Из жизни фруктов - Лаврова Ольга. Страница 4

Работа затормаживается, люди оборачиваются посмотреть — кто на следователя, кто на Васькина. Тот остается равнодушным.

— Ну и веди, чего орать-то? Шевелись, ребята, шевелись!

— Мам-Тоня прислала, — докладывает Демидыч, подходя.

— Васькин, — протягивает тот руку.

— Знаменский.

— Разговор большой?

— Чуть короче среднего.

Васькин машет шоферу, собирающемуся отъезжать.

— Старика захвати! Валяй, Демидыч, за пивом, мочи нет, — и сует деньги.

Демидыча подсаживают в кабину. Он беспокоится, усаживаясь:

— А если пива нет?

— Что-ничто бери!

Машина с Демидычем отъезжает, и Васькин окликает Малахова:

— Ваня, принимай вахту… Пойдемте.

Оставшийся командовать Малахов суетится больше Васькина, покрикивает на рабочих, но те чувствуют себя вольготно; закуривают, переговариваются. Выходит из укрытия скрывающийся, смотрит вслед Знаменскому.

— За какие грехи Васькина тягают? — спрашивает он.

— За чужие, — убежденно произносит Малахов.

— Откуда свои, — хмыкает кто-то.

— Дурак! Всех-то по себе не суди! — обижается за Васькина Малахов.

Между тем в конторке — небольшой, но уютной и комфортабельной — идет беседа.

— Совхоз овощи вам отправил, — говорит Знаменский. — Это по документам бесспорно. Но база платить отказывается, ссылаясь, что груз не прибыл.

— За что ж платить — за пустое место? — невозмутим Васькин.

— По словам железнодорожников, вагоны были доставлены по назначению.

— Вечные штучки. Зачалили неизвестно куда, а на нас спихивают. Вы с ними вплотную сталкивались, с железными дорогами? То есть в поезде, конечно, ездили. А по делу?

— Довольно давно.

— Не знаю, как было давно, а в наши дни — Содом и Гоморра. Не то удивительно, что грузы пропадают, — постепенно переходит на ораторский тон Васькин. — Удивительно, что вообще куда-то что-то доходит!

— Я занимаюсь только судьбой конкретных вагонов с помидорами.

— Вы так вопрос не сужайте, это неправильно! В частном случае — как в капле воды.

— На базах тоже неразбериха…

Васькин перебивает, начиная горячиться:

— Нет сравнения, могу со всей ответственностью. Я вот беру, — раскрывает он толстую «амбарную» книгу, — и могу сию минуту сказать, сколько у меня огурцов или чего. А на большом узле стоят вагоны тысячами, прибывают, убывают, думаете, их кто-нибудь строго учитывает?

— Думаю, все-таки учитывают.

— А вы попробуйте начальника узла спросить, сколько на данный момент каких вагонов. Не ответит он, голову кладу! Теперь дальше: уходит состав. Кто на выезде пальцем считает: пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три? Никто. Значит, возможен вариант: сцепщику бутылку, машинисту другую — отцепите мне, братцы, в Люберцах вон тот вагончик, что-то он мне нравится.

— По-вашему, вагоны отцепили по дороге?

— Может, и отцепили. А может, сцепщик где номерами ошибся. — Они девятизначные!

— У контейнеров, товарищ Васькин, у вагонов семизначные.

— Тоже не сахар. Особенно в потемках. Ошибаются сцепщики почем зря! И диспетчера ошибаются. Последнее время автоматика на узлах — нажимаешь кнопки, вагоны катятся сами с разных путей. А диспетчер, допустим, уставши. Ткнул не ту кнопку и вбил в состав вагон, которому надо в обратную сторону! Станет он вам маневровые паровозы вызывать — вагоны растаскивать и собирать заново? Ждите, как же! Матюгнется и отправит тот вагончик заместо Одессы в Мурманск.

— Товарищ Васькин, — с некоторой иронией в голосе пытается вернуть разговор в нужное русло Знаменский, — я ведь железными дорогами не ведаю…

— Потому и ввожу в курс. Минутку, я вам даже процитирую… — Васькин достает несколько газетных вырезок и читает: «Число исчезнувших вагонов из года в год растет», «В МПС создана группа розыска грузов…», «Телеграммы о неприбытии вагонов поступают десятками тысяч…»

— Я очень однообразный человек — все о помидорах. Раньше такие пропажи случались? Васькин скучнеет. — Да наверняка. Надо поспрашивать, повспоминать…

— Другими словами, на памяти не случались? — Знаменский перекладывает вырезки. — Выцвели уже, а, товарищ Васькин? А пометки свежие. Для меня, значит, постарались? Ай, Васькин, лукавый человек!

Тот с внезапным ожесточением вскидывается:

— Да, Васькин! Жена — Васькина, дети — Васькины! Да!

Появляется веселый Демидыч с бутылками. Васькин в досаде на себя за вспышку достает кружки.

— Это у него больная мозоль, фамилия-то, — поясняет Демидыч, открывая пиво.

— Ты мели больше!

В дверь заглядывает Малахов, манит Васькина:

— Можешь на секундочку?

Враз выпив кружку пива, Васькин бормочет: «Извиняюсь» — и выходит, прикрыв дверь.

— Видал? — поднимает палец Демидыч. — Выпил без перехвата дыхания! Вот здоров! — старик выглядывает из конторки удостовериться, что Васькина поблизости нет, и принимается сплетничать:

— С Васькина мам-Тоня прошлым годом тринадцатую зарплату сняла. Из-за фамилии.

— Такого не бывает, Демидыч.

— Все, милок, бывает. Жизнь — она баба шутливая. Васькин спозаранок бананы принимал. Час принимает, другой принимает, проголодался, отойти нельзя. Начал жевать. Не знаю, сколько он съел, на мой вкус более пятка не умнешь. Ну, однако, кого-то задело. Комсомольский прожектор нарисовал в стенгазете сатиру: вот этакий круглый, по колено в банановых очистках. И подписали из басни: «Васькин слушает, да ест». Мам-Тоня и вкатила ему «за незаконное распаковывание и употребление на личные нужды». Позавтракал!

— А вы его недолюбливаете, Демидыч.

Демидыч удивлен.

— Васькина?.. — Подумав, соглашается. — Ну, может, маленько. Шаршавый мужик.

Возвратившийся Васькин наливает себе еще кружку.

— Иди, дед. Спасибо за пиво.

— Доброго здоровья, — старик бодро ковыляет к двери.

— Так на чем мы остановились? — спрашивает Васькин, снова спокойный и уверенный.

— Вы убеждали меня, что ваш отдельный случай объясняется тем, что подобных случаев вообще много.

— Убедил?

— Нет. Это не доказательство.

— Как кому. Мы, конечно, университетов не кончали…

— Зачем прибедняться! Вы кончили педагогический техникум, Владимир Тарасович.

Упоминание техникума Васькину неприятно.

— Короче говоря, вагонов с помидорами от совхоза «Южный» я не принимал. И сменщик мой, Малахов, тоже.

— Малахова я спрошу отдельно.

Покидая территорию базы, Знаменский застает все того же стража.

— Я следователь, помните?

— Чего ж не помнить…

— К вам просьба.

— Ко мне? — без интереса переспрашивает старичок.

— Списки работающих на базе от посторонних организаций сохраняются?

— Списки? Смотря когда.

— Конец апреля.

Вахтер нацепляет очки, лениво роется в ящике стола. Наконец извлекает схваченные скрепкой листки.

— Вот, нашлись, — сообщает он с некоторым удивлением.

— Проверьте, пожалуйста, последние числа, четвертый цех.

Вахтер неторопливо листает свои бумаги.

— С 28-го по 30-е записаны студенты.

— Разрешите взглянуть?

На скамейке в жилом квартале сидит, скучая, некрасивая девица с авоськой. Из подъезда выходит Томин и направляется куда-то по улице. Девица трогается следом. Томин сворачивает за угол, останавливается, и преследовательница через некоторое время почти натыкается на него.

— Доброе утро, прелестная незнакомка!

Девица глупо таращится.

— Сегодня мы с авоськой. За покупками?

— А вам что за дело? — несколько оправясь, огрызается она.

— Вы положительно ко мне неравнодушны. Что бы это значило?

— Не приставайте, пожалуйста! Я с незнакомыми…

— Недолго и познакомиться. Я, например, из уголовного розыска. А вы? — и тоном, не допускающим возражений, требует: — Попрошу документы!

— Еще чего! — хорохорится девица.

— Тогда — «пройдемте»?

Девица колеблется, но все же раскрывает сумочку и вытаскивает паспорт.