Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги - Нике Мишель. Страница 94

– Пришло время прогулки, – сказал он. – Ну, идем. Вы уже несколько дней отказываетесь выходить на улицу.

Я продолжала молчать. О, пусть он уйдет, этот надоеда! Но он настаивал:

– Пойдем. Сегодня не холодно, меньше –30º (!). И солнышко светит. Вам нужно подышать свежим воздухом.

Я отвечаю:

– У меня нет времени. Оставьте меня.

Я опускаюсь обратно на свой тюфяк, собираясь возобновить ход своих мыслей. Но я с раздражением чувствую, что человек все еще там, за дверью, наблюдает за мной.

Наконец, я поднимаю глаза, хочу еще раз сказать ему, чтобы он оставил меня в покое. И тут я вижу его испуганное лицо. Бедняга думает, что у меня приступ слабоумия! Ведь, в конце концов, услышать такой ответ из уст человека, которому абсолютно нечего делать в одиночной камере между четырьмя голыми стенами, что ему некогда пойти на прогулку, – разве это не может показаться безумием!

Но я не могу объяснить ему, что я думаю о Ги де Дампьере и других сеньорах, которые уже несколько веков лежат в пыли, и что я думаю о них до тех пор, пока не потеряю счет времени и чувство юмора не вернет меня полностью к реальности. Я с улыбкой смотрю на своего озадаченного охранника. Я узнаю его – это добродушный человек, румяное лицо которого иногда озаряется взглядом доброго, большого, наивного и совсем не злого пса. Он смотрит на меня с беспокойством и пытается смягчить свой громкий голос, спрашивая, не чувствую ли я себя плохо… Очевидно, бедняга боится кризиса, который повлечет за собой применение того базового лечения, которому подвергаются заключенные в этом случае. Он слишком хорошо знает, как обращаются с несчастными больными людьми. Я тоже это знаю: я слишком часто слышала эти крики. И сейчас я чувствую в этом человеке настоящую заботу, вспышку истинного сочувствия, которая запала мне в душу. Я спешу успокоить его и обещаю завтра пойти на прогулку, но начинаю думать уже не о герцогстве Бургундском, история которого вдруг кажется очень далекой, а о странной сложности человеческого сердца, которое иногда может скрывать под самыми грубыми покровами неожиданные сокровища теплой человеческой симпатии…

Ты спишь, далекий друг? Я не хочу будить тебя этой ночью. Несмотря на холод, ночь прекрасна; земля под своим ужасным белым саваном купается в лазурном свете. За решеткой моего окна открывается не черная бездна, чтобы проглотить мираж жизни, – это звездная бездна, где тень струится с ясностью, где хоры звезд поют великую тайну.

Одиночество ввиду звездного неба – это интенсивная жизнь…

Я думаю обо всех тех, кто нуждается в отдыхе и сне после дневных трудов, о миллионах существ, которым Ночь приносит в этот момент заслуженный отдых, или успокоение их горячки, или забвение их печалей, или сны надежды. Сны, возможно, о ничтожном счастье, детские тревоги… какая разница? Пусть ночь даст каждому из нас бальзам, в котором мы нуждаемся!

Я также думаю обо всех страдающих… О тех, чья бессонница наполнена призраками… О тех, кто тщетно ищет приюта на ночь, о тех, кто голоден и холоден… О женщинах, корчащихся в родовых муках, о всех тех, кто ропщет во тьме и ждет рассвета как избавления… О тех, для кого ночь – это бездна бессилия и страха…

И затем, более всего, я думаю обо всем, что оскорбляет величие Ночи… О преступлениях, которые готовятся или совершаются в этот момент… О злобе и пороке, которые бродят в потемках… Я слышу крики, я вижу слезы, и кровь, всегда кровь… И затем другой ночной ужас – ужас мерзких или грубых удовольствий. Места разврата… Зрелища, которыми наслаждаются люди, забывшие о человеческом достоинстве… Глупость, объединенная с пороком, чтобы уродовать разум… Все пороки и вся мерзость, брошенные как вызов тайне жизни под покровом ночи – хранительницы этой тайны и соучастницы этого вызова… О, как мы можем отвернуться от всего этого, как мы можем стереть видение этого? Или, наоборот, мы должны посмотреть в лицо тайне беззакония, чтобы лучше понять вечные антиномии, игры света и тени? Как в физическом плане, так и в царстве духа Ночь – это господство тьмы, а также великого света… и я сейчас думаю о ночи, которая священнее всего. Не ледяная ночь, окутанная пеленой снега… Нет.

Далеко отсюда, в стране солнечного света. Ночь весны, наполненная ароматом сока, которым набухает земля. Оливковые деревья дрожат на ночном ветру и, кажется, шепчут страшную тайну. Их тени расступаются, чтобы звезды увидели распростертую человеческую фигуру, локти на камне, лицо спрятано в ладонях…

На призыв звезд лицо поднимается. Поднимается бледный лоб, покрытый кровавым потом, освещенный непостижимым взглядом глаз, видящих вечность.

Эти глаза созерцают видение вечного страдания и бесконечного зла…

В безбрежной пучине времени, где тысячи веков – лишь мимолетные мгновения, вечно присутствующая реальность – это жестокая борьба и страдания.

Вот земля в зачаточном состоянии, скрученная гигантскими конвульсиями. Уже появилась первая растительность, и уже ценой безжалостной борьбы каждое растение увеличивает свою долю пространства и света за счет более слабого побега, который оно может подавить или раздавить. Затем существует бесконечное множество видов животных, все они подчинены неумолимому закону, по которому слабейший становится пищей сильнейшего…

И, наконец, человек – царь творения, вместилище божественной искры… Его царственность – он наделил ее властью истреблять низшие существа. Свой творческий инстинкт, который является в нем отражением Бога, он использует, чтобы ковать оружие для истребления собратьев. И история человечества начинает разворачиваться через тысячелетия в кровавой дымке…

Кровь, всегда кровь! Всегда братоубийство, бросающее свой вечный вызов небу! Всегда ненависть, зависть и жестокий эгоизм! Всегда слабый, побежденный сильным, порабощенный, угнетенный – до того дня, когда он обнаружит более слабого, чем сам, и в свою очередь покажет себя угнетателем!

О, ужасный шум стонов и стенаний агонии! Огромная жалоба, непрерывно поднимающаяся от земли к небу вечно, в красном отблеске пролитой крови!

Человек, рожденный ценой мучительной боли, позволяет эгоизму и зависти захватить себя, как только осознает себя. Затем соперничество семьи с соседней семьей. Затем объединение семей в братство ненависти, обращенной против других племен. Затем объединение племен в народы для подавления более слабых народов… Кровь, всегда кровь, и опьянение силой на службе угнетения. Миллионы рабов, возводящих башни и цитадели для укрепления власти своих хозяев. Потом на их месте возникают другие империи, всегда сокрушающие своей железной или глиняной пятой человеческие массы, согнутые под игом, всегда с мечом в руке для новых завоеваний – пока те не рухнут под ударами более сильного завоевателя… Глаза, созерцающие историю человечества, затуманены… но видение страданий увеличивается и разворачивается в еще более глубокую бездну. Пролитая потоками кровь и погружение тайны жизни в загадку смерти – это и есть всего лишь непостижимый закон существования. Но для человека-царя, носителя божественного дыхания, есть вещи похуже закона крови, похуже боли, которая сводит конечности, похуже голода, который иссушает тело и дух. Есть насилие в царской области мысли – насилие над совестью. Есть грандиозные мечты, увядающие в химерах или втоптанные в грязь. Есть жажда неуловимой истины, спотыкающаяся во тьме; есть взлет мысли к звездам и ее жалкое падение в трясину… Есть мерцание ложных истин, которые ведут к погружению в болото. И есть истина, профанированная, изуродованная, порабощенная ради какой-то гнусной цели…

«Христос, о Христос! Ты пришел, чтобы принести мир, любовь и братство детям единого Отца. Но теперь именно во имя Тебя они будут резать, угнетать, мучить! […] Именно во имя Тебя мы участвуем в работе насилия!»

Созерцающие Глаза расширяются перед ужасающим зрелищем. Бледный лоб, на котором выступили бисеринки кровавого пота, внезапно поднимается к небу, а напряженные губы испускают стон: