На улице Дыбенко - Маиловская Кристина. Страница 37

—  Ох, Сережка, ты и чертяка!

А потом шепотом, но так, что Кира слышала:

—  Девка нерусская, я похляжу?

—  Да русская, русская, — отмахивался Сергей.

—  Ну-ну, я и хаварю, — качал головой пчеловод, — курчавая только больно.

А потом подмигивал Кире:

—  Волковская порода. Берегись его, девка! * * *

Ходили на могилы. Кира слушала истории. Много историй. И снова люди прорастали. Водили вокруг нее хороводы. И тетка Маша, и баба Саня, баба Ликаня, дед Афиноген и еще, и еще. Садились в круг и гутарили.

Могилы, поросшие степным сорняком. Свежевыкрашенные оградки. Выцветшие лица на овальных выпуклых фотографиях. Неужели они все умерли? Да вот же они. В этом здоровяке с коротко стриженным затылком. Слышно, как говорит он их языком, сыплет шутками. И в эту минуту Кира вдруг поняла. Никто не умирает! Нет! Жизнь, как вода, обкатывает людей, превращает в камешки-голыши, а другие люди укладывают их в сундук и берут с собой в дальнее плавание. Навсегда. * * *

Сережа ходил по знакомым, а Кира с Зоей Викторовной сидели во дворе, лузгали семечки.

—  За девку он вступился. Драка была. А он влез. А рука у него видала какая? А потом подруга девкина подбежала, шалашовка еще та, и двое дружков подоспели. А Сережа там всех уложил. А одного покалечил. Хорошенько так. Ему тогда уж восемнадцать было, а остальным еще не было. Вот он по полной и получил. Андроповские времена. Тогда не церемонились. Если кто с работы ушел или днем кого в магазине застукали, так зараз сажали. За тунеядство. Слыхала? А сейчас вон гляди, — Зоя Викторовна обвела рукой вокруг, — полстаницы бока отлеживает — и ничего. А тогда так вот было. За спекуляцию сажали. А сейчас все, вон, торгують — и ничего.

Пес Рэмбо сидел рядом у лавочки, прислушивался и пытался понять. Куры и утки, совсем потерявшие совесть, шныряли туда-сюда и отвлекали его от интересного разговора.

Зоя Викторовна поднесла сковороду с семечками Кире, та зачерпнула горсть.

Зоя Викторовна раскусывала семечки, глядя куда-то вдаль, будто именно там и крылась разгадка трагедии ее семьи.

—  Мы уж судье и восемьсот рублей, и норковую шапку отнесли. А девкам — женам пострадавших — серьги золотые. Но не вышло ничего. Покалеченный был братом следователя. И она, сестрица его, состряпала дело.

Зоя Викторовна придвинулась к Кире, взяла ее под локоть и, оглядевшись по сторонам, прошептала ей на ухо:

—  Тогда давали от двух до восьми, покушение на убийство, а сейчас, мне сосед хаварил, это мелкое хулиганство. Видала? И сидело мое дите с ворами и убийцами. Вот тебе и судьба.

И, снова принявшись за семечки, добавила:

—  А уж когда вышел он, мы его не узнали. Другой человек. Не мой Сереженька. Все понятия у него какие-то. Друзья-товарищи. Девки одна другой краше. Но мне-то сразу видать, что все они, прости хоспади…

Зоя Викторовна сплюнула.

—  Ну, ты поняла, да?

Кира кивнула.

—  И хде он их только находил? Бывало, в дом к нему приеду, а там — мама родная… стыдоба.

Зоя Викторовна опять взяла Киру под локоть.

—  По тебе-то сразу видать, что ты слегка прихехетная. Ты уж прости меня, я что вижу, то и говорю.

—  А что такое «прихехетная»? — зачерпнув еще семечек из сковороды, поинтересовалась Кира.

Зоя Викторовна смерила Киру взглядом, будто вычисляла, готова ли та к суровой правде.

—  Маленько того, — Зоя Викторовна покрутила пальцем у виска и тут же ухватилась за локоть Киры, — но ты не думай, хто знаить, мож, моему сыну именно такая и нужна. Мож, он сам того. Он же щипцовый, слыхала? Я его двадцать часов родить не могла. Щипцами его тянули. И вот тогда еще мне акушерка сказала, что все щипцовые — того… прихехетные. * * *

Днем так зажарило, что сбежали на Дон.

А вечером, когда солнце садилось и ветер утих, он посадил Киру на коня и, держа того под уздцы, пошел впереди.

—  Слышишь, как степь шумит? — спрашивал он.

Тысячи мельчайших звуков сливались в один, и казалось, что шумит море.

—  А запах чуешь? Он мне по ночам снится. — И Сережа вдыхал всей грудью.

И Кира вдыхала что было сил в надежде, что и ей передастся сила степная.

Солнце скрылось за горизонтом, но продолжало гореть, и пожар этот объял небо и землю. Все залито было красным цветом, и казалось, что нет городов и людей, а есть только степь, солнце и они вдвоем. И так будет всегда.

А еще казалось, что солнце и весь мир теперь на ее стороне. И ничего не страшно!

23. Наркотические вещества амфетаминовой группы, запрещены на территории РФ. — Прим. ред.

22. Густые сливки, снятые с топленого молока.

21. Является наркотическим веществом и запрещен на территории РФ. — Прим. ред.

20. Пирог, блюдо казачьей кухни.

25. длинноногая

24. М. А. Паникаха в 1942 году при защите завода «Красный Октябрь» совершил подвиг — облитый горящей смесью из разбившейся зажигательной бутылки, смог добежать до вражеского танка, разбить остальные бутылки об моторный отсек и уничтожить танк.

Часть третья

Зима 2009 года,

Санкт-Петербург 1

—  Давно тут? — спросил он.

—  Неделю. А ты?

—  Два дня.

Он рассматривал ее с любопытством. Ботинки, джинсы, свитер. Задержался на волосах.

—  Я не лежу тут. На капельницы хожу. Дневной стационар.

Кире показалось, будто она оправдывается. Когда доктор объявил ей диагноз, оказалось, что о своей болезни рассказывать всем подряд не хочется. Будто что-то грязное было в этих подлых палочках Коха. Будто поражали они только самых недостойных, на которых и должна свалиться вся грязь мира.

На работе сказала, что заболела воспалением легких. Олег Михайлович громко охал в трубку, говорил, что, как он и ожидал, курение «добило ее тщедушное тельце».

Они сидели в коридоре больницы в очереди на капельницы.

—  А я тут лежу. Не местный я. В мореходке учился. В Нахимовском.

—  Заболел как?

—  Подрался с одним типусом. Руку сломал, ну, и еще там кое-что, по мелочи. И закрыли меня.

Теперь наступила очередь Киры его рассматривать. А он сидел не смущаясь. Смотрите, мол, вот он я! Даже больничная пижама и войлочные тапки смотрелись на нем особенно, по-хипстерски.

—  Через полгода кашель начался. Лечили-лечили. Проверили — тубик.

По коридору туда-сюда ходили медсестры. Пациенты передвигались медленно.

—  Видишь, как они ходят? Через месяц мы так же ползать будем. Это химиотерапия. Яд. А выхода нет — без лечения кони двинешь. У меня вчера за стенкой баба умерла. Говорят, поздно обратилась. У молодых лучше ответ на лечение. Тебе сколько?

—  Тридцать.

Молодой человек округлил глаза и хлопнул ладонью себе по ляжке.

—  Бляха-муха! Я думал, тебе как мне.

—  А тебе сколько?

—  Двадцать два. * * *

Кира вставала по будильнику, одевалась в темноте — свет включать не хотелось. Зачем нарушать гармонию распада? Тьма так тьма. И никакими лампочками ее не разбавить. У парадной дожидалась Герда, и они шли к метро.

Рома, парень из Нахимовки, «зашибал» ей стул в коридоре. Пришлые стояли у стеночки.

—  А почему тебе капельницы в палате не ставят? — спросила Кира. — Лежал бы себе без очереди.

—  Я сам попросился. Людей видеть хочу. У меня в палате хер какой-то мутный. С ним не поговоришь. А тут движуха. Тебя вон встретил.

Проходящие пациентки и медсестры заглядывались на Рому. Было видно, что он к этому привык.