твоего» [35]… не дай же мраку сгуститься надо мною… Господи, если нет в Тебе покоя моему мятежному разуму, так отними от меня разум, только не лиши меня Твоей близости, Твоего Света сладчайшего!

Не я

. Ого, ты согласна лишиться разума? Духовное самоубийство? Не лучше ли прямо просить смерти? Помнишь, как любила ты в былое время повторять апухтинский стих:

Я

. Да, я когда-то повторяла это и твердила в своем безумном ослеплении! И я тогда уже знала, что алтарь не безмолвный, но я, несчастная, не могла расслышать Его призыва! Я страдала, Боже мой! Как я страдала в этом усилии что-то уловить, что-то познать, что-то услышать там, где мой слух оставался нечувствительным. А теперь я услыхала, теперь я знаю! Единая Реальность, хотя бы все бытие было призрачно! Единая Истина, хотя бы все было ложью!..

Не я

. Успокойся! Я не хочу тебя расстраивать (я ведь друг тебе!), я вовсе не собираюсь сегодня поднимать бурю притихших сомнений. Мы в другой раз поговорим о том, что есть истина… [37] А сегодня ты в настроении решительного отказа от всякого разума и логики, поэтому нечего и заводить философский диспут. Я хочу с тобою поговорить серьезно на другую тему – о личном счастии и удовлетворении. Видишь ли, если б я видел, что ты счастлива в своем отказе от всех твоих духовных ценностей, я, пожалуй, оставил бы тебя в покое. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало! Но ты ведь плачешь, diva Julia! и даже когда нет у тебя слез, на душе у тебя не легче. Мне даже сдается, что когда ты молишься «о даре слез», то следуешь не совету наставников духовной жизни, а просто бабьему инстинкту: как выплачешься, так как будто легче станет. Это, друг мой, просто физиологическое явление, и прежняя diva Julia это хорошо понимала и потому не в слезах искала подкрепления, а в своем сильном духе…..

Я

. Я не хочу больше быть стоиком, понимаешь? Не хочу! Будь он проклят, этот гордый стоицизм! Я хочу быть только христианкой, смиренной, недостойной рабой Того, Кого я так мучительно искала!..

Не я.

А может быть, у тебя просто сил не хватит удержаться на высоте спокойной, безотрадной мудрости? Тебе нужны эмоции? тебе нужны бабьи утехи?..

Я

. Пусть! Не смутишь меня, окаянный! Я познала Истину, я знаю, что все потребности ума находят в ней такое же удовлетворение, как все влечения сердца. Я искала ее всем своим существом, и она озарила и заполнила все мое существо.

Не я

. А меня-то забыла? Я-то в стороне остался…

Я

. Сгинь совсем, дьявольская сила! Если ты – частица моего «я», так пусть исчезнет эта частица, пусть будет вырвана из моего сознания!

Не я

. Ты решительно хочешь отмежеваться от всего того, что было в тебе мужественного и сильного?

Я

. Пусть так! Мне ничего не надо, кроме моего Господа, кроме сознания моего ничтожества перед Ним! Пусть не будет у меня ничего, кроме немощи моей, и вся сила моя пусть будет только в Нем и от Него!

Не я

. Так, так! Ты сделала большие успехи в деле самоуничтожения. Помнишь, на фронте про тебя говорили, что у тебя «упоение самоистреблением»? Только тогда ты бросалась навстречу опасностям и физическим лишениям. А теперь ты упиваешься истреблением твоей духовной личности, угашением твоего духа… И это во имя того учения, которое провозгласило: «Духа не угашайте!» [38].

Я

. Что ты смеешь говорить? Ты смеешь повторять эту нелепость про духовное самоубийство, которую твердит убогий интеллигент, не знающий, что такое дух и духовная жизнь! Ты все еще думаешь этим сбить с толку меня! Нет, теперь я знаю, я вижу, хоть издали, путь к истинной свободе духа, к полноте духовной жизни, к гармонии всех духовных сил… Не смутишь меня, проклятый!

Не я

. Да, к гармонии…. Это та гармония, которая охватывает, напр., при звуках хорошей музыки: уносишься куда-то, блаженствуешь в каком-то полусознательном состоянии, мысль дремлет, работа рассудка заменена прихотливой вереницею полуфантастических грез… Очень приятное состояние и хорошо тебе знакомое. И вот ты хочешь, чтобы оно стало для тебя постоянным, «перманентным» [39]… – чтобы все в тебе дремало, кроме религиозного порыва, убаюкавшего твое научное мышление…

Я

. Ты лжешь! Никакой дремоты здесь нет: мысль интенсивно работает, все напряжено, все горит новою духовною жизнь. И научное мышление не померкло и не ослабело, но оно работает спокойно, без болезненных перебоев, потому что перед ним раскрылись новые горизонты, даны ответы на многие неразрешимые загадки, и вот надо во всем этом спокойно разобраться, неторопливо и благоговейно возводить здание величавого, всеобъемлющего синтеза…

Не я

. Так… Ты, кажется, собиралась написать о таком синтезе?

Я

. Да, конечно. У меня даже начат «Опыт историко-философского синтеза», кот., собственно, можно бы назвать и Опытом религиозно-философского синтеза, так как историческая обработка служит только для выяснения основных философских положений…

Не я

. Ладно, знаю, знаю: ведь не без моего же участия это пишется. Ты все забываешь, что, поскольку ты «муж науки», ты не можешь от меня отделиться. И вот теперь, когда ты добиваешься разрыва со мною, работа как-то не клеится, а?

Я

. Вздор! Просто недосуг! Буквально некогда писать!

Не я

. А раньше разве менее была занята?

Я

. Не то что менее, но… иначе время распределялось. Больше было возможности сосредоточиться на научной работе.

Не я

. Ага!

Я

. Не торжествуй: я говорю вовсе не в таком смысле. Я хочу сказать, что научная работа была тогда главною духовною ценностью и для нее все мышление напрягалось. А теперь, конечно, есть раздвоение духовной жизни, но это вовсе не в ущерб силе мысли, когда наступает черед чисто научной работы… А что касается времени, то уж, конечно, меньше времени посвящается теперь духовным упражнениям, чем раньше уходило на праздную болтовню, на бессмысленное шатанье, на бесплодные мечты…