В тени богов. Императоры в мировой истории - Ливен Доминик. Страница 98

Ключевую роль в свержении Павла сыграл его характер. Император не был глуп и получил прекрасное образование, но плохо подходил на пост правителя в силу своего темперамента. Он мог быть обаятельным, знающим и добрым, но был подвержен сильным перепадам настроения. Порой они приводили к ужасающим и неистовым приступам гнева, а также подпитывали его подозрительность, которая граничила с паранойей. Некоторые из уже знакомых нам императоров тоже были гневливы. Император Юнчжэн из династии Цин частично справился с этим, привив себе дисциплину дзен-буддийской медитации. Джахангир курил опиум, а другие императоры порой предавались распутству, чтобы сдерживать своих демонов. Утешением для Павла было спартанское военное мировоззрение и строгая дисциплина его кумира – прусского короля Фридриха II. Когда возраст и тяготы правления дали о себе знать, стало очевидно, что этого недостаточно, чтобы Павел пребывал в спокойствии и гармонии. Резкие перепады настроения негативно сказывались на его политической деятельности и на руководстве министрами, военачальниками и придворными. Он импульсивно увольнял и покрывал позором людей, но восстанавливал их в должности, как только у него менялось настроение. Из-за чрезмерной эмоциональности царь плохо разбирался в людях и не видел, кто на самом деле ему предан. Например, в число высокопоставленных военачальников, попавших в немилость к Павлу, вошел барон Леонтий Беннигсен. Когда настроение у Павла улучшилось, его убедили восстановить Беннигсена на своем посту и позволить ему вернуться в Санкт-Петербург. Императора склонил к этому граф Петр Пален, генерал-губернатор столицы и человек, которому Павел в значительной степени доверял. В результате Беннигсен стал одним из ключевых участников заговора, приведшего к свержению и убийству Павла. Граф Пален, в свою очередь, возглавил этот заговор.

Императору Павлу недоставало не только эмоционального интеллекта, но и политической смекалки и мудрости. Истинный самодержец и милитарист, он строил все по армейской модели. Самой опасной для любого императора иллюзией была готовность поверить в официальную риторику о его всевластии. В некоторых отношениях Павел обладал мировоззрением ефрейтора: он пытался контролировать даже наряды знатных дам на частных балах в Санкт-Петербурге. Павел не любил русскую знать и не доверял ей. Однажды он сказал, что в России нет важных персон, не считая людей, которые разговаривают с императором, но и они теряют свой статус, как только беседа подходит к концу. Он был отчасти прав: российская аристократия в большей степени зависела от монархии, чем французская, не говоря уже об английской. Но вместе с тем он ошибался – и заплатил за это своей жизнью. Его своеволие лишало важнейших представителей элиты карьеры и возможности реализовать свои амбиции, но своим поведением он также посягал на присущее им личное и коллективное представление о чести и достоинстве. Так, он отменил освобождение дворян от телесных наказаний и ограничил роль дворян, занимающих выборные должности в местном управлении. Павел действовал вразрез с политикой своих предшественников, которые стремились привить российской элите европейскую культуру и ценности. Кроме того, его курс противоречил еще более устоявшемуся убеждению высшего сословия в том, что именно они имеют право быть ближайшими советниками императора.

Третью фатальную ошибку Павел совершил в дипломатической и военной сфере, которая в России, как и в большинстве императорских монархий, была приоритетной для правителя. Встревоженный растущей силой Франции, в 1798 году Павел в союзе с Британией и Австрией вступил в войну с Французской республикой. Потерпев ряд неудач, он обвинил во всем союзников и вышел из коалиции. К концу 1800 года он метнулся в сторону другой крайности и едва не заключил союз с Францией. Он запретил всю торговлю с Британией, что не могло впоследствии не нанести сокрушительный удар по российской экономике и государственной казне, поскольку Британия была важнейшим для России экспортным рынком, существенно опережавшим по объему все остальные. Словно вступив в перекличку с ушедшей эпохой кочевых войн, Павел приказал казацкому войску пересечь Афганистан и пригрозить британскому режиму в Индии. Большинство советников Павла вполне обоснованно считало, что заключение союза с Францией противоречило интересам России и было обречено на неудачу. Генерал Беннигсен перечислил причины этого в грамотном, обстоятельном и убедительном докладе. Много лет спустя в своих мемуарах он написал, что пожалел маленьких дочерей Павла, которые плакали над телом отца и целовали ему руку. Но у военной и политической элиты этой (и любой другой) империи государственные соображения часто соперничали за первое место с личными и коллективными интересами, но очень редко – с чувствами²⁸.

Из первых уст о событиях, приведших к свержению Павла, лучше всего рассказала графиня Дарья Ливен. Она жила при императорском дворе и была посвящена в его тайны. Ее мать приехала в Россию из родного Вюртемберга как фрейлина и подруга невесты Павла, будущей императрицы Марии. Свекровью Дарьи была графиня Шарлотта Ливен, ближайшая подруга императрицы и воспитательница императорских детей. Екатерина II назначила эту пиетистку благородного происхождения из балтийских немцев на столь высокую должность, поскольку полагала, что Шарлотта сможет защитить ее внуков и внучек от грехов и соблазнов двора. Муж Дарьи, Христофор, возглавлял военный секретариат Павла I. Поскольку Павел лично командовал армией и был болезненно дотошен в деталях, Христофор был, по сути, его главным военным советником и ежедневно проводил с ним больше времени, чем кто бы то ни было другой. Христофор Ливен был многим обязан Павлу. Среди прочего, император назначил его на этот чрезвычайно ответственный пост, когда ему было всего 22 года. К верности его склоняла и семейная традиция. Вместе со значительной частью старой феодальной военно-землевладельческой элиты многие Ливены в XVII веке стали офицерами в королевской армии, в их случае – шведской. Они гордились тем, что до самой смерти хранят верность своему патрону. В семействе было немало генералов, но равнялись они на одного из своих предков, который еще до того, как в 1721 году они стали российскими подданными, встал на пути пушечного ядра, спасая жизнь своего господина, короля Швеции²⁹.

Христофор Ливен разрывался между своей преданностью Павлу, с одной стороны, и категорическим несогласием с политикой императора – с другой. Он был профессиональным военным с лютеранским сознанием. Ливен не одобрял союз с Наполеоном. Приказы об отправке казаков в Индию были отданы от его имени, и он терзался, понимая, что отправляет большинство из них на напрасную смерть. Кроме того, Ливены были верны династии Романовых не меньше, чем Павлу. Романовы воевали друг с другом, и это вызывало проблемы. К 1800 году паранойя Павла обострилась: теперь он с подозрением относился даже к своей жене и старшему сыну, великому князю Александру. Одним из первых указов по восшествии на престол Павел ввел в силу новый порядок престолонаследования по принципу мужской примогенитуры и назвал Александра своим наследником. Но к зиме 1800 года он уже туманно намекал на судьбу сына Петра Великого, царевича Алексея, которого царь заточил в тюрьму и погубил во время пыток. Судя по всему, теперь Павел рассматривал в качестве альтернативного наследника своего 13-летнего племянника, герцога Евгения Вюртембергского. Шарлотта Ливен была искренне предана императрице и готова была сражаться как львица, защищая своих подопечных, императорских детей. Христофор Ливен был близок к великому князю Александру и служил офицером в подотчетном ему лейб-гвардии Семеновском полку. В конце концов он разрешил конфликт интересов, когда слег в постель с неизлечимой, как ни странно, болезнью, надеясь, что ситуация исчерпает себя к тому моменту, когда ему придется вернуться к делам. Так и произошло: и марта 1801 года Павел I был свергнут и убит.

На деле, сказавшись больным, он поступил очень мудро. Ни один заговор для свержения царя не имел надежды на успех без поддержки вероятного преемника. В 1801 году единственным возможным преемником Павла был Александр. После некоторых колебаний он поддержал переворот. Александр куда менее жаждал власти, чем Екатерина II, которая приходилась ему бабкой, в 1762 году. Для него корона была судьбой, а не личным выбором. Он даже мечтал о том, чтобы сбежать от обязательств и уединенно жить с женой на Рейне. Но его ужасал деспотизм Павла и катастрофы, к которым вела Россию его внешняя политика. Александр настаивал, чтобы его отцу сохранили жизнь и позволили провести остаток дней на покое. Пален согласился с ним, прекрасно понимая, что не сможет сдержать это обещание. Живой Павел оставался бы смертельной угрозой, не в последнюю очередь в силу его популярности среди рядовых солдат и гвардейцев, к которым он часто относился великодушно. Несомненно, некоторым из них даже нравилось, что их офицеры становятся жертвами своеволия монарха, ведь их часто постигала такая же участь.