Любой ценой - Лаврова Ольга. Страница 2

– Неделю назад я оставил вас в покое, Василий Сергеич, думал, накатило нелюдимое настроение. Но сегодня, вижу, вы тот же. Объяснять ничего не намерены?

Тобольцев молчит.

– Вы слышите меня, Тобольцев?

– Да, гражданин следователь.

Знаменский открывает одну из папок. Пустяки в ней, предлог, чтобы Тобольцева раскачать.

– Осталось уточнить пять-шесть цифр. Они пока со слов Беляевой. Она возлагает на вас вину за приписки в нарядах с июля по сентябрь. Вот, ознакомьтесь.

– Вы мне зачитывали на прошлом допросе, – не поднимает головы Тобольцев.

– Да. И тогда вы собирались опровергнуть ее показания. Так? Почему не слышу ответа?

– Все верно говорите, гражданин следователь.

– И что же, Василий Сергеич? Будете опровергать?

– Как хотите… Как проще.

– Я ищу не простоту, а правду, – сердится Знаменский. – Убедите меня, что Беляева лжет.

– Июль и половину августа я был на втором участке, – безо всякого выражения сообщает Тобольцев. – Там велись срочные работы, и был приказ по тресту. На первом и четвертом участке в то время я не бывал и нарядов не закрывал.

Знаменский переворачивает несколько листов дела.

– Но вот подшит наряд, на нем подпись: «Тобольцев». Рука ваша или нет?

– Тобольцев равнодушно взглядывает.

– Моя, гражданин следователь. Подсунули, небось, среди бумажек, подписал дуриком.

Знаменский всматривается в Тобольцева, почти не слушая его.

– Василий Сергеич… Что стряслось?

Обойдя стол, он становится перед Тобольцевым, чтобы попасть в поле его зрения.

– Что на вас навалилось?.. Вы здоровы?

Тобольцев роняет лицо в ладони:

– Пал Палыч… очень прошу… свидание с детьми.

Случается, когда Пал Палычу нужно что-то понять и об этом можно рассказать, не нарушая служебной тайны, он советуется с матерью. Подследственные – частенько люди с изломанной психикой, а Маргарита Николаевна – чуткая женщина, да к тому же психиатр. Вот и сегодня встревожил Пал Палыча Тобольцев, и дома покоя нет.

– А ты не усложняешь, Павлик? – за разговором Маргарита Николаевна хлопочет на кухне. – Может, просто реакция на окончание дела? Пока следствие, голова занята: как сказать, да что сказать. Человек до поры мог почти не думать о наказании. А теперь заслониться нечем, и разом навалилось то, что ждет. Вот и срыв.

– Это, мать, не про Тобольцева. У него другая тактика выживания: чего нельзя миновать, к тому надо приспособиться. Мы с ним толковали о суде, о колонии, он был готов все это перенести.

– Стало быть, что-то личное… дурное известие… Достань столовую ложку.

– Я бы знал. Мне обязаны сообщать то, что сообщают ему.

– Ну, не герметически же он закупорен. Плохая новость щелку найдет.

– Да все, что могло случиться плохого, вроде бы уже случилось. Давай нож поточу, не режет ведь… Жена от него ушла пять лет назад и уехала с новым мужем куда-то аж в Каракумы. Дети остались с ним и с тещей.

– Дети маленькие?

– Десять и семь.

– С ними благополучно?

– Попросил свидания, значит, живы-здоровы… Пахнет уже вкусно… Этот Тобольцев, как заноза в мозгах!

– Хорошо, хоть аппетит не пропал.

– Аппетит зверский!

А дня через три утром не успел Знаменский снять плащ, как позвонили из Бутырки. Тобольцев слезно и в срочном порядке просится побеседовать. Пал Палыч покачал головой над густо исписанным листком календаря, но поехал…

На этот раз Тобольцев здоровается и не отворачивается, но снова на себя не похож: им владеет мрачное возбуждение.

– Итак, явился на ваш призыв, – говорит Знаменский. – Слушаю.

Тобольцев набирает воздуху, смотрит круглыми карими глазами и молчит.

– Вы собираетесь сообщить новые обстоятельства по делу? – подсказывает Знаменский, хотя чувствует: вряд ли.

Не в силах усидеть, Тобольцев вскакивает с привинченного к полу табурета.

– Нет, я… – Он топчется у стола, опираясь на него нетвердой рукой. – Пал Палыч, я убил человека!

Знаменский реагирует, словно на шутку:

– Убили? Это кого же?

– Фамилию не знаю… то есть тогда не знал.

– Странные вещи с вами творятся, Василий Сергеич. Сядьте, постарайтесь успокоиться… Ребята приезжали?

– Да, вчера. Поглядел, простился, – от волнения он картавит порой до непонятности.

– Почему «простился»?

– Больше вряд ли увижу.

Спятил мужик, что ли? Помолчав, Знаменский включает диктофон.

– Ну ладно, выкладывайте.

– Четырнадцатого июня, примерно в семь тридцать вечера я зашел в винный магазин на Таганской улице, чтобы выпить, – начинает Тобольцев заученно. – Там ко мне привязался пожилой незнакомый человек, полный такой, в черном плаще. Из магазина он вышел вместе со мной и что-то все говорил, но я его не слушал. – Он приостанавливается, обеспокоенный: – Вы не пишете

протокол?

– Успеется. Дальше?

– Гражданин, который привязался, мне надоел, и я старался от него отделаться. Тогда он стал мне грозить, вынул бумажник и совал мне под нос какие-то документы, вроде раньше он был начальник и прочее. Тогда я разозлился и ударил его. Он упал, а я ушел. Все… А он там же умер.

– С чего вы взяли?

– Потому что он умер.

– Место, где это произошло? – резко спрашивает Знаменский, уже с внутренним ознобом.

– В Товарищеском переулке.

Выключив диктофон, Знаменский звонит, представляется.

– Вечером четырнадцатого июня в Товарищеском переулке зарегистрировано нападение на мужчину?.. Да, жду.

– Вы мне что – не верите?

– Знаменский не отвечает, прижимая трубку к уху. На том конце провода начинают зачитывать текст с карточки учета преступлений:

– «…обнаружен труп Киреева Д.Т., шестидесяти четырех лет. По заключению судмедэксперта, причиной смерти явился удар по голове, вызвавший разрыв сосудов в части мозга, пораженной недавно перенесенным Киреевым незначительным инсультом. Подозреваемый был задержан дружинниками при попытке ограбить тело потерпевшего, однако…»

Знаменский машинально записывает, переспрашивает:

– Когда?.. Его фамилия?.. И кто ведет дело?.. Ясно, спасибо.

Потом долго смотрит на Тобольцева.

– Вы правы, тот человек умер.

За время телефонного разговора Тобольцев снова ушел в себя.

– Не угадаешь, где она подстережет, стерва безносая, – бормочет он.

– Слушайте, Тобольцев, откуда вся эта дичь? Пухнет, обрастает подробностями!

– Не обременяйте вы себя, Пал Палыч… Мне так и так хана.

Знаменский снова включает диктофон и стремительно задает вопросы:

– Итак, он упал, а вы сразу ушли?

– Да.

– Тихо-мирно потопали себе дальше?

– Да. Такой вот подлец перед вами.

– А сегодня, одиннадцатого сентября, вдруг приспичило покаяться?

– Я больше не мог. Мысль, что за мое преступление сидит невиновный…

Знаменский перебивает:

– Да если вы сразу ушли, Василий Сергеич, откуда вам знать, что пристававший к вам человек умер, что кого-то арестовали!

– Да парень уже месяц со мной в камере.

Знаменский поражен. Верить? Не верить? Нажимает кнопку вызова конвоира.

– Будьте добры, список содержащихся в тридцать первой камере.

Дожидаясь списка, меряет шагами следственный кабинет.

– Бурное утро… Сюрприз за сюрпризом.

– Такая уж моя злая судьба, – после долгой паузы шепчет Тобольцев.

Возвращается конвоир. Да, задержанный по подозрению Холин сидит с Тобольцевым.

– Подследственного отправите отсюда в другую камеру.

– Переселяете меня?

– По одному делу вместе находиться нельзя.

Тобольцев выпрямляется, вытягивается в струну. Вялости как не бывало.

– Разве Холина не выпустят? – вскрикивает он. – Как же это: я признался, а его не выпустят?

Ни разу он при Пал Палыче не впадал в столь лихорадочное волнение.